человек — и вдруг меня как озарило: А ВЕДЬ ЭТО — ОБО МНЕ!..
И что я сильнее всего при этом почувствовал — это чувство огромного одиночества…
Я с огромнейшей силой почувствовал, и осознал, что я — далеко не обычный человек; как будто бы — просто «пришёл в себя». Но сильнее всего у меня было именно это осознание, именно это чувство, что быть человеком гениальным — это значит быть человеком бесконечно одиноким…
Осознание своей гениальности и исключительности (мнимой, или действительной, это — другой вопрос) не принесло мне никакой радости…
Да и 50 с лишним лет спустя, уже тысячи раз переосмысленное, оно радует меня только в том смысле, что всё, что я написал и сделал — не может пропасть, что оно — в любом случае — сделает своё дело…
И это — Дело Божие, когда мы все проснёмся, и когда мы все — победим смерть…
Мои сны и моё «Сонное царство»
Фрейда однажды спросили:
«Как стать психоаналитиком?»
Он ответил:
«Научитесь анализировать свои сны».
Я помнил, какое огромное значение снам придавали индейцы и все первобытные народы, какую огромную роль они играли в культуре и магической практике шаманизма…
И во мне просто, в мой 21 год — назревал некий огромный духовный перелом…
Видимо, под очень сильным влиянием Фрейда, хотя, конечно, не только его, мне стали сниться в этом году удивительные сны, которые я стал записывать, и на основе которых родился потом сборничек маленьких и довольно сюрреалистических рассказиков или миниатюр (не без влияния и Кафки тоже)…
Маша мне потом это дело перепечатала; и название этому машинописному самиздатовскому сборничку я дал: «Сонное царство», и ниже, в скобках: (1). Кажется, в этом сборничке было 12 моих снов-миниатюр…
Готовился и следующий сборничек: «Сонное царство» (2). Там я отредактировал и подготовил уже 7 миниатюр, был и ещё материал, но 2-ой сборник у меня так и не вышел…
Самые яркие и самые знаменательные и пророческие сны — снились мне именно в этом, 1973-м году…
Сборник «Сонное царство» (1) был напечатан, однако, уже где-то в 1974-ом году, потому что последний сон — самый яркий и самый пророческий — снился мне уже перед самым Новым Годом…
Про этот ярчайший пророческий сон, и об одном из этих миниатюрных рассказов, который я назвал «Взрыв», и который был связан именно с этим необыкновенным сном, я рассказывал уже не раз, и, надеюсь, ещё расскажу потом особо…
Мой последний рассказ там назывался «Расстрел». Там меня расстреливали. Какой-то толстый, пьяный мужик. Прекрасной звёздной ночью. Я увидел эти звёзды — и вдруг подумал о Боге; хотя было это ещё до моего обращения. Я стал молиться… Я вдруг знал, что это со мной уже было, и что в момент своей смерти — выстрела я не услышу; но что моя освобождённая душа — мощным вихрем рванётся туда, к звёздам!..
Толстая тетрадь с записями моих самых ярких снов — ещё ждёт своего изучения…
И всякий шаман, да и всякий творческий человек — это всегда «сновидец», пусть и по-разному, и не всегда в одинаковой степени. Об этом писал и Кастанеда…
Были у меня потом и «осознанные сны». Но об этом — особо…
Моя 3-я и последняя попытка поступить на философский
Где-то в конце августа я в 3-й раз попытался поступит на философский факультет ЛГУ. Опять почти не готовился, хотя, понятно, что забыл со школьных времён уже очень многое. Школьные учебники и вся школьная программа мне были глубоко ненавистны и вызывали во мне стойкое отвращение даже спустя 5 лет…
Да где-то уже и было сомнение: а правильно ли я делаю, поступая на этот философский? Поступая вообще в вуз, чтобы непременно получить официальное академическое высшее образование, с дипломом, с жизненно необходимой «бумажкой»?.. Хотя это будет такое же насилие над душой и разумом — как и твоя средняя школа. Если не ещё хуже…
Но в душе сидел глубокий, вбитый ещё матерью, «социальный страх»:
«Да как же это, как же, как же — без высшего-то образования? Да кем же ты тогда будешь? Дворником, слесарем?.. Да что с тобой тогда будет, хорошего-то?.. Какое у тебя тогда может быть будущее?..»
