Невыдуманная история. Лирическая повесть

под зеркалом в коридоре - а что такого? а почему нет? Останутся - и за ночь из холодильника все продукты выгребут и съедят подчистую, суки позорные, вечно голодные. Да ещё и углы облюют “на десерт”, а то и обоссут спьяну-то. Посуду поколют, на сонную Люльку залезть захотят, как и они в стельку пьяную, голой развалившуюся на кровати в самом непотребном виде и мужиков-театралов своей наготой сильно всегда приманивавшую. Одно слово - богема, белая кость, “культурная элита” общества, театрально-киношная прослойка! Только успевай, бывало, за ними всеми следить, развратниками, пакостниками и греховодниками: чтобы в законный медовый месяц не лишиться по пьяному делу жены, не стать “оленем рогатым”, или вторым в очереди. И это - в лучшем случае.
Муторно и погано, тошно и тяжело ему было, выросшему в принципиально-иной обстановке, напомним, со всеми этими без-башенными и без-принципными кутилками и повесами рядом сосуществовать, трутнями и пустозвонами, которые и не учились по сути, и толком нигде не работали - только пьянствовали и развратничали где угодно и с кем придётся, лишь бы на дармовщинку и на халяву, и чесали сутками языком: авторитет и славу “великих и ужасных” им себе добывали. Чтобы потом за чужой счёт жить и жрать; жрать, жрать и жрать безостановочно - и трахаться... Много ему было с ними лишних проблем и хлопот, что свались на его бедную голову после свадьбы…

Андрей не любил, презирал их всех, подруг и товарищей Лилькиных, хотя и не показывал вида, держался; но, всё равно, чувствовал себя белой вороной, изгоем в их шумной театральной среде, ужасно-надоедливой как головная боль, и как вечно-работающий перфоратор изматывающей.
Они тоже презирали его, и делали это часто в открытую, не таясь; посмеивались и вечно над ним подтрунивали. А ещё называли его за глаза “серым валенком” и “лопухом”, “дубиною стоеросовой” и “рыцарем-рогоносцем”; и даже “лузером”, “быдлом” и “хамом”… Но главное, они Лильку на него постоянно науськивали, подлецы, призывали поскорее выгнать, расстаться с ним, таким простоватым и недалёким “навозным жуком”, мизинца её не стоявшим, с головы волоса...

