Осквернитель

что было бы, разумеется, и дешевле и проще.
  И на исходе этой мысли путь его оказался окончен и гость оказался... перед широкой лифтовой площадкой и перед украшенным двумя бронзовыми колоннами и двумя фигурами сфинксов входом в Хрустальный зал.
  Удивлённо бурча, Лео подошёл к лифтовым дверям и прислушался.
  Где-то вверху гудели двигатели, в шахте тихо щёлкали тросы, снизу с мерным постукиванием приближались кабинки.
  Похоже, этот зал и впрямь был где-то... в поднебесье.
  И венчал своей короной-куполом если не весь отель, то уж точно – центральную часть.
  Но почему его направили по такому странному, кружному пути?
  - Господин Кроссенбах!
  Лео обернулся на крик и увидел полноватого господина с аккуратно подстриженными седыми щётками-усиками, одетого в костюм золотистого шёлка с нелепо-широкими лацканами и меховыми пуговицами-помпонами.
  Наряд незнакомца дополняла рубашка того же торжественно-циркового цвета и оранжево-чёрные лакированные туфли, носки которых осторожно выглядывали из-под переливающихся задорными огоньками и спадающих складками завес широких брюк.
  Голову господина венчал высокий золотистый же цилиндр, который сей доброжелательно настроенный неизвестный не преминул вежливо приподнять.
  - Я так рад, что вы смогли прийти немного пораньше. Я просил об этой небольшой услуге через посредников, но, памятуя о постоянной загруженности такого делового человека как господин Кроссенбах, не мог и надеяться, что он найдёт время и окажет мне такую любезность.
  «Это я то – деловой человек?» подумал Лео.
  Безо всякого удивления, поскольку начал уже привыкать к навязываемой ему роли.
  Незнакомец распахнул пиджак, под которым оказалась красная жилетка, украшенная цепочкой, достал серебристую луковицу карманных часов, быстро глянул на циферблат и захлопнул крышку.
  - За пятнадцать минут до начала представления! А я рассчитывал не больше чем на пять.
  - Простите, а с кем имею,.. – начал было Лео.
  Незнакомец, снова приподняв цилиндр, произнёс поспешно:
  - О, это я имею честь и удовольствие беседовать с господином Лео Кроссенбахом, главным спонсором нашего сегодняшнего шоу. И позвольте исправить ошибку и представиться – господин Нивель. Франц Нивель, к вашим услугам!
  - Очень приятно, - ответил Лео.
  Господин Нивель подхватил его под руку и повёл прямиком к колонам и сфинксам, горячо нашёптывая по дороге:
  - Поймите правильно, господин Кроссенбах, у меня не было выбора. Они заставили меня. Да, деньги ваши, но у них власть, они распоряжаются нашими жизнями, точнее – тем, что от них осталось. Таково было распоряжение Хозяина...
  - Рыжего и краснорожего? – уточнил Лео.
  Нивель грустно кивнул в ответ.
  - Только я не понимаю, о чём вы вообще говорите, - сказал Лео, искоса рассматривая бронзовые рельефы на колоннах, изображавшие цветущие ветви какого-то растения.
  - Вы как быто извиняетесь передо мной, господин Нивель, вот только не пойму – за что именно. Поясните, пожалуйста, будьте так любезны.
  - Разумеется, - подхватил Нивель. – Разумеется, объясню. Для этого и просил прийти немного пораньше, дабы мог сделать это тет-а-тет и самолично. Я хотел бы извиниться за постановку...
  - Постановку? – изумлённо переспросил Лео. – Она имеет какое-то отношение ко мне? Она... Она оскорбительна?
  Нивель замешкался на секунду у входа, с трудом открывая широкие двери и пропуская едва освещённый зал почётного гостя.
  И продолжил, увлекая Лео за собой к первым партерным рядам:
  - Не то, чтобы оскорбительна... Стыд, обида. оскорбление – да кому есть до этого дело в «Обероне»? Эти слова – пустые звуки.
