желатиновых капсул и заполнил каждую небольшим количеством порошка, объяснив, что это он возьмет себе, чтобы не было скучно, пока не сделает еще. После этого он отдал пакет Джону, который его поблагодарил.
Суета улеглась. Оборудование было убрано, они накрыли новогодний стол. Клаус достал из нагрудного кармана одну из капсул, которую наполнил из пакетика и проглотил ее. Джону он посоветовал принять примерно такое же количество. Джон не стал заставлять себя долго упрашивать и последовал примеру Клауса.
Неожиданно зазвонил телефон. Клаус взял трубку и стал оживленно с кем-то беседовать. Джон не слушал его разговор, но по обрывкам фраз, которые доносились, он понял, что сейчас придет кто-то еще. Джону очень не хотелось, чтобы кто-то пришел. Жилище Клауса казалось ему весьма уютным местом, чтобы встретить праздник и кто-то незнакомый был крайне нежелателен. Придется знакомиться с новым человеком, который к тому же знает Клауса гораздо лучше. Это значит, что они будут общаться о своих делах, а он станет третьим лишним. Но Джон был в гостях и ничего не мог поделать.
Клаус закончил разговор по телефону и вернулся к столу. Он объяснил, что сейчас придет один знакомый, которому надо слегка помочь и затем он сразу уйдет. Джон облегченно вздохнул. К тому же он ощутил начало действия порошка. Теперь нежданный гость был уже не помехой, а постепенно становился даже желателен.
Стимуляторы меняют сознание и восприятие волнообразным образом. От потрясающих ощущений до отвратительных отходняков и паранойи. Это может быть очень хорошо показано на примере фразы «казнить нельзя помиловать». В зависимости от того, где в ней стоит дефис, меняется и смысл выражения.
Сперва в момент прихода это чистое «казнить нельзя». Ощущение эйфории, свободы, уверенности в собственных силах, силы и способности совершить что угодно. Можно делать что угодно, ведь тебя нельзя ни казнить, ни наказать и все сходит с рук, как с гуся вода.
Затем фраза меняется и становится «казнить нельзя - помиловать». Уже что-то случилось, но ты помилован, потому что казнить нельзя. Однако это «что-то» уже уменьшает первоначальную эйфорию. Теперь все не так просто и начинаешь задумываться, что помилование – это лишь дело случая, а в следующий раз может и не повезти.
После – это просто «помиловать». Радость, эйфория и удовольствие от того, что помилован, но теперь это помилование уже не из-за твоей неприкасаемости. Теперь нет «нельзя казнить». Теперь ты помилован просто так, быть может в виде исключения или из-за стечения обстоятельств. В любом случае, теперь вопрос твоего помилования – это вопрос кого-то другого, а все атрибуты неприкасаемости уже исчезли.
Затем фраза становится «казнить нельзя помиловать».Без дефиса. Состояние неопределенности, когда неясно, что будет дальше, но ничего страшного пока тоже нет, поэтому в принципе вроде неплохо.
Но потом наступает состояние «казнить». Тогда начинаются негативные ощущения. Тоска, усталость, страх, потому что тебя казнят. Все было бы плохо совсем, но даже приговоренный на казнь может надеяться на внезапное помилование. Быть может что-то в последний момент...
Эта надежда уносится прочь последним состоянием «казнить - нельзя помиловать». Теперь уже все определено, казнь неизбежна и помиловать нельзя. Это состояние вносит определенность. Теперь все только дело времени и остается только ждать.
Джон знал все это, но знал он и то, что у него такой запас, что он может очень долго оставаться в состоянии «казнить нельзя - помиловать» и не выходить из него. А сейчас ему и Клаусу предстояло самое первое, что бывает только один раз и только в начале марафона после долгого перерыва. Эти первые дни – самые лучшие. Ощущения после них, даже если продолжать прием, уже не достигают такого уровня и не приносят столько удовольствия.
