закрыть глаза, следишь за этими приготовлениями, а оно не спешит, безмятежное, спокойно готовится к казне. Мне стали сниться кошмары про то, что всё зря, что не получится, что всё впустую. Я стала терять аппетит, мучаюсь бессонницей. Как же долго, как же долго длятся эти исследования, проверки, слепые тесты, синтез, репликации, новый синтез, проверки и тесты, опять, по новой!
Наверное, я совсем сникла, понимая, что никто не виноват, никто не тормозит, не плюёт на работу. Всё реже я подаю голос на совещаниях, хожу среди стендов, где зреет моя плазмида, где её синтезируют, очищают, читаю отчёты, ставлю вопросы, им кажется, что правильные, а я корю себя за свою медлительность, почему с первого раза не могу понять, что что-то пошло не так, что надо было сделать по-другому, что эта очистка лишняя, бесполезная.
Поняла и хватит. Серёжа меня встряхнул, заставил опомниться. Я устроила истерику и получила заслуженную пощёчину. Поделом! Я ни капельки не виню его и не благодарю, как и не разрешаю извиняться. Как сложно бывает, и почему всё так сложно, когда сделаешь правильно, совершишь верный поступок, и жалеешь, чувствуешь себя виноватым и ошибаешься. Я видела это в Серёже, как он изводит себя из-за этой пощёчины, пока не дала ему ответную, за эту дурь. Квиты.
Я, как всегда, всё драматизирую. Плазмиду мою изучили вдоль и поперёк. Самая чистая была в моих слезах, забавно, как назвал их один микробиолог, изначально не веривший в мою гипотезу. Он назвал их «живой водой», как в сказке, теперь меня все называют колдуньей, спасибо, что не бабой-ягой.
Плазмида работает, везде, всегда. Проверили, перепроверили на моих клетках, на крови наших пациентов, моя работа неисчерпаемый источник нужного биоматериала. Проверили и на мышах, и на кроликах, на очереди приматы, их готовят, специально заражают раком. Мне не жалко животных, когда рассказываю маме и Оле, они хватаются за сердце, фигурально выражаясь не понимая, как я могу быть такой жестокой. А я могу и буду, если понадобится, то и людей не пожалею. Если знаешь цель, понимаешь её, принимаешь её в себе, как истину, то жалость умирает, всё умирает, остаётся только воля, жестокая и бесстрастная.
Доказательная база собрана, есть публикация в журналах, пока на проверке, но это безусловный успех, а прошло всего полгода. Но я вижу это иначе,¬ полгода доказываем то, в чём я уверена и так. Если бы решала я, то мы бы уже начали синтез препарата и клинические испытания. Серёжа правильно мне объясняет, что какая бы ни была идея, как бы она не выглядела, как бы всем не хотелось быстрее внедрить и опробовать, спасти, надо проверить, надо перепроверить и отдать это сделать другим. Он прав, тысячу раз прав, но чем ближе мы к цели, тем сложнее терпеть дальше, тем больнее видеть, как умирают мои дети, как мы облегчаем им смерть, а по протоколу проводим лечение, терапию. Мы убиваем, гуманно, чтобы не сильно мучились, и всё равно мучаются, кричат от боли, потому что препараты не те, не работают, и не дают других! Каждую бы эту сволочь, что постоянно отказывает мне в разрешении на закупку без тендеров, напрямую, вот эту бы сволочь к нам, на день, достаточно одного дня, чтобы мозги в разъём встали, чтобы проснулось в человеке хоть капля человеческого. Программа, система, решения принимают не люди, а алгоритм, нейросети. Нас заверяют, что система учится, учитывает ошибки и становится лучше, ¬ верю, вижу! 37 секунд на рассмотрение любой заявки, любого объёма – успех, достижение, человечность!
Всё бесит, зубы сводит от злости, болит позвоночник, если бы не Серёжа, сломалась бы, сдохла. Вот такие мысли и ощущения.