  - Эта постановка... Она слишком откровенна. Даже для меня и моей труппы. Вы поймите, тот, кого мы зовём Хозяином – он управляющий сценической площадкой. Он занимает важное положение, отбирает и утверждает актёров, распоряжается поставками реквизита, решает ещё сотни важных вопросов. Но за его спиной...
  Нивель поднял палец, показав на хрустальный купол.
  - Стоят куда более важные... и влиятельные... В общем, если возражать Хозяину опасно, то противоречить тем, кто стоит за ним – просто немыслимо. Они – хозяева хозяев и повелители повелителей. Их воле не перечат, даже мысль об этом карается немедленно, распылением на атомы.
  - К чему вы страхи-то нагнетаете, господин Нивель? – с иронией переспросил Лео, на которого слова директора фрик-шоу если и произвели впечатление, то уж точно не то, на которое тот рассчитывал.
  Лео видел перед собой смертельно напуганного человека, который готовился произвести какую-то гадость и теперь заранее оправдывался, стараясь при этом и своего собеседника затянуть в лабиринт своих кошмаров.
  - Я это к тому говорю, дорогой мой и искренне уважаемый господин Кроссенбах, - ответил Нивель, останавливаясь у первого ряда, - что выбора у нас с вами нет. Пьеса утверждена ими...
  Он снова показал на ночной купол.
  - ...постановка утверждена ими же. Так что мне придётся показать, а вам – посмотреть. Потому что всё это – часть более глобального спектакля, в котором мы уже не зрители, а актёры.
  Нивель достал из нагрудного кармана платок.
  - Сейчас я подам сигнал и мы начнём финальный отсчёт перед спектаклем. Занимайте место в центре ряда, господин Кроссенбах, на нём – табличка с вашим именем. И – получайте удовольствие. Признаюсь, спектакль немного необычен, но... Возможно, вам даже понравится.
  - Последний вопрос, господин Нивель, - немного задержал директора Лео. – Так, уточнение...
  И, перейдя на шёпот, спросил:
  - Хозяин – и есть Режиссёр?
  Лицо директора просветлело и он рассмеялся задорно, словно услышал какую-то невероятно наивную мальчишескую нелепость.
  - Что вы, господин Кроссенбах! Уж такого от вас не ожидал, как же можно так опростоволоситься, мы же с вами информированные люди. И речи быть об этом не может, наш Режиссёр – куда выше уровнем. Он – под самыми звёздами! Ах, господин Кроссенбах, а мне казалось – я всё вам объяснил. Но, как видно, одних намёков для объяснений мало.
  И добавил, приложив палец к губам:
  - Режиссёр – архонт. Только тише, молю вас! Их всего девять на весь наш несчастный мир, так что – силенцио. Тс-с!
  И взмахнул платком.
  Лео зажмурился от ослепившего его яркого света.
  Разом вспыхнули все светильники: потолочные, настенные, напольные, прожекторные и рамповые.
  Толпы зрителей потекли в зал сквозь разом открывшиеся двери.
  В общей суматохе Лео, протирая заслезившиеся глаза, еле успел добраться до своего места и по-хозяйски устроился в нём, успев сунуть именную табличку кстати оказавшемуся рядом капельдинеру.
  Спектакль должен был вот-вот начаться.
  Чёрный с серебряными звёздами занавес чуть заметно дрогнул – и медленно поплыл вверх.
  И в этот момент кто-то с заднего ряда, за спиной Лео, наклонился вперёд и произнёс тихо, от отчётливо:
  - Это я, Лео. Я сзади... Это Себастиан, малыш. Приглашаю тебя на ужин после спектакля. Да, в наш кабинет. Наш общий кабинет... Я провожу, не потеряй меня на выходе. Может, и Леонора заглянет на огонёк. Вспомним былое, я потом...
  Свет в зале погас и осветилась сцена.
 
  Весь спектакль Лео просидел как в тумане.
  Собственно, даже с ясным рассудком понять творившееся на сцене действие было очень сложно.
  Если вообще возможно.