Глава восьмая

1

Идиллия в их отношениях разрушилась аккурат с окончанием медового месяца - бывает так у некоторых молодожёнов. Ну а конкретно если, - то разрушил её разговор, что завела молодая супруга Мальцева за ужином в ноябре, дней за сорок до Нового 1985 года.
- Андрей, - обратилась она тогда к нему как можно нежнее и ласковее, поставив еду на стол и усевшись напротив, готовясь трапезничать вместе с ним, но как-то лукаво и загадочно посматривая на него - и хитро улыбаясь при этом. - Всё поговорить с тобою хочу, да стесняюсь, робею. Ждала целый месяц, ждала, что ты сам на эту щекотливую тему однажды заведёшь разговор, сам предложишь, протянешь мне руку помощи. А ты, смотрю, не мычишь и не телишься уже столько времени, дружок, - строишь из себя дурачка-простачка, этакого великовозрастного мужичка-недотёпу. Делаешь вид, что вроде как не видишь и не понимаешь ничего, не чувствуешь, главное, что в душе у меня творится; что мучаюсь и нервничаю я, твоя законная супруга, жена-красавица, места не нахожу после свадьбы - оттого что с нетерпением жду главного в своей жизни события.
- Ты о чём это, Лиль? - искренне изумился Мальцев, отрываясь от тарелки. - Что я должен видеть в тебе и что понимать, поясни толком? И отчего это ты, молодая здоровая девка, “супружница моя” и “жена-красавица”, вдруг “нервничаешь” и “мучаешься”? - не понимаю. Чего такого особенного от меня ожидаешь, какого “главного в жизни события”?
- Ожидаю стать полноправной твоей женой, непонятно что ли, - уклончивый ответ последовал, слегка обидчивый и раздражённый. - Семью создать, наконец, полноценную хочу, а не половинчатую, как сейчас, когда ты живёшь со мной будто временно: сегодня здесь сидишь и столуешься, довольный, сытый и безмятежный, а завтра обидишься на любую мелочь, на ерунду, вспылишь и домой к себе убежишь. Закроешься там на все замки от меня - и всё, поминай тебя как звали. Я никаких прав и рычагов влияния на тебя не имею.
- Я чего-то не пойму, Лиль, честное слово, к чему ты клонишь и что имеешь ввиду? - пуще прежнего изумился ошарашенный неожиданным разговором Андрей, отодвигая от себя тарелку и выпрямляясь на стуле, в упор смотря на жену и весь обратясь во внимание. - Почему ты считаешь, глупая, что я могу от тебя убежать однажды, законной своей супруги, которую безумно люблю и страшно горжусь которой? что якобы живу с тобой временно и неполноценно как-то? Что за ересь такая вульгарная и непотребная гнездится в твоей голове?! И откуда она, с чего, кто тебя на неё надоумил?! Я разве ж дал для этого повод?! Говори давай толком и прямо, в чём ты меня упрекаешь-то и чего от меня хочешь? Без этих твоих намёков и загадок дурацких, бабьих, которых я не понимаю и не терплю...
- Если прямо, начистоту говорить - ладно, хорошо, скажу прямо: ты прописывать меня к себе собираешься, полноправной москвичкой делать, как мужики нормальные поступают здесь у вас, в Москве, когда на иногородних женятся? Чтобы всё у нас было поровну после этого, всё по-честному и по справедливости, как у людей… Ведь мы месяц целый уже с тобою прожили под одной крышей, Андрей, месяц питаемся за одним столом, в обнимку спим и трахаемся безостановочно, как обезьяны в джунглях. И я тебе ни разу за это время не отказала, вспомни, на все твои прихоти и капризы иду, готова из кожи вон вывернуться, чтобы тебя ублажить, удовольствие тебе по-максимуму доставить. Ты же мой законный супруг всё-таки: мне, стало быть, и надо крутиться и вертеться быстро и хорошо, а куда деваться-то! Не хочу я, слышишь, чтобы ты “голодный” у меня ходил и на других баб засматривался, не удовлетворённый…
- А ты всё от меня получаешь сполна, что только твоей душе угодно - сладенькое и вкусненькое, и аппетитное, - и ни гу-гу в ответ, ни шага навстречу, ни даже намёка на это. Живёшь со мной как с любовницей, как с потаскушкой прямо, о которых голова не болит, которых ни капли не жалко. Отстрочил их, дурочек тупоголовых, “в хвост и в гриву”, “конец” о штору вытер - и домой, и свободен как ветер. Сыт, пьян и нос в табаке. Хорошо-о-о! - я понимаю... Да-да, Андрей, именно так ты со мной целый месяц уже и живёшь, так по-свински и поступаешь! Не удивляйся и не таращи глаза, не хмыкай носом! Я говорю, что думаю, что внутри накипело... Переехал ко мне от родителей перед свадьбой, по-хозяйски обосновался тут, корни пустил - и успокоился, принялся жить по принципу: всё что есть у меня, без-правной и беззащитной супруги твоей, - это, мол, наше, общее, семейное и святое. Ты этим прекрасно пользуешься каждый божий день и в ус не дуешь: квартирой, к примеру, вот этой в центре Москвы, которую мой папа оплачивает. И тебе удобно и хорошо, и очень даже комфортно. Кто спорит!... А вот то, что на Соколе, - это только твоё и ничьё больше. К своему ты меня и близко не подпускаешь, и на пушечный выстрел что называется. Даже и разговоров о том не ведёшь, намёков никаких не делаешь. Тема эта - табу для тебя, а для меня - тем более, как пьянки и блуд для верующих… Нехорошо это всё, Андрей, неправильно и нечестно, и несправедливо очень. Надоело мне это уже, до чёртиков обрыдло даже - такая твоя лукавая и откровенно-паразитическая позиция...
- Поэтому я и спрашиваю тебя начистоту: ты и дальше меня, мой любимый супруг, собираешься водить за нос как без-правную дурочку? Или как? Мне это важно знать… Ответь, если сможешь - и хочешь. Я подожду. И согласись, что вопрос этот мой семейный - самый что ни наесть законный и справедливый…

