у меня нет прямых доказательств, но свидетельства соседей достаточно…
…я тоже полагал, что ваш сын – тихий и чем-то сильно напуганный невротик…
Я ошибался!
Ситуация зашла слишком далеко, невроз перешёл в психоз.
Хуже всего то, что ваш сын научился маскироваться, и сформировавшийся внутренний садист надел овечью шкуру бедного трусишки.
Очень опасная маскировка, госпожа Кроссенбах! Если упустить ситуацию, то и ваша безопасность… В одном доме!»
Голос матери стал стальным.
«Слушайте меня, доктор: мне ли не знать моего сына. Мои родственники и родственники моего покойного мужа давно отвернулись от нашей несчастной семьи и вот уже почти десять лет, после гибели моего супруга и отца Лео, я воспитываю сына в одиночку.
Я – его единственный родственник и самый близкий человек. С двух лет он знает только меня! И искренен только со мной!
Бедного парнишку травят в школе. Его бьют соседские мальчишки. Дразнят девчонки. Пару недель назад его закидали комками грязи.
У него нет друзей. Он – объект всеобщего презрения и травли.
Стали бы так поступать с садистом, доктор?
О, нет! Садистов боятся. Их уважают. Перед ними испытывают священный трепет и дети, и взрослые.
С ними попросту не хотят связываться, потому что опасаются их мести.
Но Лео никто не боится. Его травят совершенно безнаказанно.
Потому что – не садист! Он – несчастный, затравленный невротик, не способный даже муху обидеть.
Невротик, который пытался спасти несчастную собаку, брошенную кем-то в костёр, но, охваченный параличом, просто стоял рядом с умирающим животным, не в силах пошевелить и пальцем.
У него бывают внезапные приступы оцепенения, особенно при сильном волнении.
Вы сами говорили об этом, доктор, вы сами диагностировали эти приступы!
И теперь…»
Кажется, доктор пошёл к двери.
Потом остановился, и начал было:
«Я прошу вас одуматься, госпожа Катарина Кроссенбах. Мне нужно ваше согласие на госпитализацию…»
И ледяной голос матери в ответ:
«Доктор Бернард Камински, ступайте прочь!»
Краткий миг тишины, показавшийся Лео бесконечно долгим.
Дверь хлопнула.
Мама вернулась в комнату.
Прислонившись к стене, она долгим немигающим взглядом смотрела Лео, свернувшегося кошачьим калачиком в кресле.
Сквозь едва прикрытые веки он видел тревожный бледный контур её лица.
- Не притворяйся!
Как не хотелось открывать глаза… Так, что Лео готов был ослепнуть и оглохнуть в этот миг.
Навсегда, до конца жизни!
Навеки, до скончания всех времён и завершения всех событий – ослепнуть, оглохнуть, раствориться в воздухе, исчезнуть, зачеркнуть своё существование яко не бывшее.
Но нет… Не получится.
Даже в вечной тьме будет преследовать этот змеиный взгляд.
- Открой глаза, маленький лгун и никчёмный лицедей! Я знаю, ты не спишь.
Пришлось открыть глаза.
Пришлось посмотреть не неё: кротко и невинно.
- Ты ведь не спал всё это время?
- Я играл, - прошептал Лео.
Мать бросила короткий взгляд на шкаф.
- Со своими выдуманными человечками из конфетных коробок?
Лео потревоженным зверьком засопел в ответ, затеребив указательным пальцем кончик носа.
- Прекрати! Оставь нос в покое! Я же говорила тебе: только лгуны в разговоре мучают свой нос. Это жест лжеца! Гадкого лжеца!
Лео послушно сложил ладони на коленях.
Теперь было понятно: худшего не миновать.
- Ты похож на отца, Лео Кроссенбах. Теперь, после разговора с доктором, я поняла окончательно: ты не просто похож на него, ты его копия. Разве только твой папаша не тренировался на собаках, а сразу уничтожил меня. Подбросил мне гадёныша, а сам благополучно сдох в канаве. Легко ли в нашем городке девушке из католической семьи, невенчанной и с ублюдком на руках? Отвечай, Вилли Кроссенбах!