  Карлики и карлицы, уроды и уродцы, одноногие и однорукие, кривоглазые и безглазые вовсе, косноязычные и мычащие немые – все они сновали по сцене, прыгали. Ползали, кувыркались, шипели, плевались )иногда прямо в зал), вопили и мутузили друг друга.
  Похоже, весь затянувшийся пролог только из этой безумной суеты и состоял.
  Бессвязные фразы и калейдоскоп обнажённых изуродованных тел на сцене минут через десять довели Лео до транса.
  Зрителям, впрочем, всё происходящее нравилось и даже периодически приводило в восторг, отчего зал неоднократно вознаграждал старания артистов аплодисментами.
  В первом действии стала наблюдаться некоторая осмысленность.
  На голой прежде сцене появились декорации: обстановка тропического острова: объёмные раскидистые пальмы, подсвеченные жёлтыми и оранжевыми прожекторами прибрежные скалы, подвижная лента моря вдали.
  Действие началось с торжественного песнопения: артисты и артистки, отчаянно фальшивя, в простых стихах рассказывали зрителям о беззаботной своей жизни, о непрестанной череде удовольствий, которыми наполнена их жизнь, о наступившей эпохе наслаждений «на пределе прочности плоти».
  Выступивший вперёд артист с начисто содранной на рёбрах кожей стал, солируя, напевать о том, есть лишь одно условие, одно лишь требование Создателя в избранным (коими, видимо, и являлись карлики и карлицы): отринуть все условности ограниченного разума и возлюбить этот мир как прекраснейшее божье творение, в коем запечатлелась личность Творца.
  Полюбить и принять его во всех его проявлениях, даже самых непривычных. Неприятных и шокирующих.
  Полюбить и раствориться в нём, как в самом Творце.
  И не искать иной жизни и иного бога, кроме сотворившего тебя.
  Только это – грех, всё остальное – благодать.
  Пока певец выводил с задорным присвистом рулады, карлики и карлицы за его спиной занялись групповым сексом всевозможных видов, причём самым честным и натуральным образом.
  Одна из карлиц, встав у края сцены в позу лошадки, посылала воздушные поцелуи зрителям, а карлик, пристроившийся сзади, с побагровевшим лицом старательно обрабатывал её зад.
  Это так впечатлило зрителей, что они вновь разразились долгими, несмолкающими овациями.
  Второе действие пьесы оказалось более камерным.
  В комнате, напоминавшей обстановкой номер отеля, какой-то злобный уродец на протяжении двадцати минут избивал, прижигал сигарой и насиловал высокую, статную женщину, которая периодически освобождалась от пут и пыталась сбежать, но уродец неизменно настигал её, связывал, кидал то на постель, то на пол – и насиловал с какой-то звериной неутомимостью.
  В третьем действии на сцене появился многоступенчатый помост и выстроившийся на нём хор.
  Разумеется, обнажённый и состоявший из исполнителей с причудливо деформированными телами и обезображенными лицами.
  Хор затянул тоскливую песню о «подлом предателе», появившемся в их рядах.
  О том, кто сбросил «оковы дружбы» и скрылся от Создателя «меж деревьев сада».
  И тут на краю помоста появился...
  Лео чуть было не привстал от удивления.
  Да, то самый карлик в малиновом трико, с пушистыми ангельскими крылышками за спиной.
  Песнь хора прервалась и малиновый карлик затянул соло.
  Он пел о «мерзавце, который меня убил», о том, что «высота оказалась смертельной».
  Мерзавец этот, судя по всему, и был тот самый тип, что скрылся меж деревьев сада.
  И он убил малинового, чтобы «плоть мою взять для себя».
  Карлик воздел руку к хрустальному небу и призвал Создателя найти и покарать убийцу.
  Потом покачнулся...
  Лео невольно вздрогнул.
  ...и, потеряв равновесие, полетел вниз с самого верхнего края помоста.
  В наступившей тишине послышался резкий и отчётливый удар тела о доски сцены.
  Но действие, против ожидания Лео, нисколько не прервалось и помощь к карлику не поспешила.
  Спектакль пошёл своим чередом и хор затянул