Невыдуманная история. Лирическая повесть

зачем, я не понял? Чего ты от меня всё хочешь-то?!
- Ну, как зачем, Андрюш, как? Я же жена твоя, повторяю, соскучилась по тебе за неделю, хочу встретиться и на тебя посмотреть. Имею право… Да и вещи твои хочу тебе назад возвратить, за которыми ты приезжал, да так и не взял в спешке. Зимнее пальто твоё, свитер, тёплые брюки, которые тебе нужны, вероятно, и которые без пользы у меня валяются. Зачем они мне, подумай?... А тебе они нужны, тебе ходить небось не в чем. Встретимся - я их тебе и отдам. И потом поговорим заодно, всё обсудим.
-…Ладно, хорошо, уговорила. Давай встретимся минут на пять, - устало согласился Мальцев, которому и впрямь были очень нужны оставленные у Розовской вещи, без которых он чувствовал себя дискомфортно той ужасно-холодной весной, не желая взамен покупать новые, тратиться. - Вечером я позвоню тебе, и мы договоримся: где, когда и во сколько. А сейчас извини, не могу с тобой говорить, занимать телефон служебный…

9

Вернувшись после работы к себе на Сокол, он позвонил жене и договорился о завтрашней встрече. Лилька настаивала на кафе, но Андрей наотрез отказался от этого, предложил увидеться у метро «Проспект Мира», возле которого она жила и до которого ей было всего пару минут хода.
В среду в девятнадцать часов они действительно встретились на площадке у выше-названной кольцевой станции под часами. Лилька притащила вещи, отдала огромный тугой пакет мужу с самым без-печным видом: на, мол, носи, не мёрзни, родной. И после этого она заинтересованно и подчёркнуто мило принялась расспрашивать его про жизнь, здоровье и дела на работе; потом про семью и родителей, давая этим понять, что ничего такого особенного меж ними якобы и не произошло, и она плохого-де ничего не помнит, не знает. И не понимает, главное, на что обиделся муж и почему от неё всю неделю бегает угорело: не приезжает, не звонит.
Но Андрей не принял этой её дешёвой игры, не клюнул и не поддался на бабью лукавую удочку: нешуточная обида его всё тогда перевешивала и перечёркивала. Он всем своим гордым видом стоял и давал понять, что между ними всё кончено, и возврата назад не будет. Что они чужие теперь, свободные - и чужие…

- Андрей, - не выдержав его упрямства и холода, и полной отчуждённости от неё, взбешённая этим всем, наконец сухо спросила его Розовская, меняясь в лице и словно бы сбрасывая на асфальт добродушно-наивную маску, которую она вынужденно дома на себя напялила; после чего сделалась жёсткой, решительной и волевой, предельно-враждебной дамой, мстительной, злой и чужой, рядом с которой стоять - и то становилось страшно. - Ты что, Андрей, всерьёз уже решил избавиться от меня? послать меня на три буквы как привокзальную шлюшку, да? на помойку как грязную тряпку выкинуть? Чтобы не прописывать меня к себе уже окончательно и без-поворотно по указке родственников, не нести никакой ответственности за моё бедственное положение? Чтобы вообще забыть про меня? Так?... А любовник, которого ты случайно застал, - лишь хороший предлог для этого, как я понимаю, очень удобный и безотказный... Ну что ж, надоела я, значит, тебе, не вкусная стала, не интересная; не возбуждаю и не удовлетворяю, как раньше, всего до капельки не выжимаю. Да ещё и с проблемами пристаю, с пропиской этой несчастной. Понятно! Это всё и вправду обременительно... А ты новую, значит, хочешь завести себе “соску”, новую дурочку станешь за нос водить и обещать золотые горы. Молодец, молодец, парень! Хвалю!
Она ухмыльнулась задумчиво, холодно и одновременно грозно, плотно закусила губы, шарфик на шее поправила не спеша, лютой ненавистью и яростью надуваясь как перед боем хамелеон. Она долго сдерживала себя, прикидывалась, ластилась и терпела: хотела уладить всё по-хорошему, жизнь в прежнее русло вернуть, а заодно и мужа… Но теперь её, взбеленившуюся, прорвало - и понесло под гору как телегу гружёную, или как самосвал, сорвавшийся с тормозов, перед которым не становиться лучше, который насмерть тебя зашибёт, что и места мокрого не останется...

