Невыдуманная история. Лирическая повесть

возможность, она переселилась бы навсегда, навечно.
Сугубому же технарю и домоседу Андрею тусовки не понравились сразу, с первого выхода в “свет”. Причём, не понравились категорически! - до тошноты и блевоты. Он и не думал и не подозревал, что московская “культурная” знать, богема столичная, может быть такой на удивление пошлой, вонючей, пустой и гнилой изнутри, без-принципной, без-таланной и непривлекательной как те же использованные презервативы. А ещё: крикливой, завистливой, злой, предельно мстительной и кровожадной как целая стая гиен, коварной, подлой, циничной и похотливой.
Похоть, впрочем, грехом не является: согласитесь, читатели, дорогие мои друзья! Молодёжь, она по природе своей блудлива и похотлива, чему буйство гормонов виной. Но та богема, какой её обыватель-Мальцев изнутри увидел, была распущенной и развратной донельзя, до неприличия! - и абсолютно безответственной ещё в традиционном семейном смысле, больше похожей на “голубятню”, что особенно было дико и отвратительно для него, традиционалиста стойкого и убеждённого, и что его в ней особенно сильно всегда напрягало и мучило. Сиречь: тотальное отсутствие нормальных, физически и нравственно здоровых людей, которых там ненавидели все лютой устойчивой ненавистью, быстренько совратить, сбить с панталыку старались - опохабить, опошлить и “опустить”, и потом пополнить ими гнилые ряды собственные.
Богемные представители, как быстро и неприятно выяснилось, могли годами мотаться по разным злачным местам без продыха и перерыва, искать дармовое, халявное, вкусненькое и питательное - и ни черта не делать при этом, палец об палец не бить, совершенно. Только время убивать попусту, да языком чесать без удержу и остановки - самих себя как мыльные пузыри надувать обыкновенным воздухом, из ничего создавать некий светлый “имидж” и “образ непонятых и отверженных гениев”. И безумно, страстно и поминутно любить себя, таких ловких, хитрых, хватких и оборотистых, самих себя как юную деву миловать и холить. А всех остальных презирать, ниспровергать, пинать и поносить, быдлом называть и хамами, скотом рабочим… Особенно и в первую очередь, и главным образом тех, кто реально трудился где-то, то есть производил реальный товарный продукт и их, паразитов праздных, пустоголовых и пустопорожних, этим своим произведённым продуктом одаривал - одевал, обувал, защищал, учил и лечил, поил и кормил до отвала. Представляете, эти двуногие твари, отбросы человеческие до глубины души презирали сермяжный трудовой люд, их на шее своей державший!!!...

