Осквернитель

сплошным, ковровым разноцветьем.
  - Что-то тут не так, - неуверенно возразил Лео. – Мы сад не проходили, и роз я не видел... Это точно то самое место? Как я отсюда в отель попаду?
  - Какие ещё розы! – возмутился Уриил. – Ни к чему тебе розы! Тебе розы нужны или лифт?
  - Лифт, - подтвердил Лео.
  - Тогда пошли!
  И архангелы, с двух сторон подхватив его под руки, буквально втащили на поляну.
  И только там отпустили, преградив, однако, выход к тропинке.
  - Но нет же здесь никакого лифта!
  И Лео, затравленно озираясь, попятился было к кустам.
  И почувствовал, что ноги его дрожат и подкашиваются от волнения и усталости.
  «Они специально замотали, затаскали меня по этой проклятой тропинке!»
  - Сейчас будет, - пообещал Уриил. – Ты пока раздевайся.
  - Мне переодеться не во что, - сообщил Лео, продолжая потихоньку двигаться задним ходом.
  - Тебе и не сказали переодеваться, - сурово поправил его Рафаил. – Тебе сказали – раздевайся!
  - Н-не хочу, - предпринял слабую попытку вербальной самообороны Лео. – И вообще... Меня в театре заждались. В этом... как его...
  - Хрустальном зале, - подсказал Уриил. – Мы в курсе. Не волнуйся, успеешь и переодеться, и душ принять, и на ужин сходить. Такая ведь программа у тебя была? Всё сделаешь вовремя, но сначала – игра.
  - Игра, - подтвердил Рафаил и начал медленно расстёгивать брюки.
  - Не буду! – обиженно заявил Лео. – Ни раздеваться, ни играть. Вы не можете...
  - Можем, - отрезал Рафаил.
  - Ты на нашей земле и в нашей власти, - пояснил Уриил.
  И, повернувшись к сотоварищу, уточнил:
  - А скажи, друг Рафаил, можем ли помочь гостю избавиться от одежды, если целостность её нарушена, и нарушена не нами? И можем ли мы поиграть с ним, если он уже начал игру без нас?
  - Можем, - ответил неумолимый Рафаил.
  И повторил:
  - Можем!
  - Господи! – затравленно воскликнул Лео.
  - Не знаем такого, - отреагировал разговорившийся в предчувствии близкого удовольствия Рафаил, успевший уже спустить брюки и грозно поглаживающий оттопырившиеся трусы.
  - Творца знаем, - подхватил Уриил. – А этого, твоего – нет.
  И, бросившись вперёд, подмял завизжавшего от ужаса гостя, прижимая его к земле и одновременно сдирая затрещавший наряд Арлекина.
  Барахтавшийся на цветочном ковре Лео кричал о том, что он им чужой, и знать их не знает, и пусть они с попами и трупами играют, а не с ним, и пусть они провалятся ко всем своим проклятым демиургам или как их там... а сам смотрел неотрывно на приближающегося полураздетого Рафаила, грозно качающего вздыбленной архангельской дубиной между ног.
  - Ничего, - приговаривал подлый Уриил, окончательно освобождая его от одежды. – Никуда ты не денешься и с вечностью не поспоришь. Мы ведь триста лет можем преодолевать твоё сопротивление, друг любезный, но от небесной длани не уйдёшь.
  И, перевернув Лео, он вцепился было ладонью ему в член, приговаривая о том, что и на долю архангелов семя осталось, как вдруг...
  Яркий золотой свет, перекрывший солнечный, залил поляну.
  Что-то случилось... необыкновенное, даже для этого места, и никак не ожидаемое архангелами-насильниками.
  Рафаил, нехорошо выругавшись, развернулся и грустно побрёл назад, одеваться.
  Уриил тотчас отпустил орган земной любви, облизал ладонь, и, встав с несостоявшейся жертвы, отошёл в сторону самой милой и невинной улыбкой.
  Женоподобный юноша в золотом хитоне слетел на поляну и, обойдя скромно потупившихся архангелов, отвесил им по оплеухе.
  - Вы что творите, кретины развратные?! – трубным гласом вопросил сияющий юноша.
