Осквернитель

он мог беспрепятственно ласкать то место, откуда мама выпустила его в этот ужасный мир.
  - А потом малышу нужно заняться любовью. А потом он освободит маму от ремней и наручников и позволит наслаждаться жизнью в чудесном отеле.
  - Только однажды малыш оставил маму связанной. И пригласил в номер своего друга, этого ужасного Себастиана.
  - И смотрел на то, как Себастиан занимается любовью с его мамой, хотя мама этого совсем не хотела, и громко кричала и плакала.
  - Малыш и Себастиан ушли из номера, и Себастиан сказал, что скоро вернётся. Маме это совсем не понравилось, милый.
  Дрожь стихла.
  Лео стоял столбом, гадкий пот пропитывал обвисший спальный костюм, и сквозь рой бессвязных мыслей с трудом продирался внутренний голос, успокоительно бубнивший:
  «Это обман, иллюзия, часть сценария… сговор, чушь, розыгрыш… видение, сон, ночной кошмар… Позовите Режиссёра, пусть всё объяснит…»
  - Мама осталась одна в номере, - продолжал труп. – Маме было грустно и страшно. Она боялась этого ужасного Себастиана. И своего малыша… немного…
  - Малыш и Себастиан были пьяны. Они не заковали маму в наручники. Просто связали верёвкой. Верёвку ведь не так трудно распутать, правда?
  И труп неожиданно лязгнул зубами, отчего вздрогнувший Лео отступил ещё на шаг.
  - Мама не нашла одежду. Возможно, гадкие дети унесли её или спрятали. Они ведь планировали продолжить развлекаться с мамой, не так ли?
  - Тогда мама сорвала и набросила на себя штору. Чудесную штору с бахромой и декоративными кистями.
  - Она взяла оставленные малышом сигары и спички. Такие дорогие, изысканные, ароматные сигары. И длинные спички, которыми так удобно прикуривать эти сигары. И она пошла на прогулку.
  - Вот так!
  И мама-труп, выставив вперёд ладони, молча и страшно двинулась на взвизгнувшего в ужасе малыша, который, развернувшись, опрометью бросился в комнату, пронёсся мимо плавающей в воздухе кровати, забежал в прихожую и отчаянно рванул на себя легко подавшуюся дверь…
  И тут, замерев на секунду, каким-то неопределённым внутренним чувством, затылочным локатором или заячьей интуицией почувствовал, что за ним никто не гонится.
  И за спиной никого нет.
  Пустота.
  Тишина в номере.
  И тишина в спящем коридоре.
  Лео аккуратно закрыл дверь и убедился в том, что ключик он перед отходом ко сну предусмотрительно оставил в двери, как и показала горничная.
  Ведь тот, кто запирал его прежде, мог бы запереть и вновь, и без заранее вставленного в замок ключа могло бы…
  «А что – могло бы?» спросил сам себя Лео.
  И заметил вслух:
  - Ничего же не случилось.
  Медленно, короткими воровскими шажками он вернулся в номер.
  И с удивлением отметил, что за несколько прошедших со времени бегства секунд комната приобрела прежний вид: тяжеловесная мебель вернулась на место, и прежняя ретро-кровать прочно стояла на полу, а не округлым левитирующим блином плавала в воздухе, и на место летающей тарелки вернулся прежний тяжеловесный балдахин.
  Всё стало по прежнему.
  Труп исчез.
  И никто не звал его малышом.
  И не говорил ему страшные, бесстыдные слова.
  Дверь в пыточную (теперь Лео понял назначение этой комнаты) была закрыта.
  Не было больше матери.
  Ни настоящей – во сне.
  Ни ложной – в кошмаре.
  Было раннее утро и серый свет пробивался сквозь широкую щель между шторами.
  «Бред, просто бред» резюмировал внутренний голос.
  - Точно, - в кои-то веки согласился с ним Лео. – Мне испортили разум… меня свихнули…
  «А ещё мертвецы боятся света» добавил внутренний голос.
  И смущённо умолк.

  Грим под струями душа смывался неожиданно легко.