Работяге-Мальцеву всё это было сильно не по душе, как легко из всего выше-изложенного догадаться. Сам-то он родился и вырос, воспитывался в семье, где привыкли заниматься делом, инженерно-конструкторским в частности, “выдавать на гора” что-то осязаемое и полезное - не эфемерное, не пустое, не сказочное, - что можно было бы потом увидеть и подержать в руках, потрогать и пощупать что называется, оценить на прочность и “вкус”, на качество и надёжность; в семье, где пустозвонство и паразитизм дружно высмеивались и осуждались.
В столичной же богемной тусовке, наоборот, пофигизм, словоблудие, позёрство и праздность были обычным явлением, как та же вода в пруду, были в большом уважении и почёте даже. Как и лицемерие, бездарность, без-плодие и понты, умение пыль в глаза напускать, надувать щёки, производить впечатление. Деловых, ответственных, серьёзных и честных людей, творцов-производителей так называемых, он там редко видел. В основном, одни дебилы, пустышки, “павлины” и “клоуны” вертелись повсюду, куда ни приди, женоподобные визгливые мужики и мужеподобные хищные дамы с прокуренным грубым голосом, члены зарождавшегося ЛГБТ - озлобленные, фальшивые, истеричные и неудовлетворённые, скандальные, острые на слова, на язык. Настоящие хищники, словом, у которых за душою не было ничего, ни одной собственно-рождённой мыслишки, идейки, планчика. Только чужие цитаты и мысли, книги, картины, спектакли, слова, модные выставки и вернисажи. И сплетни, главное, пересуды и склоки, и выяснение отношений из раза в раз: кто там умнее из них, долбаков, а кто глупее; кто бездарнее, а кто талантливее... В действительности же там бездари и чмошники были все. И всё у них там было примитивное и засаленное до неприличия, стародавнее, прокрученное не один раз, наспех заученное и до банальности пошлое.
Встречая на вечеринках известных ведущих и критиков, раскрученных актёров и режиссёров, Андрей поражался тому пренеприятному факту, как сильно не соответствует их вылощенный экранный или пропагандный образ, сложившийся у обывателя в голове, их образу обыденному и реальному, когда уже нет на них “масок” и париков, дорогих театральных костюмов и грима. На экране-то они красивые, благородные, смелые все до единого были, носители Высшего Знания и большого ума, рыцари духа, поборники чести, совершавшие героические поступки из фильма в фильм, отдававшие жизнь и богатство за правду и любимого человека, за женщину. А главное - говорившие мудрые провидческие слова, сентенции в чистом виде, которые хотелось слушать и слушать, записывать даже в блокнот и тетрадь - чтобы потом мимоходом сказать их соседям, коллегам, друзьям, перед девушками острословием покрасоваться. Им до одури хотелось следовать и подражать по этой причине, выстраивать судьбу свою по указанным ими лекалам.
В жизни же, “за кулисами”, вся эта эстрадная и киношно-театральная публика была отвратительно-мелкая как комариная стая, безвольная, без-хребетная, пустая как барабан. И очень непривлекательная, косноязычная часто, когда начинала что-то своё вещать - уже собственным, а не сценарным голосом…

6

Со стороны всё это было так больно и неприятно слышать и подмечать человеку с улицы, такую их пустоту и мелкоту душевную. Как больно и неприятно было и в кумирах юности разочаровываться, открывать и узнавать правду про них…
- Чего ты мотаешься-то к ним, Лиль, не пойму? - однажды он супруге своей заявил, когда с ней домой с очередного богемного сборища на такси возвращался, расстроенный, раздосадованный и уставший, - чего тебя так страстно в это гнилое болото тянет? К этим пигмеям напыщенным и мудозвонам, половым извращенцам и “клоунам”! Они во мне, если хочешь знать, одну лишь брезгливость в душе вызывают вперемешку с гадливостью. Блевать рядом с ними хочется, право-слово, поносом, дерьмом исходить! И это - не преувеличение, не гипербола - избави Бог! Это - мои реальные живые чувства!
- Слоняются всюду надутые как индюки, важные и гениальные, что и подойти страшно! Все - Чацкие и Печорины, Базаровы и Рахметовы! Что ты! Со смеху умереть можно, на них долго глядючи, - засранцы долбанутые, напомаженные!... На меня как на букашку смотрят, как на пугало огородное, залетевшее к ним непонятно как. Общаются через губу, педерасты, будто бы одолжение делают, милостыню мне подают. Будто бы я - рвань и пьянь подзаборная… Да что там я - простой инженер! Наши славные академики и профессора, конструктора генеральные в сравнение с ними - дети малые и несмышлёные. Вот ведь как эти “дятлы”, эти суки праздношатающиеся себя высоко ценят и ставят! - опарыши недоделанные, жирными дядями задроченные и затраханные! - как гонористо и нагло себя ведут! Откуда в них, не пойму, не возьму в толк, такое смердящее высокомерие?! с чего?! с каких-таких праведных дел, великих трудов и свершений?!
- Ведь послушаешь их со стороны, нормальный простой человек если их постоит и послушает минут десять, - дураки дураками, дауны настоящие, неучи. Такой бред порою несут - уши вянут! А туда же! - в столпы и светочи мировые, двигатели цивилизации и прогресса!...

