тематические вечера. Имитация, стилизация… Но у меня сложилось впечатление, будто публика и в самом деле верит, что она пребывает в семьдесят втором году. И сейчас последняя пятница марта.
Портье замахал руками и показал на сонный циферблат часов над стойкой.
- Что вы, сударь, разумеется это не так. Как видите, сейчас далеко уже за полночь, так что сейчас не пятница и тридцать первое марта, а суббота, первое апреля.
- День розыгрышей? – уточнил Лео с кривой усмешкой.
Портье на всякий случай перестал улыбаться и, сменив тон на официально-серьёзный (отчего его детский голосок зазвучал надтреснуто) заявил:
- Сударь, со всей серьёзностью заверяю вас, что уже наступила суббота, первое апреля.
- Семьдесят второго года? – уточнил Лео.
- Именно так! – торжественно заявил портье.
Лео бросил на него самый печальный взгляд, какой только нашёлся в его кладовой печальных и снисходительных взглядов, посмотрел на пустой и притихший холл, и произнёс, обращаясь к самому себе:
- То-то и вижу, мобильных телефонов ни у кого нет. Ни одного звоночка…
Портье сморщил круглощёкую рожицу, явно впадая в замешательство.
- Телефон, сударь? Вам нужно позвонить? Есть телефон на стойке, прямой городской номер. И ещё три кабинки, очень уютные, в дальнем конце холла, у лобби-бара. Разумеется, и в вашем номере есть аппарат.
Лео хихикнул в ответ и предложил:
- А давайте вызовем такси, молодой человек? Прямо сейчас! Интересно, если я доберусь на такси до города – там тоже будет семьдесят второй? Или всё-таки тот год, в котором я жил до приезда в отель? И ещё вопрос: разрешат ли мне покинуть съёмочную площадку и не участвовать более в вашем балагане?
- Семьдесят второй год будет не только в городе, но и на другом конце Земли, сударь, - с полной уверенностью заявил ночной портье.
– Даже в Бразилии, если вам угодно будет туда отправиться. Но ехать в город прямо сейчас я бы вам не рекомендовал, сударь. Видите ли, горожане довольно набожны и консервативны, и могут весьма нервно и агрессивно отреагировать на ваш карнавальный костюм. К великому нашему сожалению, мы уже имели весьма неприятный инцидент в шестьдесят девятом году, когда один из наших гостей, будучи в образе Нерона и нетрезвом виде, заказал такси и прямо с вечеринки…
Лео нетерпеливо махнул рукой.
- Но если вы желаете и настаиваете, сударь…
И портье потянулся к аппарату.
- Довольно! – выкрикнул Лео. – Не нужно! Ни к чему, если это и не игра… Похоже, мне отсюда не выбраться, даже если вы вызовете кавалькаду авто.
И со вздохом добавил:
- Да и некуда, признаться…
И побрёл к лифту, грустно скрипя латексом.
- Сударь! – крикнул ему вслед портье.
- Что? – спросил Лео, не останавливаясь и не поворачивая головы.
- У вас рана на затылке, - сообщил ему портье.
- Я знаю, - с полным равнодушием ответил Лео.
- Вызвать врача? – предложил портье.
В его голосе слышалось подлинное, не наигранное беспокойство.
«Этот парнишка или очень опытный актёр, что навряд ли» подумал Лео. «Или со мной действительно что-то совсем, совсем неладно…»
- Не нужно, я в порядке…
- Рана кровоточит, сударь, - предупредил портье.
- Кровоточит? – переспросил Лео. – Забавно…
И нажал кнопку вызова.
Номер изменился до неузнаваемости.
Исчезла тяжеловесная и угловатая ретро-мебель, золотистый балдахин, старомодная гипсовая лепнина на стенах.
Преображение было полным и совершенно фантастическим: предметы обстановки превратились в плавно-искривлённые, причудливо-текучей формы конструкции, классифицировать принадлежность которых к определённому направлению комнатного дизайна не взялся бы и самый искушённый специалист.
