быстрее.
Вторая проблема встала не сразу, хотя я заявляла всегда, что для моей плазмиды нужен материнский организм, иначе говоря, паразит, который будет жить в теле больного и плодить этот защитный механизм. Тут в дело вступили противоречия старой и новой школы, затряслась незыблемость медицинской науки, в последние столетия занимавшейся тем, что старалась искоренить паразитов и другие чуждые организмы из тела человека. Я доказывала, объясняла, что мой мутант стафилококка не приносит вреда, что это, по сути, малый биореактор для нашего лекарства, которое должно навсегда остаться внутри больного, чтобы гарантировать стабильную долговременную ремиссию или, я об этом боюсь думать и в тайне мечтаю, излечение, полное и безоговорочное.
Убедить всех помогли мыши, у них всё протекает очень быстро, и эксперименты можно ставить друг за другом. Изначально все настаивали на внутривенном введение препарата, именно такая инъекция виделась большинству самой эффективной. В этом подходе есть своя логика, верная, но неполная. Кровь подхватит препарат и донесёт его в нужную область, какую-то его часть, а дальше дело самого препарата. Этот подход самый удобный, всем уже виделась унификация, единый препарат для всех, одна технология подготовки, не требуются другие носители или организмы. Да, так и есть, при внутривенной инъекции внедрение другого организма не требовалось, препарат должен был сам находить врага, он был уже готовый к битве, наученный в лаборатории на раковых клетках больного. Я настаивала, что это будет иметь не долгосрочный эффект, так как мы не формируем пограничные отряды, так назвал мои рассуждения Серёжа. Интересно, я давно, даже в голове, не называла его Сергей Николаевич, а ведь это Сергей Николаевич призвал всех задуматься над моими мыслями.
Мышей, заражённых разными видами рака, прокололи препаратом. Лучше всего это делала Настя, у неё настоящий талант к такой работе, животные её не боятся, слушаются, безропотно принимая свою участь. Кто-то говорил, что у Насти каменное сердце, а я знаю, что это не так. Она очень любит животных, но она видит цель, понимает, зачем нужны эти изуверские опыты. И сердце покрывается непроницаемой коркой, переживать будем потом, точно будем.
Мыши шли на поправку, у некоторых намечалась ремиссия, которая быстро сходила на нет, случался пароксизм, обострение, и процесс резко перескакивал стадии, животное умирало. Так случалось раз за разом, пока мою гипотезу о пограничных отрядах не стали воспринимать всерьёз.
Стали делать две инъекции, для мышек подобрали другую бактерию, попроще, безвредную, моя плазмида легко ужилась с ней. Сначала гибло больше половины, как и раньше. Постепенно усиливали дозу «заражения» безвредным паразитом, пока не вышли на устойчивое соотношение, подкожной инъекции с паразитом требовалось в несколько раз больше. Для других животных это соотношение менялось, до закономерности было далеко, поэтому использовали полученные эмпирические данные.
Мышки стали выживать, переставали болеть, входя в стойкую ремиссию. Излечения не наступало, но и болезнь отступала, не мешала доживать короткую жизнь. Как и с перемораживанием плазмиды, увеличение концентрации или объёма введённого под кожу препарата не улучшило процесс выздоровления. У приматов, например, это часто вызывало некроз кожной и мышечной ткани, приходилось отрезать целые сегменты, если успевали, некроз развивался с геометрической прогрессией, и животное чаще всего погибало. Как и во многих подобных исследованиях, большую часть информации мы получали на вскрытии, моя стихия, ещё в университете любила, если можно так сказать, занятия по патанатомии.
С некрозом мы столкнулись и при введении препарата в мышцы, заражённые раком. В этом случае была полная ясная корреляция: если животное слабое, то некроз неизбежен, но и у сильных животных случался некроз, если мышечная ткань не имела достаточного количества здоровых клеток, партизанских отрядов. Это война, и мы легко используем эти термины. Нижний порог проявился самостоятельно, его подтверждали при каждом неудачном опыте, когда животное погибало – не менее 20% тканей должны быть здоровыми. Это неплохой процент даёт шанс на выздоровление очень многим, причём здоровая ткань может быть рассеяна по всей мышце, прятаться между фибробластами, так даже процесс выздоровления ускоряется, но ненамного, чтобы это можно было считать преимуществом. Когда здоровой ткани слишком мало, война кончается гибелью всех: раковые клетки поражены плазмидой, здоровые распадаются, не в силах сопротивляться, ткань гибнет, начинается стремительный некроз посреди безвредных фибробластов.
Хочется написать подробнее, вставить данные из отчётов, но я же не курсовую работу пишу. Серёжа заставляет меня начинать собирать материал для диссертации, пинает меня, как ленивого студента. Делаю из-под палки, чтобы отстал, а сейчас, сидя здесь взаперти захотелось самой. Вот выйду, доведём дело до клинических испытаний и подам заявку на очно-заочное рассмотрение. Систему поменяли, Серёжа рассказывал, я не особо вслушивалась, очень скучно. Суть в том, что придётся сначала пройти проверку по базам данных, потом нейросеть оценит, насколько моя работа важна и нова, ну а потом будет доступ к первой защите, ко второй и дальше дадут степень или нет. Если дадут, повешу диплом на стенку, рядом с плакатом, буду просыпаться и гордиться собой!
Мечты-мечты, а где ещё мечтать, как не взаперти?
Я каждый день веду дневник испытуемого объекта, так бесчеловечно определена я в системе, так меня зарегистрировали. Я нулевой пациент, нулевой испытуемый, доброволец и, как, наверное, кажется этим в министерстве, смертник. Я записываю всё, что чувствую в себе нового, что ощущаю, как работает мой организм и так далее. На самом деле ничего нового не происходит, постоянно хочется есть, чувствую, что тощаю, в остальном же без изменений, и это главное, нет ни изменений в худшую сторону, ни в лучшую.