  - Да вот, с земным хотели побаловаться, - тонким голосом отозвался Уриил. – Ведь дозволяется же иногда?
  И получил за такой ответ ещё одну оплеуху.
  Далее разговор архангелов перешёл на громкий и временами грозный шёпот, так что до слуха обессилевшего от перенесённых приключений Лео доносились лишь обрывки фраз: «кто велел вмешиваться в сценарий...». «...предназначен для ритуала, а не для ваших лап...», «...сам Творец будет лицезреть!»
  Последнюю фразу, сказанную в полный голос: «проваливайте, балбесы!» - Лео услышал отчётливо.
  И увидел, как архангелы вприпрыжку помчались по в сторону тропинки, при этом Уриил бежал ровно, периодически опасливо оглядываясь, Рафаил же глядел прямо перед собой, но перемещался скачками, поскольку подтягивал периодически сползающие брюки.
  Золотое сияние накрыло гостя и тонкий голос мелодично произнёс:
  - Я – Гавриил.
  - Очень приятно, - ответил гость. – А я – Лео Кроссенбах.
  - Не бойся, Лео, - продолжил Гавриил. – Жаль, что доверие твоё было так подло обмануто, но теперь ты под защитой и всё дурное уже позади.
  - Хотелось бы так думать...
  Лео привстал и, подняв с земли клочья растянутой и разодранной одежды, брезгливо отбросил их в сторону.
  - Они одежду мою испортили. Замечательный был купальный костюм, эксклюзивный дизайн. Голым мне теперь к лифту идти? В ваших краях голым ходить опасно, я это уже понял.
  - Я тебя перенесу, - заверил его Гавриил и, подхватив под мышки, понёс его в небо.
  - И можешь меня не боятся, - кричал небесный вестник, перекрывая свист ветра. – Я
земные формы не принимаю, и земные страсти мне чужды.
  - Очень за это признателен, - сообщил вестнику Лео, глядя на плывущие под ногами леса, которые вскоре сменились широкими полями.
  Потом простор полей сузился, охваченный по периметру рядами ровно подстриженных и равномерно высаженных насаждений.
  Там подошли и виденные им прежде поляны, сверху похожие на разноцветным узором выложенные шёлковые платки.
  За полянами потянулись источавшие сладкие ароматы цветущие галереи розария.
  И вот уж под самыми пятками пролетели заросли можжевельника.
  А там уж и сверкнули металлом под ослабевшим вдруг райским солнцем долгожданные двери лифта.

ПОД МОСТОМ.


  Дождь зарядил с утра и потоки воды лились с бетонных обводов.
  Ручьи давно уже слились в один сплошной поток воды, который непрестанно окатывал бетонные плиты набережной, и, срываясь с нависшего над мутной речной водой гранитного уступа, летел в пенящуюся воды широким, неудержимым водопадом.
  Двое бродяг, один помоложе, средних лет, не успевший ещё обзавестись глубокими морщинами, седой щетиной и обвисшей кожей, и второй, в летах преклонных и с полным набором всех вышеперечисленных атрибутов бродяжьей планиды, сидели под широким мостом на относительно сухом пятачке в окружении дождевого океана.
  Собственно, сидел только тот, что помоложе.
  Он даже периодически ложился на разложенные картонные коробки, накрывая лицо широкополой шляпой.
  После нескольких минут возлежания молодой бродяга суматошно вскакивал, поправлял шляпу, быстро оглядывал окрестности (которые не претерпевали сколько-нибудь заметных изменений за время его возлежания на картонном ложе), потом надвигал поля шляпы на глаза, и, прислонившись спиной к бесформенному металлическому ящику, который когда-то был частью трансформаторной подстанции, а теперь служил в качестве походной печки, надолго затихал и замирал в полной неподвижности, изредка прерываемой мелкой дрожью конечностей.
  Бродяга постарше наоборот – места себе не находил, и был непрестанно в движении.
  Он гневно запахивал полы разодранного по всем краям пальто цвета дурно сваренного шоколада, натягивал плотнее на вздыбленную шевелюру грязно-синюю вязанную шапочку, насквозь пропитанную влагой, тряс белой бородой, бросая на ветер капли, и периодически грозил гудевшему над его головой мосту.