Джон поделился своими соображениями с Клаусом и тот согласился. Они оживленно и совершенно неожиданно разговорились. От прежней зажатости не осталось и следа.Джон поинтересовался у Клауса, что тот говорил про свое просветление.
- Это правда. – подтвердил Клаус.
- А как ты учился, у кого и чему? – спросил Джон.
- Я ничему ни у кого не учился и не собираюсь. – ответил Клаус. – Разве были дипломы у Будды или Иисуса? Может у них были сертификаты просветления?
Джон понял, что Клаус уводит спор в недоказуемое и в итоге выиграет, поэтому зашел с другой стороны:
- Ну хорошо. А кто ты такой чтобы учить других? Что ты из себя представляешь, чего достиг и почему считаешь, что имеешь на это право.
- Во первых, если ты учишь людей, как построить дом, то ты должен сам иметь дом. Если ты учишь, как зарабатывать деньги, то ты должен сам быть богатым, так как должен уметь зарабатывать. Я ничему такому не учу, поэтому мне не надо ничего из себя представлять.
- А тогда чему ты учишь, раз назвался просветленным?
- В том то и дело, что я просветленный, а ничему не учу. Мне наплевать как ты меня воспримешь и учить тебя я не собираюсь. Зачем мне это если я просветленный?
Разговор зашел в тупик. Джон не знал, как его возобновить, поэтому перешел на другую тему:
- А как ты достиг просветления?
- Не сразу. – деловито начал Клаус. – Сперва были моменты, озарения и прочее. Только потом, спустя долгое время я понял, что все вокруг – это лишь моя идея, иллюзия.
Расскажи про свое первое озарение. – ехидно спросил Джон.
Самое первое озарение у меня случилось еще в детстве. Смотрел мультик про чебурашку?
Конечно смотрел.
Дак вот и я его в детстве смотрел. Представляешь я до пяти лет думал, что чебурашка — это такой редкий вид реально существующего животного. Я был так в этом уверен, что даже мысль спросить об этом казалась глупой. Это было естественно и очевидно. А потом я узнал, что чебурашка — это выдуманный персонаж. Представляешь мое удивление. И тогда же я поймал первый в жизни кайф. Мне приоткрылось что-то очень важное про то, как человек воспринимает мир, но уловить это я не успел, а вскоре вообще про это забыл. Затем было много чего еще, про это я рассказывать не буду, но вот эту историю расскажу. Я выхватил большой кусок плана и поехал домой. Еду по ночному городу, в меру покурил, на душе приятственность и тут из-за одной из припаркованных машин такой изящный взмах гаишной дубинкой. У меня нюх и интуиция, как у собаки. Я мгновенно распознаю изменение отношения людей к себе, только вида никогда не подам. Вот такое-же интуитивное откровение случается у меня и на некоторые события. Этот взмах жезлом происходил как бы замедленно, как бы небрежно, словно он был здесь задуман специально. В этом взмахе была какая-то надменность что-ли. В общем выполнялась вся серия условий, которые предсказывали, что дело в любом случае будет плохо.
Я остановился и приготовил документы. Кусок держу в руке. Документы подал, а гаишник меня осмотрел и говорит, что неплохо бы пройти тест. Я согласился, сам план зажевал, тест не прошел и естественно меня потащили в отделение. А по пути план начал торкать. Пятнадцать грамм дело не шуточное. Я сижу ржу и рассказываю гаишникам, что следующие несколько часов будут очень неслабыми и все в таком духе. Оказывается я им и про пятнадцать грамм тоже рассказал. Сам того не желая. Те не думая меня на промывку желудка и через полчаса все, что я сожрал уже плескалось в медицинской утке. Хоть снова заворачивай и на продажу.