2

После этаких Лилькиных страстных и строгих слов на кухне воцарились гробовое молчание и тишина: проголодавшаяся Розовская, выговорившись, склонилась на тарелкой устало, ножом и вилкой аккуратно деля на части дымящуюся на блюдце котлету, которую намеревалась съесть. Но при этом было заметно, что она внутренне напряжена, сидит и косится, ответа ждёт, без которого сегодня от Мальцева не отстанет…

Видя её взволнованное состояние, её злость, Андрей растерялся и замер на стуле, опешивший, при этом тупо смотря на жену и не зная, что ей ответить и чем успокоить, а заодно и себя защитить.
-…Ну подожди, Лиль, не горячись, - наконец произнёс он, собравшись с мыслями. - Давай всё выясним и рассудим спокойно, без нервов. И без взаимных упрёков и оскорблений, главное, без ругани и вранья. Мы когда с тобой расписывались месяц назад, вспомни, - ни о какой прописке не говорили, кажется, не заикались даже. Наоборот, когда ты мне предложение пожениться сделала утром, и я тебе про проблемы с жильём честно всё рассказал, что нам-де жить с тобой будет, элементарно, негде, - ты, смеясь, заверила меня, и я это отлично помню, что это для тебя не проблема. Заверила на голубом глазу, что моя двушка семейная, тесная, якобы тебе не нужна и даром, что твой богатенький папа купит тебе после свадьбы кооператив в Москве, куда мы быстренько и переедем… А теперь ты мне, ничтоже сумняшеся, сообщаешь обратное. Да ещё и с вызовом, претензией некоей и обидой, ещё и меня обвиняешь в чём-то, в какой-то мифической хитрости и коварстве, и в полном равнодушии к тебе и твоей судьбе. В чём дело-то, Лиль, поясни? Почему вдруг такие перемены разительные в твоих словах и делах после загса и росписи, которые мне и удивительны, и непонятны, и неприятны очень?
- Так я и не отказываюсь от тех своих слов, - натужно улыбнулась Розовская, пытаясь смягчить обстановку и развеять чёрные мысли мужа, на которого, взмокшего и распухшего, красного от напряжения, ей было крайне-неприятно смотреть. - Мне мой папа действительно купит кооператив, вопросов нету. И сделает это достаточно быстро и безболезненно. Мы - люди не бедные, как ты уже понял, месяц пожив со мной, и деньги у нас имеются - и не малые. Но только, - запнулась она, точные слова подбирая, -…только для того, чтобы я смогла здесь, в столице, кооперативную квартиру себе купить, я обязана иметь постоянную московскую прописку - понимаешь? Это - непременное условие, Андрей, самое главное и принципиальное в жилищном вопросе. Не москвичей на очередь не становят и квартиры не продают. Можешь это сам сходить и выяснить для справки: в любой жилищной комиссии при горисполкомах тебе это подтвердят и расскажут тамошние инспектора… Поэтому мне и нужна прописка, и как можно скорей, нужна твёрдая под ногами почва. Я не хочу, мне до чёртиков надоело уже тут, в вашей чопорной и высокомерной Москве, быть никем и ничем, висеть в воздухе паутинкой тонкой и перед каждой двуногой гнидой, перед каждой падалью расшаркиваться, кланяться и унижаться. Пойми меня правильно… и посочувствуй. И помоги. Век буду тебе за то благодарна.
-…Так ты что же, значит, - произнёс совсем уже растерявшийся Мальцев первое, что почему-то пришло ему в голову и тут же перешло на язык, -…ты из-за прописки за меня замуж вышла что ли? И из-за прописки со мною живёшь? Да?
- Не говори глупостей, Андрей, милый. Я очень люблю тебя, очень! Сам видишь и чувствуешь каждый день, как я перед тобой расстилаюсь. И дальше расстилаться буду - не сомневайся… Но ты и меня пойми тоже, войди в моё положение. Представь на секунду, как тяжело мне учиться и жить, болтаться тут у вас