Сдаю кровь три раза в день, сама отбираю, укладываю в контейнеры и оставляю в шлюзе, это небольшое окно с обеззараживающей камерой, через которую мне могут что-нибудь передать, или я могу им передать анализы или себя по частям. Мне ничего не нужно, поэтому в шлюз закладываю контейнеры только я, их у меня целый шкаф, с запасом, как и шприцов, ваты, антисептиков, бинтов и всего-всего, о чём мечтал бы каждый заведующий отделением, вынужденный раз в квартал выпрашивать расходку у жадного цифрового куратора из министерства. Ой, это так смешно, нам недавно прислали нормативы, сколько ваты и бинтов, антисептиков и прочего мы должны использовать. Они написали методичку, рассчитали, сколько грамм, миллилитров должно уходить на каждую операцию и т.п. Прислали и прислали, посмеялись и забыли, не будем же мы взвешивать вату, отмерять дозатором 3,5 мл антисептика и прочую чушь! Вот именно, ЧУШЬ! Любимое слово нашего бессмертного лидера, ведущего нас в светлое будущее, до которого никто не доживёт, никогда и никто.
Стараюсь изжить из себя политизированность, сосредоточиться на научной работе (мне до сих пор не верится, что я занимаюсь наукой, всё кажется, что мало делаю или делаю вид, что что-то делаю, боюсь, что выгонят в шею, как самозванку! Пока не выгоняют )) Как бы я ни старалась, а политика и наука неотделимы друг от друга, также, как лжива и лицемерна фраза, что спорт не связан с политикой или культура сама по себе, ха-ха.
Сглупила, получила по полной – решила вечером посмотреть телевизор, окунуться в официозную повестку. Постаревшие, некоторые уже откровенно старые пропагандисты, многих я помню ещё с детства, как они кричали и гневно трясли кулаками, что не допустят, не отдадут, отомстят и так далее. И почему мой мозг позволяет мне открыть часть детства, когда мне плохо? Нет, чтобы дать мне шанс вспомнить себя, когда мне хорошо, а вот нет же.
Смотрю на эти старых упырей, застрявших в колее, как дряхлый мерин, способный тянуть телегу от конюшни до сарая и обратно, помирая по пути несколько раз. Это я вычитала в одной книге, понимая, что в жизни не видела лошадь, запряжённую в телегу, только в кино. Интересно, а есть ли такое сейчас? Должно быть, мы же возвращаемся к истокам, чтим традиции. Мы в осаде! Нас хотят уничтожить! Наших женщин хотят обесчестить, а детей сделать пидорами! Пакет «Идиотический», старый тариф, они с него не слезают, хоть бы что-то новое придумали.
Папа называл их мудаками, я вспомнила, как он плевался, когда случайно натыкался на них, а я хотела послушать, понять, почему это серьёзные дяди так яростно орут, не то друг на друга, не то неизвестно на кого. Тогда они были бодрее, сейчас это больше походило на бурчание и ворчание маразматического деда или бабки, женщины, уже потолстевшие с годами, с толстыми тупыми мордами, не уступали, порой превосходили в слепой ярости. И ведь это же смотрят! Раньше по телевизору, а теперь и на стриме, зачем это людям, моему поколению? Не думаю, что рейтинги сильно врут, сейчас подсчитать гораздо проще, у каждого есть подписка, каждого посчитали, оценили, взвесили, записали в соответствующее поле «идиот», «послушный идиот» или «инициативный идиот». Мне кажется, там так всё устроено, я бы так сделала, а себя бы вписала в поле «человеческий мусор».
Заметила различие, такого раньше не было, или я плохо помню, но почему-то внутри уверенность, что не было – больше прямых обвинений, кричат и ругаются, но непонятно на кого, на какого-то коллективного, собирательного врага, мифического, всемогущего, имя которого называть нельзя: «Мы же все знаем, о ком идёт речь»… и так далее. Напоминает плохой, сильно затянувшийся сериал, каждая серия которого даёт повод для закрепощения населения в нашей цифровой колонии поселения, куда уж больше? А главное зачем? Машина запущена, много лет назад, десятилетия назад, и никак не может остановиться, а мы её ещё подталкиваем своим соглашательством.
Нельзя смотреть телевизор, захотелось выбросить его в окно, если бы смогла открыть, точно бы выбросила. Сняла со стены, хотела разломать, но подумала, что техника не виновата, какой кал в неё пихают, может ей так же противно это показывать. А может ли техника страдать, испытывать муки совести или отвращение?
Серёжа прислал первый отчет о введении препарата непосредственно в поражённый орган. Начали сразу с приматов, устроили им рак печени и почек, чтобы наверняка убить животинку. Читала как захватывающий роман, нарушила свои правила доступа к компьютеру, ради такого можно. Получилось, я вижу, что получилось, пускай все и сдохли, неважно. Это совсем неважно, главное то, во что превратился поражённый орган! Удивительная скорость процесса, животные гибли уже на третьи сутки после инъекции, конечно же, им вводили под кожу и «пограничные отряды» паразитов. У всех двадцати обезьянок органы были чистыми от раковых клеток, мёртвыми, но чистыми, как будто кто-то в чашу с микробами налил антисептика или просветил их ультрафиолетом – все мертвы.
Вскрытие показало, что обезьянки сдохли от токсического отравления, в целом, ожидаемый итог, учитывая то, что органы итак работали на пределе или не работали вовсе из-за рака.
