Волонтер

ничего не происходило, текст висел на экране, не двигаясь, словно кто-то написал его широкой кистью прямо по экрану:
«Откройте глаза! Больше нет никого, кроме вас, больше нет ничего кроме вас! Время вышло, мир невозможен без вашего выбора. Вы должны сделать выбор, вы должны сделать шаг, выйти и решить свою судьбу. Времени больше нет – выбор за вами!».
Общий вздох содрогнул все убежища. Люди беззвучно помногу раз перечитывали текст, не понимая, что от них хотят, что они должны сделать, отгоняя от себя любые мысли, боясь понять, боясь этого выбора. Слово было знакомое, но внутреннего ощущения от него не было. Пустое, как и многие слова и понятия, на которые ты не можешь повлиять, воспринимающиеся больше как законы природы, стихийные бедствия или осадки. Страх перерастал в возмущение, и начались слышаться гневные голоса, быстро стихавшие под гнетом общего молчания.
В штаб вошел адъютант и громко щелкнул каблуками. Генералы сидели за столом и выпивали без закуски. Им было очень скучно, не хотелось ничего говорить, поэтому каждый наливал себе стакан и молча пил, не глядя ни на кого. Адъютант некоторое время пытался поймать хоть один блуждающий взгляд старшего офицера, но по пространству скользили пустые глазницы, а тело работало только ради одного – налить и выпить.
– Докладываю! Поступило донесение из Центра! – громко начал доклад адъютант, по блестящим глазам было ясно, что он накатил уже не первый стакан, но осанку держал ровную, как и положено, хоть прямо сейчас на парад в главную колонну.
– Какого еще Центра? – нашелся первым моложавый генерал и отвратительно рыгнул.
– Донесение с Большой земли, из генерального штаба!
– Мы здесь генеральный штаб! – главный генерал ударил по столу кулаком, его стакан упал на пол.
– Они сообщают, что трансляция перехвачена, и они ничего не могут с этим поделать. Дано указание найти источник сигнала и уничтожить немедленно, – отчитался адъютант и, считая, что выполнил все положенное, налил себе стакан и выпил.
– Ну, пусть приезжают и ищут сами, – ответил моложавый генерал, покосившись на экран, где вот уже третьи сутки висел красный текст. – Или есть желающие?
Желающих не нашлось. Адъютанты сидели за одним столом со старшими офицерами и пили на уровне. Кто был потрезвее, приносил новые бутылки и укладывал на лавки выбывших.
– Завтра объявляю учения! – рявкнул главный генерал и бросил недопитую бутылку водки в стену.
– Ты, наверное, шутишь? – спросил моложавый генерал, с трудом выговаривая каждый слог.
– Да ты у меня первый побежишь окопы рыть! – закричал на него генерал.
– Я готов, всегда готов. Но чем прикажешь рыть окоп в бетоне, а? – моложавый генерал встал, пытаясь придать своей фигуре подобие вертикального положения.
– Членом своим будешь рыть, понял?
– Понял, так точно! – моложавый генерал приложил руку к пустой голове и упал навзничь, утащив за собой на пол соседа полковника, державшегося на краю сознания и вцепившегося в бутылку и стакан, которые он так и не выпустил.
– Как ты думаешь, что это значит? – Маша держала в руках планшет и в сотый раз перечитывала красный текст. – Кто это написал?
– Не знаю, – Кай пожал плечами и задумался. За последние дни он стал чувствовать себя гораздо лучше, и Маша разрешала ему чаще ходить.
– О чем ты думаешь? – Маша сжала его пальцы, быстро поцеловала, почему-то смутившись.
– Я думаю, что нам не дадут выйти из города, – хрипло ответил Кай.
– Мне тоже так кажется. Я что-то чувствую внутри, жжет, но не могу понять, что это, – Маша прижала его руку к груди. – Мне кажется, что я знаю, что будет очень скоро, но боюсь это увидеть. Но нет, я этого не боюсь, чувствую, что не боюсь, но боюсь узнать заранее.
– Или не хочешь знать.