А ещё мне в голову пришла другая мысль, странно, что я не думала об этом раньше. Почему не работают препараты? Пускай они и дженерики, патент на которые истёк уже двадцать лет назад, но раньше же они работали? Может, вместе с развитием науки и болезнь развивается, как суперинфекция становится резистентной ко всем видам болеутоляющих? Как много появилось в последние год, как много новых препаратов можно было бы дать нашим мученикам, и это замкнутый круг. Я стала думать, что в министерстве не все такие нелюди, должны же быть и добрые, хотя бы нормальные люди. Никто же не виноват, что наша фарма отстаёт от мутации болезни, вступившей в неравную игру, где всегда проигрывает ребёнок.
Продышалась неделю, ну и пургу я написала. Зима, красота, снег такой пушистый и мороз как раз что надо, -15 и без дикого ветра. Солнце, мороз, снег и лыжи! Учу Серёжу правильно ходить на лыжах. Мы живём у меня, мама переехала окончательно к Дамиру, дома остались две её полки в шкафу и всё. Она силой заставила меня, не думала, что она так может убеждать! А сама-то замуж не собирается, они считают, что поздно и не нужно. Я тоже замуж не хочу, не хочу свадьбы, всех этих церемоний и прочего. Надеюсь, Серёжа мне не врёт, когда соглашается, что тоже не хочет, что готов быть со мной, без детей, у меня их никогда не будет. Он не может мне врать, если он врёт, то это хуже, чем умереть.
Хозяйка из меня так себе, работы столько, что времени нет. Иногда дурь находит, отдраиваю квартиру до блеска, уматываюсь, превращаясь в злобную бабу, поэтому стараюсь это делать в его отсутствие, когда он в командировках или на конференциях. Повариха из меня никудышная, максимум – это пельмени и котлеты в морозилке. Мы вместе их готовим, сразу на несколько недель, тратим единственный выходной в месяце, и это гораздо лучше любого другого отдыха, голова проясняется, дышать легче, жить легче. Мы неинтересные люди: не ходим в театры, кино смотрим украдкой в планшете, шопинг вызывает тошноту, светские рауты, куда ему приходится ходить, головную боль. Я была два раза на таком сборище, меня презентовали, как учёного-самоучку, выдвинувшего такую замечательную гипотезу. Я сбежала, оба раза, не выдержала, взяла и ушла. Вызвала такси и уехала, Серёжа знал, что так будет, и стойко держал оборону самостоятельно. Марина потом обсуждала со всеми фотографии с отчётных презентаций, где мы с Серёжей стоим рядом, вот мы или я одна с каким-то важным учёным, академиком, как я хорошо смотрюсь, что я самая стройная и красивая, и мне единственной идёт вечернее платье. Марина отбирает самые удачные снимки и распечатывает на большом формате, размещая в коридоре, где образовалась уже хаотичная галерея. Хорошо ещё, что там не только я, меня там совсем чуть-чуть, но мне кажется, что всем нравится обсуждать, как на мне сидит платье, как я изящно и опасно выставляю ногу, проверяю реакцию постаревших бабуинов с орденами на лацканах фрака. А я не думаю об этом, фотограф будто бы следит за мной, ловит нужный момент, когда какой-нибудь академик открыто пялится на мои ноги, показавшиеся из разреза платья. Маме очень нравятся эти фотографии, а Оля рассказывает, что за такие взгляды на меня у них бы уже давно адвокаты подавились слюной.
Пришли отчёты из других институтов, один из моего любимого, немецкого, в котором я так и не побывала. Они приглашают, а я не могу бросить работу, поэтому к нам приехал десант от них. Все постарели, я и забыла, сколько времени уже прошло. Забавно смотреть на них, когда я рассказываю про то, что до сих пор каждый месяц отправляю отчёт в Минюст или куда-то туда, я всё время путаю ¬ я же иноагент, этот ярлык с меня никто не снимал. Отчёты пустые, их контролирует Дамир, чтобы опять не забыла какую-нибудь бумажку, хорошо ещё, что электронную, и мне не надо собирать живые документы с печатями и прочей дрянью.