  Бродяга был настолько старше своего спутника, что выглядел по сравнению с ним стариком.
  Хотя, возможно, был не старше семидесяти от роду.
  Он был ещё полон энергии и старческая немощь ни на единый гран не проступала в нём, хотя хватало уже и седины в волосах, и хрипловатой надтреснутости в голосе.
  Бродяга помоложе выглядел по сравнению со своим спутником мальчишкой, не смотря на средние свои, далеко уже не юные года.
  Впрочем, мальчишеский запал был у старика.
  Молодой пребывал в апатии, если не сказать – в прострации.
  Видно было, что он почти не слушает речь старика, быть может – и вовсе не слышит, пребывая в своём внутреннем, полностью захватившем его сознание мире.
  А старик обращался именно к нему.
  Он нашёл молодого под мостом примерно полчаса назад, когда дождь только успел начаться, и отрывисто барабанившие по бетону капли его не слились ещё в сплошной оглушающий шум.
  Всё это время (с короткими перерывами) старик говорил о чём-то, обращаясь к молодому. Он как будто пытался что-то объяснить... что-то очень важное.
  Молодой его не слышал.
  Похоже, даже и не слушал. Возможно, и вообще не воспринимал, принимая за очередную иллюзию больного своего воображения.
  Или просто за шумное коричневое пятно.
  Старик замолчал на минуту.
  Отдышался, поправил растрепавшуюся бороду.
  Приблизился к краю моста, посмотрел сквозь поток на светлеющее небо.
  И снова обратился к молодому, видимо – уже в последний раз.
  - Скоро дождь закончится, и Фокусник увидит меня. Возможно, он уже обнаружил меня, просто не успел пока добраться. У нас считанные минуты... Ты помнишь, что такое минуты?
  Молодой пробубнил в ответ что-то невнятное.
  - Тебя Фокусник давно обнаружил, - продолжал старик. – Возможно, моё присутствие не давало ему возможности схватить тебя и снова втянуть в свои гнусные представления. Или, что скорее всего, он просто ждёт восстановления твоего сознания в ложной личности. И то верно, какой смысл тянуть в грязь того, кто не в состоянии осознать всю омерзительность грязи. Демонию нужен проблеск сознания...
  Старик постоял немного в ожидании ответа.
  Разумеется, не дождался.
  Вздохнул устало и сел на мокрый картон рядом с молодым.
  - Конечно, моё присутствие нисколько его не смущает, - голосом тихим и задумчивым, в котором явственно слышались теперь нотки безнадёги и отчаяния.
  - Наши возможности в этом мире ограничены, мы можем действовать только через воплощения. Но наши воплощения ограничены в возможностях, их немного на Земле, поскольку любое воплощение для нас – путь в темноту и часто в один конец, наши энергии блокированы пятым уровнем бытия, и вообще – это мир Фокусника, а не наш. Здесь его законы, его порядки, его обычаи, здесь повсюду его верные слуги, повсюду его капканы и ловушки, обманки и крючки, и на всём – отпечаток его личности, лживой и алчной.
  - Как мне помочь тебе, Глеор?
  Молодой лёг на холодное, пропитавшееся водой до кашеобразного состояния ложе и больше уже не вставал.
  Налетевший ветер приподнял полу шляпы.
  Лицо молодого было спокойно, глаза закрыты.
  Он ровно и размеренно дышал, быстро погружаясь в глубокий сон.
  - Ты хоть помнишь своё имя? Тебя не было с нами сотню лет по земному счёту. Я знаю, Глеор, всё это время ты служил Фокуснику. Он надругался над тобой и дал тебе новое имя. Ты верно служил... картонным пугалом в балагане.
  - Хорошо, что ты попытался сбежать. Плохо, что Фокусник слишком уж радикально изменил твою сущность. Он заразил тебя алчностью и страхом. Это неизбежно, парень, здесь все заражены дурными болезнями.
  - Хорошо, что ты попытался сбежать. Плохо, что не в том направлении. И уж совсем скверно, что не слушаешь ты сейчас меня, и вообще – не видишь и не