Впрочем, эти новые творения безумного гения заняли точно те места, на который стояли прежние, более консервативной формы изделия.
Скрученный спазмами и сияющий глянцевой кожей оранжевый осьминог стоял точно на месте стола (о чём свидетельствовали четыре скучных вмятины на ковре, поместившиеся между щупалец головоногого).
Шкаф обратился в вертикально вздыбленную гигантскую раковину моллюска, чьи дверцы-створки то маняще приоткрывались, то важно и медленно захлопывались, будто шкаф и впрямь был живым донным обитателем, пропускавшим сквозь внутренности незримые потоки воды.
Балдахин превратился в подвешенную в воздухе и вращающуюся по часовой стрелке летающую тарелку, брюхо которой переливалось пурпурными огнями.
Застеленная воздушно-кремовым покрывалом, кровать так же приняла теперь тарелкоподобную форму, но, по счастью, висела не под потолком, а где-то в метре от пола, покоясь на столбе мерцающего розового света.
«Смело» подумал Лео, стягивая надоевший латекс. «И затейливо... для начала семидесятых. Или тогда мода такая была? Вроде, пришельцами увлекались... Но как, чёрт их побери, они заставили кровать левитировать? Не на магнитах же! Но... откуда мне знать, что у них там в пол встроено или в стены?»
Лео в наряде Адама обошёл номер, тщательно всё осматривая, раскрыл створки моллюска (которые, будучи после осмотра предоставленными сами себе, с прежней медлительной важностью закрылись), выбрался на балкон и немного походил по нему, шлёпая по плитками голыми стопами в полной уверенности, что нагота его никого из случайных зрителей не смутит, убедился в том, что шезлонг, сигарный столик и курительные принадлежности никем и ничем не тронуты, быстро продрог на холодном ночном ветру и вбежал в номер, где снова всё проинспектировал и пришёл к выводу, что изменения в обстановке не коснулись и реквизита.
Расположения отдельных предметов изменились, но в целом всё осталось в целости и сохранности.
Костюм для праздничного вечера по прежнему висел на плечиках, разве что теперь за его сохранность отвечал моллюск.
Спальный костюм, представлявший собой вязаный детский по виду, но вполне взрослого размера комбинезончик в жёлто-зелёную полоску, был уже кем-то извлечён из пакета, развёрнут и заботливо выложен на кровать, а сам пакет № 1 куда-то исчез, должно быть, выброшенный за ненадобностью.
Рядом с детским ночным нарядом лежала и приготовленная незримым слугой грим-паллета: небольшая плоская коробочка из лёгкого, серебристого металла.
Лео отметил, что коробочка почти невесома и не притягивается ни к полу, ни к потолку.
«Хотя металл может быть и немагнитный» отметил Лео.
И усомнился:
«Да и металл ли это?»
Коробочка совсем не холодила руки.
Материал, из которого она была сделана, на ощупь казался не гладко-металлическим, а, скорее, пористым.
Дальнейшие исследования внешнего вида грим-паллеты Лео прекратил ввиду их очевидной бесперспективности, и вместо этого нажал на обнаруженную в торце коробочки еле заметную кнопку.
Крышка открылась с коротким мелодичным звоном, и Лео расположенные в два ряда и пронумерованные ячейки, заполненные колоризованными пастами различных цветом и оттенков.
На внутренней стороне крышки помещено было схематичное изображение лица, каждая область которого была выделена цветом и помечена стрелкой с номером, соответствующим определённой ячейке.
«Схема нанесения грима» отметил Лео, захлопывая крышку. «Вот так, стало бы, надо эту гадость на себя накладывать. Однако, прежде хорошо бы душ принять...»
И в ванной комнате произошли изменения.
Раковина умывальника была теперь сотворена из густо-красного непроглядного стекла и была похожа на сгусток вырвавшегося из стеснённого пространства яростного пламени.