- Ну, смотри, дорогой, ладно, держись теперь, коли так, не жалуйся, - сказала она угрожающим твёрдым голосом, видя, что Мальцев упорно гнёт свою линию; стоит и молчит, не телится, и даже и на неё не смотрит, не удостаивает взгляда, ответа - вроде как презирает даже её, чего она категорически не выносила и не терпела, моментально теряла голову и контроль. - Война так война. Хорошо, я согласна: давай с тобой станем теперь сутяжничать и воевать, силой и ловкостью мериться, если ты сам, дорогой, напросился на это, если упрямо меня на конфликт провоцируешь и толкаешь. Ну и получишь теперь его... Только крепко запомни, любимый, что я не из тех глупых и нежных, кисейных провинциальных барышень, кем можно задницу вытирать и возить мордою по полу безнаказанно: я с молодых лет не привыкла к этому и никому не прощаю такого, подобного крайнего обхождения. Наоборот, привыкла суровый отпор давать всяким там свиньям неблагодарным и хамам. И тебе, мой дорогой, дам. Так дам, что мало тебе не покажется: замучаешься кувыркаться и кровавые сопли глотать. Знай и помни об этом.
-…Я сегодня же позвоню родителям в Одессу, коли на то пошло, коли ты буром на меня попёр как баран тупой, без-толковый, - нервно закурив сигарету, продолжила она далее говорить, с ядовитой ухмылкой смотря на Мальцева, взглядом властным и волевым на куски разрывая мужа, который уже становился личным её врагом, самым лютым и ненавистным. - Позвоню и всё расскажу им, что ты решил меня подло и нагло бросить, вдоволь попользовавшись мной. Что унижаешь и бьёшь меня почти каждый день смертным боем, склоняешь к извращённому сексу, к оргиям настоящим; словами самыми гадкими и непотребными обзываешь: “грязной жидовкою”, например, “лярвою”, “сучкою похотливой” и кем-нибудь ещё! Мало ли обидных слов на свете... Когда папуля такое услышит, поверь, он всё бросит и примчится сюда, в Москву, дочку единственную спасать от пакостника и насильника. И что он с тобой после этого сделает? - знает один только Бог. Он все свои связи подключит, все деньги сюда привезёт и всех ментов и адвокатов купит, всех судей и прокуроров, - чтобы тебя, козла, наказать, раздавить как клопа-букашку…
- Без жилья и прописки хочешь меня оставить, мой милый, бяку мне этим сделать, свинью подложить? Ладно, хорошо. Пускай. Я согласна. Я стерплю, дорогой, и от этого не умру, не думай; и из Москвы не уеду, естественно: со временем придумаем что-нибудь, как здесь у вас половчей зацепиться и закрепиться. Но и тебя, паскудника, мы без жилья и прописки оставим. Клянусь! Слово тебе даю! Это для меня теперь - дело принципа: жизнь тебе окончательно поломать и изгадить, мерзость ты этакая! Посадим тебя в тюрьму лет на пять за издевательства над супругой, откуда ты уже не вернёшься живым. Где тебя будут раком шпарить и петушить все подряд, где ты волком взвоешь от ужаса и унижения, а через год загнёшься, оплёванный и опущенный. Имей это всё в виду, дорогой, что тебя впереди ждёт, какая судьба “счастливая” и “прекрасная”, оцени по достоинству мою прямоту и честность. Видишь, ничего от тебя не скрываю и не таю по старой дружбе, все козыри перед тобой выкладываю на стол - честно и прямо рассказываю, как и чем тебя стану давить и гнобить, какого тебе вскорости ждать удара и наказания…
- Разозлил ты сегодня меня окончательно, Андрюш, разозлил и обидел так, как никто ещё меня здесь у вас не злил и не обижал - только ты один и осмелился на такое, поганец... Поэтому я и отомщу и унижу тебя по-максимуму, сволота! - по-нашему, по-ветхозаветному, по-еврейски. На брюхе будешь передо мною ползать, скот, ноги мне целовать, плакаться и унижаться, чтобы обратно ко мне вернуться, под милость и юбку мою, и прощение… Но я тебя не прощу и не верну назад, сучёнок вонючий, гнилой! - так и знай! Я такого хамского отношения и поведения никому и никогда не прощаю. Тем более вам, православным славянам. Вас-то ногой раздавить - святое для нас дело…

