яблоко на подоконнике.
– Вполне…
Мирон Прибавкин хотел рассказать о своей первой настоящей любви к жене Зинке, но не рассказал, не имело смысла. И вообще, оказалось, вспомнить о всех его женщинах было нечего. Пустота, ужаснулся он, один сплошной ремейк в квадрате!
Но и этого было вполне достаточно, чтобы успокоить Илону Комиссарову. Она подскочила, сунула ему мокрый платок и подалась к выходу.
– Всё, дядя… – сказал она с усмешкой на губах к его нелепому костюму старого срыча и яркому галстуку попугая, – я всё поняла…
– Ну-у-у… и-и-и… молодец, – ответил Мирон Прибавкин и, как медведь, сгорбился на столе, показывая всем видом, что все мы, мол, в одной лодке и что зря ты ерепенилась, а лучше полюби меня, несчастного прокурорского.
И вовремя сообразил, что начальные условия в жизни не выставляются, что это абсолютно независимая величина, не поддающаяся коррекции! Аксиома реальности! Что он так и будет всю жизнь болтаться в несчастных прокурорских и сопьется к чертям собачьим.
Однако тут же подумал обратное: друг мой, никогда не реагируй на женскую красоту, целее будешь. И записал это у себя на лбу аршинными буквами, чтобы больше не попадать впросак.
– Если поймаешь его, передавай привет! – насмешливо крикнула Илона Комиссарова в дверях.
И он понял, что она без особых привязанностей, импульсивная и что он зря старался, и что всё бессмысленно и глупее глупого: жить с молодой женщиной, которая сама не знает, чего хочет?.. Одинокая муха всё ещё билась в окно, и всё так же бессердечно шумела вечная Москва.
– Обязательно, – кивнул Мирон Прибавкин, тряхнул головой, освобождаясь от наваждения щенявой Илоны Комиссаровой и позвонил Павлу Крахоборову:
– Я кое-то узнал…
На душе было пусто и звонко.
– О ком?!!
Павел Крахоборов гудел, как колокол, призывая ко всенощной: о ком ещё можно узнать в этом странном мире?
– О Шнобеле…
– А он у нас! – Мирон Прибавкин отстранил мобильник и посмотрел на него с укором. – Приезжай! – гремел мобильник так, что одинокая муха наконец перестала биться в окно и замертво упала на подоконник.
Оказалось, что братец с Гогой Нозом накануне выследили-таки сид-директора Осипа Шнобеля и повезли за город.
Осип Шнобель понял, что его везут закапывать, но держал форс. Это входило в десятку его профессиональных качеств. Его уже два раза закапывали. Но я до сих пор жив, храбрился он, как неунывающий студент.
– Я сидел… – начал загибать пальцы в наручниках сид-шеф Осип Шнобель, – при Заведующим – очень долго, при Ювелире-Карле – совсем немножко, при Кучере мало, всего три недели, при Бориске-беспалом – два года, потому как за дело, а при Мишке-меченом… почти что не за что, при Штирлице – безвинно, потому что все сидели… я сидел всегда и при всех! – вскинул он породистую голову с космической причёской «цезарь».
Мирон Прибавкин прыгнул в «люську» и понёсся в сторону Подольска. В брошенном цеху цементного завода он увидел Осипа Шнобеля с носком во рту и подбитым светлым оком.
– Не хочет говорить о Самсоне Воропаеве… – со слезами на глазах пожаловался Павел Крахоборов, сжимая огромные, как чайники, кулаки. Мы, мол, очень старались, но мы же не бандиты!
Мирон Прибавкин по-братски взял его за рукав и отвёл в сторону.
– Ты что ещё не понял?.. – как от кислого, сморщился он.
Фамильный нос у него вытянулся и стал злым на братца, а хитрые нанайские глазки стали ещё уже, мол, думать надо, а не фантазировать!
– Нет… и плачу, и рыдаю… – простодушно удивился Павел Крахоборов и на всякий случай оглянулся на Осипа Шнобеля, как на марсианина.
– Это сид-председатель, – снисходительно скривил губы Мирон Прибавкин.
– Какой ещё «сид»? – брезгливо удивился Павел Крахоборов и сделался глупое самого глупого неуча.
