кулаки больше. Я живу по истине. Правда бывает разной, но истина есть одна.
Я живу не по морали. Мораль у каждого своя. Но это не значит, что я аморален. Аморальность – это отрицание морали. Я просто не морален. Я живу не по морали. Мне нет до нее никакого дела. Я живу по совести.
- Совесть у всех разная.
- Совесть у всех одна. То, что ты считаешь совестью – это всего лишь боязнь чувства вины. Это не совесть, а совестливость. Она у всех разная. Моя совесть – это моральный закон во мне.
Ты живешь там, где тебе сказали, что ты живешь, а я живу - здесь. Ты живешь, когда тебе сказали, но я живу - сейчас. Мне нет дела до времени и места, потому что их говорят мне другие. И не думай, что понял больше чем ты уже знаешь. Я - бесконечность ничего, я - ожидание никогда, я - просветленный, но я человек.
Джон сразу классифицировал Клауса и понял куда его нужно отнести. Налицо были потеря различий между реальностью и вымыслом, идеи сверх зрелости и явный уклон в мессианство. Но разговор нужно было продолжать, потому что просто нужно продолжать разговор. Джон спросил:
- То есть ты – это бог?
- Для тебя и для меня это одна и та же комната? – переспросил Клаус.
- Разумеется для меня это комната – это нечто другое, чем для тебя. Это ведь твоя комната.
- Эйфелева башня не твоя и не моя. Что для тебя эйфелева башня?
- Башня... Конструкция, одна из достопримечательностей Парижа.
- Вот! А для меня эйфелева башня – это где-то рядом с булонским лесом в котором офигенно пялили блондинку из порно, которое я недавно смотрел. То есть для меня и для тебя эйфелева башня – это тоже разные башни, несмотря на то что она и ни моя и ни твоя.
- Да, пожалуй.
- Таким образом мир человека – это просто мир его идей. Все, что меня окружает – это мои идеи об этом мире. Тогда раз я могу властвовать над своими идеями, то я могу властвовать и окружающим миром, перекраивая его под себя. Обычно общество встраивает серьезный барьер под названием «разумность», «здравый смысл». Этот барьер мешает человеку быть таким, каким он заслуживает по праву рождения – быть счастливым.
Джон понял, что Клаус больной человек и перестал воспринимать его серьезно. Он стал воспринимать слова Клауса, как формальность, относясь к ним без интереса. И стал задавать такие-же вопросы.
- А у тебя есть заповеди? – спросил он Клауса.
- Зачем мне заповеди? Я ведь живой. Все заповеди появились после смерти основателей религий. Но могу дать тебе совет. Этот совет я даю, исходя из своего полного пофигизма. Как ни странно этот совет всегда верный. Если человек ему следует все выходит как нельзя лучше. Причем настолько, что я потом оказываюсь дураком, который дал совет от которого не было никакого толку. Если совет верный, то его просто не заметишь, он аннулирует сам себя, свою значимость.
- Ну дай мне совет.
- Тебе могу посоветовать одно – что бы ты не делал, делай только то, что делаешь.
Джон не мог понять, что ему хочет сказать Клаус и посмотрел на него как на дурака. Клаус спросил:
- Как обычно проходит твой день?
- Встаю утром, одеваюсь, иду на работу или на учебу.
- Стоп. – прервал Клаус. - Зачем ты идешь на работу?
- Зарабатывать деньги.
- А зачем тебе деньги?
- Чтобы жить.
- Вот поэтому и делай то что делаешь. Идешь, чтобы жить, а не на работу. Когда начинаешь анализировать что и зачем делаешь, то находишь такие петли, что диву даешься. Тебе это упражнение очень много о чем скажет. Для другого это было бы нечто противоположное. Например, что бы ты ни делал, делай только то, к чему стремишься. Но ему подходило бы больше. Я отвечаю человеку, а не знаниям о человеке.
- И что я узнаю, если буду делать только то, что делаю? – спросил Джон.