– Или не хочу, – подтвердила Маша. – А ты боишься?
– Нет, не боюсь, – покачал головой Кай.
– И я не боюсь. Мы сошли с ума, да?

26
Поезд стоял на станции уже вторые сутки, робот не давал разрешения, выводя на терминал многострочные цифровые коды. Расшифровать пытались многие, но часто справочника не хватало, и интерес пропадал. Дети изнывали от скуки, не зная, куда себя деть. Уже был исследован электровоз, робот разрешил зайти внутрь и осмотреть моторный отсек, благо там вряд ли кто-то мог что-то сломать. Станция, окруженная шестиметровым бетонным забором, была рассмотрена под лупой, выйти с нее было невозможно, все ворота путей были закрыты, а для человека здесь не было ничего – сплошная бетонная площадка с пустыми контейнерами, скучающие роботы-погрузчики, один путь, отсеченный от пространства высокими стальными воротами и бетонный короб. Были отводы для сброса стоков, накачки воды и пять автоматов с разными сладостями, которые можно было получить, если решишь несложную алгебраическую задачку. Причем автомат запоминал того, кто решал, не позволяя одному ребенку больше двух раз в три часа получать заветный батончик или леденец.
Контейнерный полигон был относительно небольшой, но места хватило, чтобы мальчишки и девчонки смогли играть в мяч. Игра напоминала волейбол и футбол с элементами гандбола, правил особых не было, а противниками были роботы-погрузчики, сами предложившие игру. Сначала дети боялись, смотря за представлением роботов, разыгрывающих мяч. Делали они это не слишком быстро и аккуратно, не приближаясь к детям, мяч бросали мягко, но быстро, чтобы игра не потеряла в скорости.
Приказ с Большой земли не стал чем-то неожиданным. В детском доме регулярно проходили учения по сборам для эвакуации, поэтому дети быстро, без лишних слов или промедления собирали свои вещи в рюкзаки и выстраивались у входа, готовые к погрузке на поезд. До поезда надо было идти больше двух часов через мертвое поле, мимо скелетов погибшей военной техники и глубоких ям от ракет, в которых уже скапливалась вода, и яма медленно превращалась в пруд. Тяжелее всего было малышам, но каждый старший брал шефство над малышами, помогая им идти, придумывая на ходу игры, чтобы отвлечь, погрузиться в сказочный мир и не видеть прошлой жизни, так внезапно ворвавшейся в этот мирный тихий уголок.
Но как бы ни старались старшие, как бы они не шутили друг над другом, накаченные тревожной веселостью, все боялись, не зная, что будет дальше, не осмеливаясь показать это кому-нибудь, а то засмеют. Детский дом опустел, приказ касался всех, без исключений. Хорошо, что дали на подготовку два дня, и Володя вместе с Тимуром, Зауром и Колей успели все отключить и законсервировать. Никто не верил в то, что они не вернутся сюда. Катя, Володя и три сестры громко обсуждали, когда они вернутся, что надо будет переделать, выпросить у Большой земли, не находя поддержки у Петра Николаевича. Он прощался со своим домом, забрав с собой все самое дорогое, чего не делал никогда, ни разу в прошлые поездки за контур войны.
Катя устала играть и, забравшись на забор по скользким выступам в бетонной плите, смотрела за периметр станции. Перед ней расстилалось бескрайнее поле с глубокой, невысыхающей грязью. Петр Николаевич объяснил, что они едут через фильтрационные поля, и одноколейная железная дорога возвышалась над этими бескрайними просторами плодов человеческой жизнедеятельности. Многие годы сюда сливали все, что только можно, уничтожая и без того мертвую землю, истерзанную бесконечной войной. Катя и не пыталась понять, как и откуда текло все это, из каких стран, Петр Николаевич показал им карту, от которой Кате стало плохо, и она зажмурилась, не желая впускать это в себя. А Тимур и Володя долго обсуждали какие-то трубопроводы, компрессорные станции, что-то говорили про газ, который раньше шел туда, к нашим врагам.
