Волонтер

диверсией и спадом заболевания. Дальше этого простого понимания мысль боялась идти, и подобно древнему человеку, неспособному понять причину и природу молнии, понимали, что в грозу под деревом стоять не стоит, тем более, забираться на него. И таким деревом были любые улучшения или нововведения, которые так любили начальники.
Тома сама нашла Славу, они долго смотрели друг другу в глаза и молчали. Слава тогда помогал Феде, следил за моечной машиной. Машина громко гудела, раствор бурлил, и в этом шуме можно было спокойно и без свидетелей поговорить даже с открытой дверью. Как она решилась все ему рассказать, Тома не поняла, но стало гораздо легче. Тогда их в первый раз и застукала Маша, пришедшая за бутылкой с реагентом. Она хмыкнула и ушла, не желая мешать молодым шушукаться. Тома стала приходить каждый день в перерыв, когда вся работа была сделана, оставаясь на вечернюю смену, помогая медсестрам. Потом был бой, нападение на убежище, и Тома очень боялась, что Славу убьют. Она еще никогда так не боялась за кого-нибудь, и когда он вернулся, грязный и побитый, но живой, не стесняясь, Маши и Феди, обняла и поцеловала его, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать. Они встречались каждую ночь, садясь у вентиляционных решеток, под звуки уставших вентиляторов, тщетно пытавшихся нагнать больше свежего воздуха, и полночи шептались, вспоминая свои детские мысли, вопросы, находя много правды в том, что Томе рассказал этот солдат. И от этого им становилось до того страшно, что они решились бежать, и неважно куда, лишь бы подальше отсюда. Но сначала они хотели поговорить с Шухером, он точно их поймет и объяснит, если они не правы.
Слава пошел в процедурную, не постучавшись, как сделал бы это на смене. Его лицо было серьезным и сосредоточенным, весь его вид показывал, что у него здесь важное и неотложное дело. Шухер аж захохотал, глядя на эту искусную пантомиму.
– О, Слава! Ну, Таракан, даже усом не повел! Молодец, научился!!
Тома уже все рассказала, не утаив, что Слава все знает. Носорог встал и закрыл дверь, перед этим оглядев коридор.
– Славка, а ты мне ничего и не сказал. Я тобой горжусь, умеешь хранить секреты.
Слава покосился на Тому, она кивнула, дав понять, что они все знают. Потом Слава с недоверием посмотрел на Носорога, севшего на стул и теревшего лоб в том месте, где у него должен был бы вырасти настоящий рог.
– Ты, Таракан, усы-то не топорщи. Нашего деда ни одна сволочь не расколет, хоть режь его толстую шкуру, – сказал Шухер, и Слава, привыкший доверять учителю, облегченно выдохнул.
– И что думаете?
– А что тут думать, – Шухер задумчиво почесал голову, потом подбородок и дал себе по руке, чтобы не начать чесаться всему сразу. Это был его нервный тик, когда он волновался или серьезно задумывался, что было одно и то же, по другим вещам Шухер умел не волноваться. – Дуализм бытия как он есть. Помнишь, Славка, что такое дуализм?
– Помню. Это когда все нет то, что есть на самом деле, а с другой стороны оно и есть то, что есть на самом деле.
– Ну ты и завернул, получше любого демагога от философии. Но в этом случае немного не так. Если по-простому, то все, что мы знаем и видим ложь и правду одновременно. Причем одно порождает другое и наоборот, то, что было порождено, рождает то, должно было это родить. Сам запутал, хотел по-простому. Давайте так, на понятном примере. Вот кто такие наши или свои?
– Это мы. Ну, те, кто живет с нами, – ответил Слава, Тома закивала, они не раз это обсуждали и приходили в тупик.
– Верно, но есть же и свои, которые там, на Большой земле управляют нами и помогают нам вести этот неравный бой. Так? – Шухер взглянул на Славу и Тому и довольно кивнул. – Вот, но вы их когда-нибудь видели, этих своих?
– В библиотеке, их показывают на политсобраниях, – ответил Слава.
– Вот, а кто такие враги? – спросил Шухер.
– Те, против кого мы воюем, – ответила Тома.