- Тут бесполезно рассказывать, пока не начнешь. Но ты поймешь почти сразу несколько странных вещей. Например, что эмоции бывают фальшивые и настоящие. Фальшивые эмоции могут в зависимости от условий измениться на свою противоположность. Если любил девушку, а когда она ушла стал ее ненавидеть, то эмоция была фальшивой. Если бы любил по-настоящему, то любил бы независимо ни от чего. Еще ты заметишь, что сам человек относится и к тем и другим эмоциям совершенно одинаково и не отличает их. И последнее, что все страдания в жизни порождены именно фальшивыми эмоциями, но несмотря на них жизнь все же идет по законам эмоций настоящих.
Джону стала надоедать болтовня Клауса, он даже стал подумывать, что тот специально несет ему всякую чушь, но в его словах явно что-то было, поэтому Джон решил ознакомиться с этим позже.
- А у тебя есть Евангелие? – спросил Джон.
Клаус улыбнулся и куда-то убежал. Через минуту он вернулся с толстой тетрадью на которой виднелась надпись «Евангелие от наркомана». Он протянул тетрадь Джону и сказал:
- Вот оно. Только давай ты потом почитаешь.
Джон взял тетрадь и засунул в карман. Клаус был психом. Ни один просветленный никогда не писал книг. Все святые книги были написаны с их слов их учениками. Исключение составлял основатель ислама Мухаммед. Коран был написан его женами, потому что великий пророк не умел писать. В разные времена пробужденные рисовали, писали стихи, но не книги, излагающие учение.
В разговоре возникла небольшая пауза. Джон сидел и боковым зрением увидел на экране телевизора какое-то шевеление и услышал странный крик, который был похож на пропитушный бабский вопль. Джон повернулся к экрану и увидел там странного человека, который махал фальшивой катаной и голосил, что-то вроде: «Барыги – пидарасы». Джон и Клаус некоторое время смотрели и пытались понять кто это. Вскоре там же по телевизору передали, что это президент какого-то малоизвестного фонда по борьбе с наркотиками.
Клаус никогда не смотрел телевизор, поэтому спросил у Джона, что это такое и как такое «свинство», во всех смыслах этого слова, могут показывать перед самым новым годом, несмотря на то что наступающий год не год свиньи. Джон объяснил, что новости – это единственная рейтинговая программа на этом канале и передача, которую показывают принадлежит той же авторской группе. Вот ее и крутят.
Джон спросил, а что Клаус думает о фонде. Клаус стал отвечать:
- А по поводу этого орущего я не считаю нужным говорить вообще. Потому что мне не охота говорить о дураках. Вот он весь разошелся, и орет, что барыги – пидарасы. Сам он бахался больше десяти лет. За это время не может быть, что кому-то чего-то не двинул, не помог раскумариться, не взял, а значит сам сбарыжил. Тогда получается, что он орет и о себе самом – «я был пидарас». Вопрос, а бывает ли пидарас бывшим?
На экране омоновцы уложили орущего жирной жопой кверху, а лицом вниз. Диктор за кадром надрывался комментируя произвол властей, которые не дают фонду работать.
Клаус продолжил говорить:
Вся эта ситуация вокруг наркотиков напоминает мне историю с моим соседом. Я живу на втором этаже, а он подо мной на первом. Приходит он однажды и говорит, что давай мол срубим дерево, которое под окном растет, а то у него из-за листвы в квартире темно, даже днем. Я выглянул из своего окна, а дерево до моего этажа не доросло и мне очень даже по кайфу смотреть на крону под своим окном. Я и говорю соседу, что я мол за экологию, трахайся ты сам со своим деревом. А даже если срубишь, то мне все равно, хоть я и за экологию, но только я тебе помогать не буду, потому что мне лень.
Сосед дерево срубил, обломал мне весь вид из окна, сделал себе в квартире светло. Точно так же и государство, словно сосед пришло и без спроса запретило растущее растение, срубило его и обломало тех, кто смотрел на это растение и радовался. Только государство хуже соседа.