Ванна была теперь глубокой стеклянной чашей, всё того же грозного цвета.
«Я бы, пожалуй, не рискнул бы наполнить её водой» подумал Лео, вставая под душевые струи. «Будет похоже на кровь...»
Омытый и очистившийся, он вернулся в комнату, с полным равнодушием человека, видевшего в последнее время и на такие странности, надел детский наряд, пришедшийся ему впору, и, вернувшись ненадолго в ванную комнату, начал накладывать грим, сверяясь со схемой и стараясь до поры не смотреть в зеркало, чтобы не свихнуться раньше времени.
Результат, впрочем, оказался умеренно-шокирующим.
Из зеркального серебра на Лео глянул розовощёкий малыш в жёлто-зелёном коконе с пришитым га груди полукруглым слюнявчиком, но с лицом отнюдь не мальчишеским и не невинным, а, скорее, женственно-порочным, чему виной, очевидно, были тени под глазами и аккуратно подведённые ресницы.
Лео, глянув на схему и убедившись, что безумный грим наложен правильно, выбросил пустую коробочку в корзину и побрёл в сторону кровати, недоумевая по дороге, как теперь во всём этом спать.
Впрочем, недоумения его и опасения оказались напрасными: грим то ли непостижимо-быстрым образом впитывался во все части тела, куда он был наложен (не исключая и волос), то ли обладал свойством срастаться с любой возможной поверхностью, а то ли просто был сотворён ничего не пачкать, кроме лица, но в итоге Лео, засыпая и неосторожно при этом притрагиваясь лицом к подушке, не обнаруживал в итоге на наволочке никаких следов даже после самого тщательного и панического осмотра под пурпурным светом летающей тарелки.
Посему, после очередного полудрёмного подскока, благополучно уснул, благо что тарелка к тому времени тактично приглушила свет.
Но сон его оказался недолог.
Когда он проснулся, за окнами было ещё темно.
Ночь была в разгаре и чернота, нетронутая первыми рассветными лучами, заливала слепые окна.
Свет повсюду померк, и только вдали, где-то в прихожей рядом с входной дверью слабо светил тихий жёлтый ночник.
Сам собой включился кондиционер и свежий воздух с едва заметным привкусом влаги лился из вентиляционных отверстий под потолком, с тихим шелестом обходя зарешёченные барьеры.
Лео в полной неподвижности, в сонном параличе лежал в постели, не в силах повернуть голову, и, с трудом собирая расползающиеся в разные стороны мысли, размышлял о том, что же разбудило его среди ночи, что выбросило из темноты глубокого сна в полутьму призрачной яви.
И тут он услышал плач, поначалу очень тихий и почти неразличимый за шумом воздушных струй, но потом – всё более и более громкий, всё более отчётливый, и переходящий, наконец, в громкие рыдания, не услышать которые было уже решительно невозможно.
«Что ещё за представление ты мне приготовил?» спросил Лео Режиссёра.
Но Режиссёр молчал.
Его голос не звучал в голове.
Не помог порошок, не помогало и его отсутствие.
«Или тебе не нужно говорить со мной? Я и так всё делаю по плану? А если я сейчас засну и не пойду выискивать источник этих рыданий, как ты, должно быть, рассчитываешь? Свобода воли, знаешь ли, и всё такое прочее... Или ты рассчитываешь именно на то, что я засну, не обращая ни малейшего внимания на это надоедливый плач? О, тогда. Разумеется, мне непременно надо встать и испортить тебе представление. Или ты предусмотрел все возможные варианты и у тебя готовы сценарии для каждого из моих возможных решений?»
А ещё Лео подумал о том, что, вариантов, собственно, только два: встать или не встать.
И в случае, если у Режиссёра сценарий только один, под названием «Встать!», то ведь он всё равно придумает, как выгнать его из постели.
«Впрочем, быть может, что его власть покоится лишь