Выговорившись, она ухмыльнулась предельно свирепо и зло, бросила бычок под ноги, раздавила его носком сапога - для назидательного примера будто бы! - развернулась и пошла домой с ухмылкою на лице, даже и не попрощавшись и не оглянувшись ни разу... А пришибленный разговором Мальцев застыл столбом на площади перед вестибюлем станции, бледный, жалкий, униженный и больной, даже и голову в плечи от страха вобравший, испуганный как заяц лесной, с волком только что повстречавшийся, - стоял и не знал, что делать ему, бедолаге, и куда идти. Как вообще после Лилькиных слов спокойно жить и работать дальше…

10

Разговор напугал его, спору нет, и напугал предельно, так что даже и волосы на его голове вдруг поднялись торчком и затрещали-зашевелились от страха. Он никогда не видел Розовскую такой агрессивной и такой разъярённой ранее, прямо как дикую кошку в лесу, защищавшую свою норку, не знал и заранее предвидеть не мог такого дьявольского в ней напора и дьявольской же злости; как и стального, мстительного, кровожадного и неуправляемого её характера и темперамента. Она сегодня вела и разговаривала с ним так, что было понятно и дураку: она не шутит и не отступится. Потому что предельно обижена и обозлена, и захочет ему отомстить от души - по-полной, что называется. И у неё, богемной мадам, да ещё и еврейки по национальности, и вправду есть для этого все возможности: силы, деньги и связи… И что ему делать после объявленной ему войны? чем защищаться и как со взбесившейся супружницей сладить, откровенно изменившей ему, и уже не один раз по-видимому? - он не знал и не ведал. Совсем-совсем. Даже и приблизительно… И подсказать, и помочь ему в той критической ситуации было некому.
И унижаться перед ней не хотелось, понятное дело, закидоны и взбрыки её дальше продолжать терпеть, постоянные пьянки с загулами, скандалы из-за жилья, из-за прописки грёбаной, а теперь ещё и с любовниками измены. Да и было поздно уже, на брюхе-то продолжать перед нею ползать и лебезить, “терпилою”, “петушком” становиться: они минуту назад уже перешли ту черту, когда извинения ещё имели смысл и что-то могли изменить, по другому руслу пустить и поправить. Обратной дороги, увы, у него в наличие уже не имелось.
Но и не унижаться было нельзя - это тоже факт, - буром продолжать переть на супругу, гонор и норов показывать, спесь. Это было элементарно опасно - делать её своим кровным врагом, коварным, свирепым и без-пощадным. Со всеми вытекающими отсюда лично для него, Мальцева, трагическими последствиями.
Андрей хорошо понимал, что если и вправду примчится в Москву влиятельный отец Розовской, как Лилька пообещала, и набросится на него всеми своими деньгами, партнёрами, родственниками и связями - ему будет конец: они его в порошок сотрут, проглотят и не подавятся. И никто ему не поможет тогда, не спасёт - ни родители, ни милиция, ни друзья, ни столичные адвокаты с судьями, никто! Не спасут его даже и его крутые начальники с работы, все эти заслуженные и орденоносные деятели-конструктора: профессора, доктора, кандидаты и лауреаты, - которые к нему вроде бы хорошо относятся, опекают, советуют и подсказывают всю дорогу, “соломку” где надо стелют с первого рабочего дня, “наверх” потихоньку подталкивают - к должностям командным, к