Почему? - спросил Джон.
Сосед гидропонику на подоконнике не трогает, а интересуется только мешающим деревом. А государство и всей оставшейся растительностью. Есть одна история. Жил был мужик и работал он мойщиком памятника Ленину. Пришли реформы, но для того, чтобы его не уволили он построил рядом с памятником голубятню, чтоб всегда была работа.
К чему ты это?
А к тому, что все эти люди, хоть госудаство, хоть этот орущий — это один подряд. Один моет памятник, другие ухаживают за голубятней. Обрати внимание на название нашей организции по борьбе с наркотиками — ФСКН. Во всех странах с наркотиками борются, а только в нашей стране — контролируют. Таким образом все при деле, при орденах, званиях и мандатах.
До Нового года оставалось два часа, когда в дверь позвонили. Клаус бросился открывать. На пороге стоял незнакомый парень, которого Джон никогда прежде не видел. Несмотря на зиму, он был одет в кроссовки, спортивный костюм и легкую спортивную куртку. Голова гостя была забинтована и прямо в центре лба красовался огромный плотно примотанный компресс. Джону этот визитер совершенно не понравился. Он не выглядел опасным или страшным, но, образно говоря, с таким типом в разведку Джон не пошел бы.
Клаус не разделял точки зрения Джона и когда гость зашел в квартиру, то они буквально повисли друг на друге от радости. Оба орали как резанные и шумно поздравляли друг друга с Новым годом. Когда эмоции поутихли Клаус первым делом поинтересовался, что у парня с головой. Тот начал рассказ:
- Выхватил несколько граммов планчика. Немного, но впритык на статью. Сныкал в носок, все как положено и пошел к пацанам. По пути меня тормозят мусора, палят и начинают шманать. Такое уже бывало, поэтому я не сильно испугался и стал ждать пока отпустят. Обыскали, но ничего не нашли. А один мусорок молодой оказался, и, видимо, ретивый. Что-то я ему не нравлюсь, говорит, сними ка обувь и выверни носки. Я на измену и в отказ. Те подошли ближе, взяли крепче. Ну делать нечего снял обувь, достал, что есть. Начал пытаться договориться, мобилу предложил, денег сколько было, расписку, что угодно в общем. Даже слушать не стали, запихали в машину и в отделение. Там к следаку оформлять изъятие, составлять протокол.
При этом рассказе парень будто заново переживал все случившееся. Его взгляд был направлен куда-то в бесконечность перед собой, голос надламывался и дрожал. Он продолжил:
- Я сижу в кабинете и чувствую, что все. Пиздец в общем. Сперва страшно было, потом надежда, а потом вообще ничего. Только вокруг все какое-то чудное, словно неземное вовсе. И такая меня тоска взяла, такая боль, такая обида...
Парень осекся, но затем продолжил:
- ... вот так вот из-за ничего. Из-за нихуя, можно сказать. Вся жизнь, все... Я встал. Мусора уже вышли. Следак на меня посмотрел и сказал, чтобы я сел. Я его уже не слышу. В голове черт знает что твориться. Маришку вспомнил, все вспомнил, все что потеряю. Все оценил заново, все. И тогда не знаю как получилось. С досады как заору и со всей дури, с разбегу башкой об сейф, который там в кабинете стоял. Просто, чтобы все это прекратить.
Клаус и Джон слушали с интересом. Когда гость замолчал, то с нетерпением попросили продолжить, так как хотели узнать, что было дальше.
- Да ничего. – продолжил парень. – Очнулся не на втором этаже за железной дверью, а на первом в клетке. Дверь открыта. Я встал, вышел. Сидящий в дежурке мент спросил как я себя чувствую. Я сказал, что плохо. Он и говорит иди нахуй отсюда, дебил, а то еще потом заявишь, что мы тебя избили. Ну я чуть на колени не упал от радости. Сразу побежал. Блеванул конечно по дороге, но ничего, зато на