– Отлично. Вот ты видела этих врагов. Скажи, чем они отличаются от нас? А? Особо ничем, у них даже оружие такое же, костюмы другого цвета. Я вам больше скажу, у них в шлемах те же карты и та же система. Так чем мы отличаемся от них, как мы должны опознавать врага и почему он для нас враг?
Все молчали, а Носорог продолжал тереть лоб. Он сильно загрузился и смотрел куда-то сквозь стену.
– Получается так, что мы воюем сами с собой, – наконец сказал Носорог. –¬ Я об этом давно думал, когда впервые встретился один на один с солдатом. Я его подстрелил, а потом решил поговорить. Мне было интересно, что это за люди такие. А он как начал меня обвинять, столько ненависти было в нем. Я сначала ничего не понял, а потом услышал, что он говорит также, как наши политруки, вот только это мы детей едим, на органы их продаем и вообще хотим уничтожить страну. Он уже бредил и вспоминал свой дом, а я спрашивал, и выяснил, что он приехал с Большой земли, с нашей Родины, которую мы здесь защищаем. Я поэтому и перешел в разведчики, хотел больше выяснить. Но ничего так и не выяснил, а потом как-то забылось. Вот ты, Тома, мне напомнила. Я тоже думал, что делать, пока мне не объяснили, что это наши враги делают специально, чтобы разрушить нашу веру и ослабить сопротивление. Мне тогда промыли мозги, что это такой метод диверсии, прямо в мозг, и что я молодец, что вовремя все рассказал и не поддался вражескому влиянию. Хорошо так объяснили, чтобы не думал и молчал.  Знаешь, так жить легче, когда знаешь где свои, а где чужие, где враги, а где твои товарищи.
– Хорошо излагаешь, но разве среди своих нет врагов? Я не имею в виду шпионов и диверсантов, которые ждут своей очереди на кремацию. Как думаешь, или носорожьи мозги уже настолько закостенели, что и мыслишки не проскочит? – Шухер ехидно посмотрел на старого друга, Носорог даже бровью не повел на его колкость.
– Есть враги среди своих, но если я буду решать, или кто-нибудь другой решит наказать врага, найти и обезвредить, то что получится? Вот, сам понимаешь, что перебьем мы друг друга в два счета. Были у меня такие мысли, даже почти готов был, но одумался. А вдруг я не прав окажусь? Все же каждый должен заниматься своим делом.
– Вот ты рассуждаешь как настоящий дед. В этом смиренном покорстве судьбе и воле начальства и заложена вся наша скорбь. Но мы ее называем верой и культурой, традиции там и прочее. А знаешь, почему так? Молчишь? Вот и молчи, а я скажу – трусы мы все. Трусы и есть, боимся на себя ответственность взять, вот и прикрываемся, оправдываемся перед собой и другими, такой вот ровный слаженный хор трусливого блеяния. Вот за что Кая посадили? А Федю избили так, что страшно смотреть? На Кая – тоже страшно, но Маша его выходит, я уверен. А Машу то за что? Вот уж более чистого и честного человека у нас и  нет. За что Машу? Или ничего в сердце не всколыхнулось, а?
– Ты, Шухер, все верно говоришь. Но ведь и ты такой же трус, – подумав, сказал Носорог. – Это я тебя не оскорбить хотел, и ты меня не оскорбил. Я много об этом думал и думаю,  если бы Машу арестовали, то ты знаешь, я бы первый пошел ее отбивать. И они это знают, поэтому и пальцем не тронули.
– Но они же все здесь, забрались в свои норки, но дай слабину, и начнут по новой. А мы опять молчать будем, пока сами в зиндане не окажемся? – Шухер стукнул кулаком по столу. – Да, я тоже трус. Но и у труса есть предел. Мой уже пройден. Все, баста!
– А что такое зиндан? – робко спросила Тома. – И баста?
– Зиндан по-нашему яма, куда кидают шпионов или неугодных. А баста не знаю что, просто слышал в одном фильме и запомнил, такое сильное слово. Слав, ты чего молчишь, или сказать нечего?
– Я думаю, – ответил Слава, хмурившийся весь разговор.