Школьные комплексы всё ещё сидели в нём, как старые рыболовные крючки, тем более, что мать сделала всё, чтобы он никогда от них не избавился.
– Паша, ну ты даёшь! Ладно Гога Ноз, – укорил его Мирон Прибавкин, – чёрный, с гор слез, а ты-то?..
К счастью, Гога Ноз их не слышал, а то бы смертельно обиделся и ушел бы в горы восвояси, но он следил за Осипом Шнобелем, чтобы тот не освободился и не сбежал со своей тайной.
– А что я?.. – ничего не понял братец.
– Классику надо читать, – поддел его Мирон Прибавкин и посмотрел на Гогу Ноза, который был занят тем, что бездумно ковырялся в носу.
– А-а-а… и плачу, и рыдаю! – хлопнул себя по голове Павел Крахоборов и стал оправдываться. – Ты же знаешь, я в школе литературу не любил…
– То-то и оно… – с превосходством заметил Мирон Прибавкин, хотя глядя на братца снизу вверх и доходил ему всего лишь до середины груди.
– И что теперь?.. – с горечью прогудел, как колокол, Павел Крахоборов, во всем полагаясь на среднего брата, хотя по всем народным преданиям и «коньку-горбунку» всё должно было быть наоборот.
– Отпускать надо… – многозначительно поцокал языком Мирон Прибавкин, – он ничего не знает, – дал совет с таким умным видом, что Павел Крахоборов, понял, что он, как всегда, круглый придурок-второгодник.
Осип Шнобель замычал и, как китайский болванчик, закивал головой, мол, да, я пустое место, а не человек, я ничегошеньки не ведаю и не должен ведать. Я нуль в квадрате! Я просто сид-председатель!
– Точно не знаешь? – с угрозой в голосе спросил Павел Крахоборов.
Гога Ноз услужливо вытащил изо рта Осипа Шнобеля носок, который служил кляпом, и вежливо освободил руки.
– Вы свободны, батоно…
– Я согласен… – важно посмотрел на братьев Осип Шнобель, надевая носок на ногу.
– На что?!! – прогудел своим великолепным штробасом Павел Крахоборов.
Даже у Гоги Ноза задрожали коленки, и он в ужасе закрылся руками. Мирону Прибавкину тоже сделалось не по себе, хотя он с детства привык к манерам братца. А Осипу Шнобелю хоть бы хны, даже не побледнел. Павел Крахоборов же в свою очередь заподозрил, что Осип Шнобель тотчас донесёт в полицию. Отпускать было нельзя под страхом лишения живота.
– Я вам сообщаю новое имя Самсона Воропаева, естественно, не безвозмездно! – безапелляционно заявил Осип Шнобель и посмотрел на них, как полоумный святой.
И Гога Ноз, испытал необъяснимую потребность рухнуть на колени перед Осипом Шнобелем, хотя толком ничего не понял.
– Что?! – возмутился Павел Крахоборов, безотчетно делая в сторону Осипа Шнобеля угрожающий жест пребольшущими, как молот, кулаками.
Обычно от одного этого жеста многие падали в обморок, но у Осипа Шнобеля не промелькнула даже тени испуга. И Мирон Прибавкин зауважал его ещё больше и пожалел о том, что Осип Шнобель не на его стороне.
– Ара джан, дарагой, соглашайси, так лучше будет, – жалостливо попросил Гога Ноз, который понял, что они и так зашли слишком далеко и что грузины, маскирующиеся под армян, отродясь такими делами не занимаются.
Но Павел Крахоборов только отмахнулся от него.
– Рассказывай! – велел Мирон Прибавкин со знанием дела, полагая, что тотчас выведет лжеца на чистую воду.
И вдруг подумал: прежде чем спросить у умного человека, реши, надо ли тебе это?
– Однажды я, как всегда, пришёл на службу и обнаружил на столе папку, из которой узнал, что Сидор Пьянзин, он же Самсон Воропаев, поменял имя на…
Осип Шнобель замолчал на высокой ноте. Лицо у него было торжествующим, как у ангела Гавриила в момент пророчества.
– На кого?! – вскричали они в страшном волнении, ибо Осип Шнобель по силе духа превосходил их всех троих вместе взятых.