  Для этого даже не потребовался большой напор: слабого потока тёплых струй хватило на то, чтобы вернуть ночному малышу прежний облик сорокалетнего мужчины, не вполне вменяемого постояльца сумасшедшего отеля.
  Лео глянул в панно из зеркальной плитки, закреплённое над ванной, зачем-то подышал на и без того запотевшее стекло, протёр его ладонью и хмыкнул, то ли удовлетворённо, то ли скептически.
  Всё те же всклокоченные чёрные волосы, всё те горящие тёмные глаза отчаянного бродяги и свежее, всё ещё хранящее печать жизни, хотя при этом и болезненно-бледное лицо цвета разбавленных сливок.
  «Могло быть и хуже…»
  Он наполнил ванну горячей, сколь можно было вытерпеть, водой.
  Щедро насыпал из жестяной коробочки, обнаруженной в стенном шкафчике над ванной, синей ароматической соли.
  Погрузился с головой, вслушиваясь в тоны заходящегося в бешеном стуке сердца.
  И подумал:
  «Могло быть хуже…»
  Выбросив изо рта вспенившие воду пузыри, подскочил, до половины высунувшись из воды.
  Приложил руку к саднившему затылку и с полминуты с испугом смотрел на ладонь.
  Она была красной от крови.

  Примерно через час, успев просушить волосы, обмотать голову полотенцем, размотать полотенце и убедиться в том, что кровотечение поутихло, переодеться в прогулочный костюм, мысленно поудивляться клетчато-клёшенной старомодности брюк и вычурности пёстрой рубашки с отложным воротником, он покинул номер, чтобы спуститься к завтраку.
  С удовлетворением отметил, что на стойке рецепции дежурит тот самый, пожилой и солидный портье, который встречал его по прибытии.
  Из всего персонала рецепции именно этот служащий вызывал наибольшее доверие и даже отчасти некоторую симпатию.
  Лео протянул ключ, пропев название номера и тут…
  - До вечера, господин Кроссенбах, - как бы между прочим бросил портье, принимая ключ.
  Между прочим, но со значением. И мгновенным, но при том внимательным, словно ощупывающим взглядом.
  Отошедший было на полшага от стойки постоялец замер резко, словно подошвой зацепившись за невидимую неровность гладко расправленного ковра, потом повернулся, вновь подошёл к стойке и, постучав немного пальцами по полировке, спросил с некоторым вызовом:
  - Почему до вечера? Утро только началось. Отчего же вы думаете… Да нет, отчего же вы решили за меня, что днём или уже утром, сразу после завтрака, я не вернусь в номер?
  - Это особенный отель, сударь, - несколько туманно начал было портье.
  - Я уже догадался! – с усилившимся эмоциональным нажимом прервал его Лео.
  Нет, ему совершенно не хотелось ссориться с этим симпатичным человеком. Но в нынешнем изрядно заведённом состоянии тайны, загадки, намёки и недомолвки раздражали более всего.
  В конце концов, за последние сутки отельные маги высыпали на него из своего магического мешка столько безумных сюрпризов и нелепостей, что его истончённые нервы не желали сносить более ничего необычного хотя бы пару часов.
  Впрочем, многоопытный портье, почувствовав настроение гостя, ответил весьма дипломатично.
  - Мы заботимся о наших гостях, сударь. Это особенный отель с особенной заботой. А вы, господин Кроссенбах, гость необычный. Поэтому мы будем рады избавить от утомительных путешествий по длинным отельным коридорам и при необходимости принесём всё необходимое…
  Портье выдержал паузу.
  - …в парк.
  - Вот оно что! – с плохо наигранной признательностью воскликнул Лео. – А я вот, представьте, после обеда планировал подняться на крышу отеля, полюбоваться парком, позагорать…
  - Ваш купальный костюм будет немедленно доставлен к шезлонгу, - заверил его портье.
  - А если я всё-таки решу вернуться в номер? – продолжал пикировку Лео. – Это что, не предусмотрено сценарием? И как быть со свободой воли?