- Я Лео, - прошептал мальчик в отчет.
Да, сейчас начнётся…
Человечки в коробках испуганно замерли.
- Повторяю вопрос: ты слышал наш разговор, Вилли Кроссенбах?
- Я Лео, - ответил мальчик. – Я играл…
- С этими? С ними??
Мать подскочила к шкафу и схватила первую попавшуюся коробку.
Красную, с жёлтыми ромбами.
Лео скривил губы.
Мать открыла коробку и бросила её на пол.
Выпавший из неё человечек испуганно заметался у неё под ногами, а потом, заметив убежище, забежал под шкаф, с трудом разминувшись с пяткой разъярённой великанши.
- Они пусты, понимаешь? Пусты, все до единой! Это просто пустые коробки из-под конфет! Леденцов и шоколадок! Пустые коробки!
Она хватала картонки и, уже не открывая, просто бросала их на пол. Человечки испуганной стайкой метались у неё под ногами и один за другим скрывались под шкафом.
Лео, сложив ладони на коленях, неподвижно застыл в кресле, словно охваченный внезапным параличом.
Человечки лишились своих домов.
Он не смог прийти им на помощь.
Ведь невозможно выступить против этого существа, с первобытной яростью крушащего остатки его мира.
Закончив разгром игрушечного городка, мать остановилась, чтобы передохнуть.
Но буквально через несколько секунд её охватил новый приступ ярости.
- Ты слышал наш разговор, Вилли?
Лео кивнул в ответ.
Хорошо, он Вилли. Покойный отец, которого он совсем не помнит.
И никогда не знал.
Он – покойный отец, который слышал разговор.
- Ты врёшь даже в мелочах, Вилли. Врёшь всегда и во всём! То ты спал, то ты играл со своими мерзкими. несуществующими человечками, а теперь выясняется, что ты вовсе не спал и не играл, а подслушивал, прислонив своё маленькое гадкое ухо к двери.
Лео кивнул.
Да, он Вилли и он подслушивал, прислонив ухо к двери.
Хотя зачем это было делать, если тонкие стены совсем не приглушали крики?
Мать вздохнула удовлетворённо.
- Я разоблачила тебя, грязный лжец из канавы, подаривший мне маленького чертёнка! Недаром мой отец предупреждал меня, что твоё семя проклято. Вставай!
Лео послушно поднялся.
Губы матери кривились в усмешке.
- А я ведь не сказала этому ослу Бернарду о маленькой пропаже. Из кладовки исчезла бутылочка с керосином. Купила неделю назад, чтобы почистить масляные пятна, которые ты понаставил на куртку. Сегодня утром обнаружила, что бутылочки нет. Где ты испачкал куртку, Вилли, и как мне её теперь почистить? Мыло и порошки не берут эти пятна, я уже пыталась. Что же нам делать, Вилли?
Человечки под шкафом беспокойно зашевелились.
- Может, всё-таки отправить тебя в больницу, Вилли? Тебя там переоденут в новенькую, чистую пижаму. И ты не будешь шляться по заброшенным гаражам, подбирая грязные железяки. Зачем они тебе нужны, Вилли? Что ты опять задумал?
Лео молчал.
- Раздевайся! – скомандовала мать. – Догола!
И достала из-за шкафа тонкий металлический прут.
Лео медленно разделся, удивляясь тому, насколько сейчас спокойны его руки.
- Руки на затылок и лицом к окну!
Боль была резкой и жгучей.
Человечки испуганно верещали.
Лео молчал, прикусив зубами губы, и лишь вздрагивал под ударами, стискивая ладонями затылок.
После шестого удара мать остановилась и отбросила прут.
Лео чувствовал, как кожу на спине продолжает облизывать пламя.
- Повернись…
Лео послушно повернулся, продолжая удерживать ладони на затылке.
Мать начала медленно снимать с себя одежду.
Это было пострашнее порки.
- Ты сделал мне дурного ребёнка, Вилли. Нам нечего стесняться, мы уже в аду. Мы оба подохнем здесь, Вилли, можешь в этом не сомневаться. Похоже, мне снова придётся распалить твой блуд, чтобы навеки остаться с тобой. Не так ли, развратная дрянь?