Вставило меня порядком. Я смотрю по сторонам и не верю своим глазам. Я вдруг почувствовал, что все настолько надоело, настолько обрыдло, что просто хочу, чтобы все было не так. И бац! Получилось! Гаишник одел перчаточку, залез в утку, достал, довольный. А я смотрю на него и преисполнен отвращения к этой черни. Так и охота сплюнуть и сказать: «Поклоняйся мне, своему богу, единому и всемогущему. Только что, надев на руку тонкий презерватив больничной перчатки, ты с детской улыбкой копался в моей рвоте, чтобы достать оттуда что-то. Это чтобы ты смог отрапортаваться перед кем-то, может быть получить какую-нибудь премию и порадовать свою жену. Вы все живете за счет меня. Своего божества.
Я - езмъ, а вы только мои придатки. Вы все сокрушаетесь по поводу болезней, трагедий и войн? Но войны принесли вам больше удовольствия чем горя. Десяток тысяч убитых где-то там, которых никто не знает, а тем кто их знает мы конечно сочувствуем, но мы таких не знаем и вот вся страна смотрит сериалы о войне в Чечне, смакуя их, как бульварное видео. Все имеет две стороны и мне решать какую выбираю я, а вот вы к своей намертво привязаны».
- Но ведь они сострадают тем, кого видят в сериалах. – перебил Джон.
- Именно поэтому люди так не любят классику. Она открывает глаза. Даже там описано это сострадание. Лев Толстой всегда считал свою мать очень сострадательной женщиной. Он ходил с ней в театр, он видел, как она плакала на спектакле и думал, что она очень чувствительная. Но потом он понял, что ее сострадание – фальшивка. Когда они вышли из театра, то Лев увидел, как их извозчик замерзал зимой возле повозки, а она не обратила на это никакого внимания.
Вы таблоиды. Те кто, охает и ахает при новостях о спивающийся в своем особняке певичке, которую никогда не увидит, но спокойно и брезгливо проходит мимо откровенного горя. Те кто слушает новости про продажу с аукциона панталон покойной английской императрицы и статистику смертности от СПИДа как одно и то же. Вот какого есть ваше сострадание. Оно напоказ, потому что не обременительно и посему в него не вовлекается нечто ваше.
Клаус подошел к книжному шкафу и достал какую-то толстую книгу. Он стал листать ее и что-то искать.
- Я найду в любой из твоих книг примеры вопиющего лицемерия. Вот, например, великий писатель Франц Кафка. За право называться его родиной борются несколько городов. Это его дневники. Читаем: «2 августа. Германия объявила России войну. После обеда школа плавания».
Клаус замолчал. Джон вопросительно посмотрел на него.
- А все! – со смехом ответил тот. - Теперь ты видишь каково для человека значение начала войны. В нем столько же слов, сколько в том, что после обеда школа плавания.
- А что ему лоб об пол разбить, что где-то война началась? – спросил Джон.
- Естественно, что нет. Когда она уже началась, то ничего не поделаешь. Но вот началась она именно из-за такого отношения.
Клаус замолчал, а потом продолжил:
- В больнице у меня почему-то ощущение божественности прошло, но в виде непоколебимого знания у меня в голове оно осталось.
- Понятно. – ответил Джон.
- Ты думаешь, что понял меня? – спросил Клаус.
Джон не ответил.
- Я говорю тебе, что тебе не дано знать меня. И никому из рода людского не дано знать меня. Но это не делает меня выше кого-либо, потому что и мне самому не дано знать себя. У тебя есть работа, учеба, близкие люди, поэтому ты – это еще и интересы твоих коллег, друзей и близких. Иначе ты их просто потеряешь. У меня есть только я, поэтому я – это я. Твои слова – это слова еще и тех, кого ты считаешь частью своей жизни. У меня есть только я, поэтому мои слова – это мои слова. Я живу не по правде. Мне нет дела до правды. У Христа своя правда, у Гитлера своя, у Бен Ладена своя. Правда у всех разная, правда – это то, что человек считает правдой. Не всегда правдивее та правда у которой