Нашу плазмиду проверили – она работает, живёт! Готовятся статьи, все данные открыты, каждый может найти, проверить, пересчитать, перепроверить и поверить! Моя плазмида считывает у здоровой клетки нужный ген, как она это делает, никто не знает и не понимает, находит раковую клетку, внедряется в неё, режет ДНК, с кусками отрывая «раковый ген», ¬ этот термин прижился, пускай он и неверный, достоверной информации нет, только догадки, очень много теорий – в образовавшуюся пустоту плазмида внедряет правильный ген. Конечно, в этом процессе участвуют разные ферменты, молекулы, от названий которых у меня голова идёт кругом. Есть факт, подтверждённый на разных материках – замена гена останавливает болезнь, лечит это действительно лекарство, и неважно, как это происходит! Кто-то называет это божьей волей, чудом, ¬пускай, лишь бы работало, помогало, лечило, спасало. Если надо для дела, я признаю, что это чудо, ВЕЛИКАЯ БОЖЬЯ МИЛОСТЬ ВСЕМУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ! Пусть только это человечество не мешает внедрить это чудо, не мешает пройти регистрацию, начать клинические испытания, уберёт всех бездушных чиновников подальше, даст дорогу божьей воле.
Всё чудесно! Прошли последнюю стадию, почти закончили с приматами. Марина приносит мне новые журналы, где пишут о нашем открытии, она собирает их для истории. Я читаю, и это приятно, такая гордость овладевает мной, Серёжа считает, что это нормально, чтобы я не стеснялась. А я стесняюсь, особенно после того, как мою плазмиду назвали «плазмида Гаус». По сути верно, она моя, но я стесняюсь и спорю. В итоге назвали «плазмида Павлова-Гаус», особенные шутники хотели назвать «плазмида Сергея Есенина», ни для кого не были секретом наши отношения. Самое смешное, что из нашей шутки, шутки, сбежавшей с плаката, распечатанного Мариной, где была моя плазмида в виде 3D-модели и гордо значилась надпись сверху «Плазмида Павлова-Гаус», перекочевала в научные статьи, где итак уже бродил мой термин «ракового гена», а теперь и «плазмида Павлова-Гаус».
В конце марта Марина бегала по научному центру с радостным криком, показывая всем публикацию в The Lancet о том, что нашу плазмиду официально признали как «Плазмида Павлова-Гаус» и внесли в реестр.
У меня дома, у нас дома, в большой комнате взамен телевизора висит этот плакат, Марина сделала для меня компактную версию, прилепив мою фотографию. Я в своей обычной рабочей одежде – в белом халате, белых брюках и белой рубашке, никаких украшений или аксессуаров, которые так любят мои коллеги, желая подчеркнуть женственность или настроение, в верхнем кармане халата у меня фонендоскоп, он обвивает мою шею, а в правом кармане деревянные цилиндры. Если не знать, то может показаться, что я играю с детьми в доктора, ношу игрушки в карманах. Мои коллеги давно не пользуются старыми приборами, предпочитая умную машинку фонендоскопам, тонометрам, пульсометрам и так далее. За свою уже долгую практику, я поняла, что электроника врёт, уши слышат лучше, пальцы чувствуют острее, а что до странных деревянных цилиндров, так это не игрушки, они нужны, чтобы во время судорог ребёнок не сломал себе все зубы. Пока будешь бежать к шкафу, искать комплект, готовить шприц, зубы будут раскрошены. Если вы никогда не видели, как выглядит рот ребёнка, полный крови и зубной крошки, не слышали, как он хрипит, задыхается от слюны, крови, рвоты, то да, можно подумать, что я играю в доктора. И эта игра стоит кому-то жизни.
Но плакат не об этом, я стою возле моей плазмиды, склонившись к ней, взгляд у меня внимательный и строгий, а Серёжа считает, что добрый. Не знаю, откуда Марина взяла эту фотографию и вырезала меня, она много снимает, наш папарацци, и от неё достаётся всем. К нам она добра, все фотографии хорошие, ни