Услыхав подобное откровение, Розовская съёжилась, ощетинилась и напряглась как от удара хлыста по спине, болезненно сморщилась, мгновенно изменилась в лице, сделавшись сразу же чужой и холодной, враждебной, хищной, предельно-жестокой, - и вероятно хотела что-то колкое и крайне-обидное ему прокричать в ответ, может быть и ударить даже, отвесить звонкую пощёчину - так ему тогда показалось, во всяком случае. Ведь обидев её друзей, он по сути обидел и её саму, ей выдал прямо в глаза самую чёрную и уничижительную характеристику, - чего она в принципе не прощала и не переносила, чему не задумываясь всегда и везде давала жёсткий отпор...
Но на этот раз немедленной реакции в виде бурного эмоционального взрыва не последовало, что удивительно. Она не прокричала ему ничего, не вспылила и не ударила, не приказала остановить такси, чтобы на улицу его вышвырнуть как котёнка паршивого и ненужного, да ещё и с матюгами вдогонку, с непристойными оскорблениями, - она сдержалась, нашла в себе силы. Девушка она волевая была не по возрасту.
-…Ты просто слишком мелок и ничтожен для них, Андрей, - с ядовитой ухмылкой в ответ она лишь тихо тогда произнесла-прошипела через длинную-длинную паузу, глаза враждебно сощурив, - слишком примитивен, плосок и сер, как мышка-норушка та же, и сильно не дотягиваешь до их культурного и духовного уровня. А всё потому, что ты - зачуханный инженер, бездушный и безголовый технарь, попка по сути, фуфел, ничего не смыслящий в жизни, в искусстве. Как и в людях, что это искусство вершат. И все вы там, в ваших гнилых КБ и НИИ, такие же точно ограниченные, серые и примитивные - как калькуляторы.
- Не ровня ты им и не пара, мой дорогой, увы и ах, - моим друзьям, я имею в виду, деятелям и творцам культуры, - закончила она свою мысль совсем уже на минорной ноте. - Сам понимаешь это, поди, ревнуешь дико, бесишься - и тайно им всем завидуешь… Оттого и злишься теперь, желчью исходишь весь, гадости про них говоришь, которые противно слушать. Уж извини за правду: сам напросился. Прости…

После этого она, обидевшись, перестала Мальцева с собой возить, “великую честь” ему этим оказывать - одна тусоваться ездила. Но легче ему от этого не стало, вот в чём вся заключалась беда, потому что она периодически устраивала “творческие вечера” ещё и у себя на квартире, сопровождавшиеся шумной гульбой и попойками.
И Андрей вынужден был их терпеть, скрипеть зубами и мучиться, претворяться счастливым и хлебосольным хозяином - а куда было деваться-то, куда?! Уж очень он любил свою красавицу Лильку, заводилу всех вечеров, страстно привязался к ней, к её красоте и молодости, к её шикарному телу... Да и жил он у неё, под её крышей, то есть был стопроцентный примак, и не мог запретить ей водить друзей и подруг, диктовать ей свои условия в её доме.
Вот и приходилось ему выносить и любоваться на них еженедельно почти - на всех этих картавых и пучеглазых, волосатых и бородатых, нечесаных и немытых, вечно-голодных киношно-театральных додиков и уродов, “гениев” так называемых. По-лакейски встречать их в дверях, натужно обниматься и целоваться притворно, проводить в их шумных глумливых компаниях долгие вечера, их срамные и пошлые бредни сидеть и выслушивать, с нетерпением ожидая, пока они все нажрутся и напьются как свиньи, наговорятся, накуражатся и накривляются вдоволь, пьяные уедут домой. А особо сильно-напившиеся или просто наглые ещё и останутся ночевать: спать в гостиной, на кухне или же в ванной комнате завалятся без-церемонно, а то и вовсе