– Господа… – величаво молвил Осип Шнобель, – это стоит денег… – напомнил он и глядел на них лучисто и бесстрашно, как сумасшедший с учётом безразмерных кулаков Павла Крахоборова.
У Павла Крахоборова от удивления отвисла челюсть, Гога Ноз опять ничего не понял, бестолково выпучив грузино-армянские глаза, однако привычно задрожал в кленках, а Мирон Прибавкин наконец сообразил, что Осип Шнобель не блефует. При таких обстоятельствах блефовать было невозможно. Ему ли, знатоку следствия и ночных допросов, не знать, когда люди врут, а когда говорят правду. Осип Шнобель патологически был лишён страха. Он, конечно, был идиотом, но очень умным идиотом.
– Сколько же ты хочешь, гад? – спросил Павел Крахоборов своим великолепным штробасом, от которого цемент по углам цеха поднялся на дыбы и повис в воздухе.
– Всего-навсего… – бесстрашно молвил Осип Шнобель, аки Иоанн в момент просветления, – по миллиону… – он швыркнул разбитым носом, – с каждого! – заявил он радостно. – И заулыбался, как дитя при виде соски.
– Однако, дороже «Каменного моста»… – пробормотал Мирон Прибавкин, ожидая нечто подобного, и сразу понял, что надо платить, чтобы Осип Шнобель забыл о цементном заводике и не побежал бы в полицию.
– И это ещё по-божески! – светлооко заверил его Осип Шнобель, – намекая, что полиция запросит больше и как бы не присесть на парашу.
Всё это тотчас промелькнуло в голове у Мирона Прибавкина со всеми вытекающими статьями уголовного кодекса. Мир жесток и екибастузен, ужаснулся он, проклиная неуклюжесть братца, который из-за его большего роста и куриных мозгов вечно влипал в протоиерейские истории. Екибастуз обломанный!
– Ара джан! Ара джан! Я согласен! – в страшном волнении подпрыгнул Гога Ноз, который тоже все понял, но по-своему: не надо путать грузин и армян, всех надо простить, ибо всем воздаётся по заслугам и будет больно!
Павел Крахоборов молчал, как пришпиленный. Конечно, они не собирались убивать Осипа Шнобеля, просто хотели напугать, но ничего не вышло, не на того нарвались. Чертова жизнь, опустошённо подумал он, чувствуя, что дал маху, который стоит один миллион рублей.
– Ну?.. – дёрнул его за рукав Мирон Прибавкин.
Павел Крахоборов сморщился, как старый гриб, и даже заплясал, словно ему захотелось по нужде.
– А я мечтал съездить в Хосту… – горестно махнул он на жизнь, которая называлась курортной, и на тёплое, ласковое море. – А уж как Акулина Ильинична расстроится, и говорить нечего!
Сложнее всего было объяснить жене, что в этом году они не погреют косточки на ласковое Чёрное море, а отдадут деньги какому-то проходимцу, который только и ждал такого случая.
– Хоста подождёт, – назидательно поджал губы Мирон Прибавкин, полагая, что Павел Крахоборов понимает, что стоит на кону. К тому же Галина Сорокопудская должна была расплатиться окончательно, когда они найдут Самсона Воропаева.
– Ладно… – кисло согласился Павел Крахоборов к вещей радости Осипа Шнобеля и Гоги Ноза, – и плачу… и рыдаю… – Едем… за деньгами… – он волком посмотрел на сид-председателя. – Ну смотри, если обманешь!..
И куда девались его великолепный штробас?
***
Новое имя у Самсона Воропаева было короткое и звучное: Иван Чёрный!
– Ну и где теперь его искать?.. – уныло вопросил Павел Крахоборов, наблюдая, как Осип Шнобель, как каракурт, прыжками уносит в ночь три миллиона рублей.
Хотелось догнать и отобрать деньги, а ещё потыкать мордой в грязь.
– В Новосибирске, – почти весело, с надрывом, сказал Мирон Прибавкин, – или в Красноярске, на худой конец.
Он уже понимал ход событий и знал, чем всё кончится: полнейшим абсурдом, который объяснить он не мог, просто у него случилось просветление, некое абстрактное облако, из которого торчали длинные –предлинные ноги Галины Сорокопудской. Всех ждёт разочарование,