Лео попятился.
- И не смей снова хныкать!
УТРО МЁРТВЫХ.
На женщине не было живого места.
Опалённая кожа висела клочьями.
Запах дыма, резкий и тошнотворный, исходил от её чёрной плоти.
Она услышала шорох и похожий на слабый шлепок звук удара ладони о дверной косяк.
Рыдания стихли.
Женщина подняла голову и посмотрела на Лео.
И вид её, казавшийся таким пугающе-знакомым всего пару мгновений назад, внезапно преобразился.
Бесконечно долгих пару мгновений назад, здесь, на кожаной банкетке, в странной комнате, назначение которой ему так пока никто и не объяснил, сидела его мать.
Им убитая, заживо спалённая мать.
Она была именно такой, какой он ожидал и боялся её увидеть: безутешной, не простившей, непрощённой, в чёрной корке сплошных ожогов, вернувшейся из страны теней, чтобы мучить его в ночных кошмарах.
Он увидел её и узнал с готовностью, и с готовностью принял как давно ожидаемый кошмар, как вот уже три недели ожидаемое пришествие отложенного безумия, но…
Это была не она!
Этот оживший труп был чем-то похож на его мать, каким-то неопределённым и неосознанным сходством, но сходство это, реальное или кажущееся, вмиг исчезло, едва он увидел лицо фантома.
Обгоревшее, изуродованное, но сохранившее черты прежней личности.
Не материнское!
Чужое!
- Лео! – позвал призрак.
Он попятился назад, обтирая вязаной тканью шершавую стену.
- Прости, что разбудила тебя малыш. Я вот подумала: поплачу потихоньку, мой мальчик не проснётся.
«Это не она! Не она!»
Нет, его мать никогда не была с ним так ласкова. И не стала бы извиняться за прерванный сон.
И голос её никогда не был так ласков и кроток.
Или смерть преобразила набожного демона по имени Катарина?
«Не может быть! Нет… Я спятил… господи, я спятил?»
- Катарина? – бросил он вопрос, словно камешек в тёмную воду.
Он и сам не ведал, что творит, что говорит, зачем спрашивает и кому задаёт вопрос.
- Мама Катарина? Мама?
Труп улыбнулся пугающе-белозубо и протянул к нему спалённые почти до костей длинные руки.
- Мальчик мой! Узнал маму!
Лео отступил ещё на шаг.
Теперь его снова стала бить отступившая на время сна дрожь.
«Грим!» завопил внутренний голос. «Грим, болван! Именно из-за него ты стал похож на её сына… кто бы он ни был!»
- Но ведь грим не изменил черты лица, - прошептал Лео. – Разве только сделал меня немного моложе…
- Младенцем, - подсказала лже-мама. – Милым ребёнком…
«Она слышит меня» подумал Лео, пытаясь пошевелить приросшими к полу ногами. «А я ведь говорю так тихо… будто про себя…»
- Ты всегда накладывал этот грим, прежде чем заняться со мной любовью.
И труп плавно погладил воздух, отчего на Лео снова пахнуло запахом гари.
- Прости, малыш, твоя мама устала. Мне пришлось покинуть тебя ненадолго… У меня не было больше сил. Мне нужно было отдохнуть, малыш.
Труп с кряхтением встал и кусочки сгоревшей кожи посыпались на пол.
Она покрутила головой, оглядывая с некоторым удивлением явно знакомое ей место.
- Помнишь эту комнату, маленький мой?
Лео поспешно затряс головой, что должно было бы означать отрицание, но походило более на начало эпилептического припадка.
- В этой комнате ты любил заниматься со мной любовью. Ты раздевал бедную мамочку догола, привязывал к этой стойке, ставил распорки и начинал меня сечь ремнём.
Труп улыбнулся виновато.
- Мамочке было больно, но она терпела. Она любила своего бедного малыша и знала, что он по ночам общается с ангелами. А это так трудно и опасно – общаться с ангелами. У малыша после встречи с вестниками Божьими болит голова, трясутся руки и нужно сделать ему укол. А потом позволить снять с себя одежду, привязать к стойке и поставить распорки между ног, чтобы