  - Мы все – часть сценария, господин Кроссенбах, - с тёплой и милой улыбкой ответил портье. – Мы и есть – сценарий. Разумеется, вы можете вернуться в номер, господин Кроссенбах. Прямо сейчас. И к тому нет никаких препятствий. Но вы ведь не хотите вернуться?
  - Нет, - с явным неудовольствием признался Лео.
  И тут же с вызовом добавил:
  - Но захочу после завтрака!
  - Нет, - всё с той же отеческой улыбкой возразил портье. – Вы захотите пойти прогуляться в парк. Потому что это уже было в той реальности, в которой мы сейчас находимся. После завтрака вы захотели пойти в парк, немного прогуляться. В парк, а не в номер. Именно поэтому на вас рубашка из плотной ткани. Солнце уже встало, но воздух пока не прогрелся. Даже у нас на юге, на славном побережье в начале апреля по утрам прохладно. Но днём, сударь, будет вполне комфортная погода, уверяю вас.
  - Реальность? – переспросил Лео. – Ваша фамилия случайно не Эйнштейн?
  - Моя фамилия, если вам угодно знать, Шапрон, - ответил портье с лёгким полупоклоном. – И я – местный уроженец, так что в местном климате разбираюсь неплохо.
  - А мои предки с севера, родом из Эльзаса, - с ответным поклоном представился Лео.
– Полагаю, моё имя вам известно не хуже, чем мне самому.  В местном климате совершенно не разбираюсь, потому как ещё вчера днём мог бы поклясться, что у вас тут лето в разгаре… 
  Лео развернулся и тут, снова замерев ненадолго у невидимой черты, спросил:
  - Как вам мой затылок?
  - Небольшая рана, сударь, - ответил теперь уже невидимый Шапрон.
  - Кровоточит?
  - Немного, - успокоил Шапрон. – Думаю, особенного беспокойства она вам не доставит.
  «Надо же… Ты и пифия, ты и эскулап…»
  Всезнайка Шапрон симпатий более не вызывал.
  - А почему вы назвали меня необычным гостем?
  - Вы сами всё поймёте, - ответил портье. – Афиша на стойке у кафе «Танжер». Объявление о сегодняшнем вечернем шоу. Не пропустите, сударь.
  - Не пропущу, - пообещал ему Лео.

  Ноги и впрямь повели его прямиком к кафе «Танжер».
  Кафе в мавританском стиле располагалось метрах в ста от уже известного ему ресторана «Конкордия», который в этот ранний утренний час был тих и, похоже, закрыт.
  По крайней мере, стеклянная арка входа была наглухо задрапирована багровой бархатной тканью.
  Двери «Танжера» были гостеприимно открыты и официант в магрибском наряде стоял у входа в ожидании первых гостей, время от времени сдержанно и меланхолично зевая и поглаживая широкий алый пояс, в пять слоёв охвативший его талию.
  - Good morning, sir, - отчего-то по-английски обратился к нему страж ворот «Танжера» и сделал удивлённые глаза, получив ответ на местном и родном для Лео языке.
  «А вот этот парень меня в лицо не знает» отметил Лео, замедляя шаг, а потом и вовсе остановившись возле афиши.
  Этот закреплённый на рамке кусок картона высотой почти в два метра и впрямь впечатлял и никак не позволял вот так просто, с полным равнодушием пройти мимо, лишь скользнув взглядом по фото задорно смеющихся и корчащих рожи в объектив карликов-уродцев.
  Впрочем, основной рекламный текст, выполненный ярко-кричащем стиле, оранжевыми буквами с белой окантовкой на общем малиново-красном фоне, особого внимания не привлёк, поскольку ничего нового не сообщал (кроме того, что уже было указано в инструкции).
  Фрик-шоу какого-то господина Нивеля (то есть, на афише, разумеется, не было напечатано «какого-то», это Лео добавил уже сам и мысленно, поскольку заранее проникся к гостеприимному и чрезмерно общительному неизвестному господину Нивелю неприязнью и заранее решил, что любым способом постарается избежать его приветственных объятий у входа в Хрустальный зал).
  Начало в 9 часов вечера... в .... зале... вход по пригласительным билетам.
  Впечатлял список почётных гостей, любезно согласившихся почтить собрание своим