– И что надумал? – с интересом спросил Шухер.
– Бежать  надо отсюда.
– А куда бежать? – со вздохом спросил Носорог. – Мы все здесь родились, наша Родина здесь, а не в этих видео на политсобраниях. Никого из нас там не ждут, да и не знаю, сможем ли там жить.
– Вот здесь я с тобой, дед, полностью согласен. Бежать и правда некуда, но и Славка прав – бежать надо, и чем быстрее, тем лучше. А как оно будет, никто же не знает. Но, я знаю точно, что будет очень скоро, – Шухер сардонически улыбнулся. Слава знал эту улыбку и весь напрягся, даже побледнел, как смерть. Тома в испуге смотрела на них, а Носорог вздыхал, с покорностью вола, принимая неизбежное. – А будет, друзья мои, война. Не эта детская забава, в которую мы играем всю жизнь, а настоящая, до полного уничтожения. Подождите, и нас заставят еще каяться за то, что не впустили десант. Вот увидите, так и будет.
– Я ничего не понимаю, – взмолилась Тома.
– А это уже неважно, понимаешь ты или нет. Вот скажи, что ты чувствуешь? – Шухер доброжелательно посмотрел на девушку, Тома немного успокоилась.
– Я чувствую, что тот военный был прав. Все сходится в одно, и надо бежать, – шепотом ответила Тома.
– Вот! – Шухер поднял палец вверх. – Мы родились и живем чувствами, потому что понять всего этого, что нас окружает, невозможно. В нас слишком много навязанных с рождения чувств: любовь к Родине, которую мы никогда не видели и не знаем, любит ли она нас, ненависть к врагам, которых мы тоже никогда не видели, но ненависть в нас кипит сама по себе, будто бы кто-то специально влил нам ее в сердце. Вот самый простой пример, ответьте на вопрос, роботы наши враги или нет?
– Опять ты за старое, – заворчал Носорог.
– А ты вот ответь. И ты, Тома, Славка-то уже знает, да Слава?
– Знаю, – кивнул Таракан. – Я и Томе говорил, но она боится.
– Боюсь. Хоть и сама проверяла. Но я боюсь, они же стреляют по нам, разве нет? – Тома недоуменно посмотрела на Шухера.
– Стреляют, вот только не по нам, а по нашим костюмам. Вот так на самом деле. Мы со Славкой это проверяли и много раз.
– Да, я сам видел, как они защищали детей, – подтвердил Слава. – Нормально они так солдатню покосили.
– Тогда зачем они здесь. Кто их прислал сюда? – спросила Тома.
– Я не знаю, могу только догадываться, теории строить, – ответил Шухер и кивнул Славе.
– Шухер считает, что они здесь для того, чтобы мы не перебили друг друга, – ответил Слава.
– Так бы и перебили, что с того? Закончилось бы это все побыстрее! – Носорог захрустел суставами пальцев, то сжимая, то разжимая кулаки.
– Ага, заволновался. Чувствуешь, что бред мой не такой уж и бред. А держать нас тут надо им, ну этим, на Большой земле.
– Я уже совсем запуталась. Зачем им это надо?
– А чтобы друг друга грызть не начали. Нам же все верно говорят, мы неправильно понимаем – мы здесь боремся за нашу Родину. А вот с кем и для чего, молчат, не договаривают. Мы для них вроде шоу, сериала про войну.

23
Маша стояла у койки Кая, устало опустив руки. Она ничего не могла делать, чувствуя, как ступор крепнет и заковывает ее в ржавые цепи беспомощности и жалости к себе. Это было новое для нее чувство, когда она вдруг ощутила тяжесть в груди и жжение внизу живота, вспоминая, обдумывая и разгоняя все то, что случилось с ней и с Каем, за что им это все и кто виноват в этом? Она не знала ответы на эти вопросы, внутри росла и зрела жалость к себе от несправедливости, от непонимания. Маша, как могла, боролась с нарастающим неврозом, точно и быстро поставив себе диагноз, но транквилизаторы, которые она нашла на складе, либо не работали, либо были слишком просрочены, превратившись в кусок мела в желатиновой капсуле. И все же какой-то эффект был,