У Кати все перемешалось в голове, но одно она поняла точно – никакого выхода из этого проклятого города ни для кого не было. На карте Петра Николаевича было все точно и ясно нарисовано. Она не понимала всех обозначений, сложных линий разного цвета и толщины, которые что-то означали, и Тимур знал это, выпендриваясь перед ней. Катя увидела всю картину целиком, про себя, слишком громко, сказав, что они на необитаемом острове. Петр Николаевич услышал ее, никто больше не обратил внимания, мальчишки постарше и девочки наперебой спорили, строили какие-то планы, как и куда можно будет попасть. Петр Николаевич сжал ее ладонь и кивнул, отчего Кате нестерпимо захотелось плакать, и она выбежала из вагона. И вот теперь она сидела на заборе и вспоминала, видела снова эту карту, видела бескрайние черные поля, над которыми светило яркое солнце. Голубое небо так сильно контрастировало с мертвой землей, что все вокруг казалось глупой и неумелой картиной импрессиониста из индустриальной эры, все было плохо сделано, грязно, слишком грубо нарисовано.
Катя обернулась, Даша лезла к ней, ноги ее скользили, но девочка упрямо карабкалась по отвесной стене.
– Держись левее, надо перехватиться. Видишь, там выступ? – подсказала Катя. Даша поняла, легко зацепилась и уже долезла до верха, где ее вытянула Катя.
– Ты чего полезла?
– Тебя позлить, – огрызнулась Даша и села рядом, прижавшись к Кате. Походные комбинезоны слабо грели, но и этого было достаточно, чтобы холодный бетон был почти незаметен.
– Чего не играешь со всеми? Ты, вроде, выигрывала.
– Надоело, – Даша нахмурилась. – Я не понимаю, куда и зачем мы едем.
– Не знаю, но у нас приказ. Разве мы что-то решаем? – с грустью спросила Катя, на глазах навернулись слезы, она резким движением стерла их, отбросив вниз. Взглянув на Дашу, Катя увидела, что девочка плачет, тихо, совсем не стесняясь. Больше не было игр в доминантность, которые так любила Даша, соперничая с Катей. – Даш, ты чего плачешь? Мы же к людям едем.
– Я боюсь, – ответила Даша, не смотря на нее. Ее взгляд притягивало бескрайнее черное поле. – Коля подслушал разговор Петра Николаевича с воспитателями.
– Нас никто и никуда не выпустит. Понимаешь, не выпустят! Нас посадят в тюрьму до конца жизни. Это все вранье, что нам говорили! И Петр Николаевич все врал!
– Не кричи так, не надо, – Катя сжала ее ладонь. – А ты не думаешь, что Коля не так понял?
– И ты туда же! – Даша вырвала руку и зло посмотрела на Катю. – Будешь мне тоже мозги вправлять, как Олеся, да? А сама тогда чего тут сидишь, а? Я думала, что ты хоть врать не будешь!
– Я не знаю, Даш. Я честно не знаю, – Катя  шмыгнула носом. – И тоже боюсь, как и ты. А разве у нас есть выбор?
– Есть! Я бы лучше в городе осталась. Это мой город, там мой дом, и другого мне не надо. Да и я никому там не нужна – никто не нужен, понимаешь? Нас запрут, пока не сдохнем сами. Лучше бы просто расстреляли. Ты не думай, что я дурочка. Нет, я много об этом думала, даже ночью подслушивала вместе с Юлькой, о чем там воспитатели на своих собраниях говорят.
– Лучше этого не знать. Я бы ни за что бы не хотела этого видеть, – Катя обвела рукой пространство перед ними. – Это же ужас какой-то. Мы на острове, а вокруг море дерьма. Если принюхаться, оно до сих пор воняет.
Даша принюхалась и пожала плечами. Ветер приносил запах пыли и жаркого солнца, такой забытый и злой. Когда они закрывали глаза, то снова оказывались в их саду, где пахло травой и фруктовыми деревьями, а ветер был прохладный и приятный. Здесь ветер бил прямо в лицо, поднимая тучи пыли, забивая нос и глаза.
К ним залезли