Быть «неудачником» совсем не хотелось… И насчёт моего «революционного призвания» у меня тоже было уже слишком много неясностей и сомнений…
На работе, в Отделе рукописей, мне тоже сочувствовали, помня мою прошлогоднюю неудачу, старались мне чем-то помочь. Валера Сажин (кажется, он был филолог) пару раз позанимался со мной по русскому языку… Но, кажется, даже и с этими занятиями я слишком чувствовал, что занимаюсь чем-то не тем…
И я каждый день продолжал усиленно читать книги по психологии, философии и различную художественную классику — по своей собственной интуитивной «программе», ориентируясь только на свой «внутренний голос», и двигаясь в своём самообразовании и самообучении только туда — куда он меня влёк сильнее всего…
И это даже — в самые последние дни перед экзаменами…
Где-то примерно в это время я прочёл «Кибернетику» Норберта Винера и познакомился с тектологией Александра Богданова — и моя мысль сильно двинулась в сторону «всеобщей организационной науки». И я понимал, что это должно быть связано с более глубоким пониманием диалектики…
Я ещё надеялся, что учёба на философском факультете мне здесь поможет…
Сколько помню, в этот раз я уже подавал документы не на отделение научного коммунизма — а на философию общего профиля. Хотя по прошествии уже очень многих лет могу ошибаться… Впрочем, скорее всего, это было именно так, и это только ещё больше свидетельствовало о моём внутреннем кризисе…
И «зарезался» я, сколько помню, на устном экзамене по литературе… Принимала его у меня — молодая женщина, довольно красивая. Забежала она в помещение — как-то впопыхах, явно в каких-то своих очень не приятных для неё проблемах. Ей было явно не до меня, и вообще её отношение ко мне — показалось мне каким-то с самого начала предвзятым. Возможно, она только что поссорилась со своим мужем или любовником — и теперь ненавидела всех мужчин вообще…
Совершенно не помню, какая была тема. Кажется, я стал нести какую-то «отсебятину», вроде как и с сочинениями на «вольную тему». И женщина сразу же меня очень резко осадила — требуя отвечать именно по школьной программе. Я не смог ответить так, как она требовала. Она быстро задала мне ещё пару вопросов, на которые я так же не смог ответить удовлетворительно…
И она, так же быстро ставя мне мои 2 балла, всё так же быстро, и с раздражением, с явным желанием побыстрее от меня отделаться, произнесла:
«Придёте на следующий год...»
У меня было сильнейшее впечатление — что «не судьба». Точнее даже: не Судьба. Будто действительно какая-то «высшая сила» препятствовала этому моему поступлению в ЛГУ. Сила, о существовании которой я уже начал что-то подозревать…
И, кажется, уже в тот же день я принял решение, что больше я уже поступать ни в какой университет, ни в какие советские вузы, чтобы получить в них действительно необходимые мне знания, не буду…
И только ещё сильнее сосредоточился на своём самообразовании… Благо — я работал в Публичке…
…
Слава Богу — что я не поступил тогда в ЛГУ! Но…
Лишь спустя полвека с лишним я подумал, что эта моя последняя и окончательная неудача с поступлением на философский — не могла не быть для меня серьёзной душевной травмой, хотя я уже и плохо об этом помню…
Дома тоже на меня смотрели с достаточно очевидным презрением — как на доказавшего свою глупость дурака, и как на последнего неудачника. Особенно мать… Она же постоянно пеняла мне, что я ушёл из ЛФЭИ; и она требовала, чтобы я ушёл из библиотеки — и нашёл себе «нормальную работу»…
Моя неудача с ЛГУ наложилась на многие другие мои неудачи и разочарования — на разочарования и в людях, и в моих революционных надеждах, и в самих моих мировоззренческих установках… На разочарования не только в марксизме — но и в самом гуманизме… Хотя — как плохо я тогда ещё понимал: и что такое человек, и что такое гуманизм…
А тут и Ницше подоспел с его чрезвычайно эмоциональным и тотальным критицизмом и нигилизмом, с его агрессивным индивидуализмом и с его «волей к власти»… Был ли он действительно идеологическим предтечей фашизма? Даже и в чисто психологическом плане?.. В какой-то степени — конечно, да… И многих он подвиг на этот путь…
Я помню свои агрессивные настроения того времени. Я шёл по Невскому — и мне хотелось расстреливать толпу из какого-нибудь ручного пулемёта! Вроде бы, не для того, чтобы именно кого-то убить — а для того, чтобы у оставшихся в живых что-то пробудилось в сознании: кто они, так ли они живут, и ради чего они живут? И какие страшные взрывы они сами себе готовят?..
Конечно, я должен благодарить Высший Промысел, Высшую Силу и Высшую Волю, что она не дала мне, ни в одной из моих трёх попыток, поступить ни в ЛГУ на философский, ни в какой-либо иной ещё вуз после моего ЛФЭИ, потому что это бы меня тогда — изуродовало абсолютно, и я бы уже совершенно не был самим собой — со своей Идеей, со своей Верой, со своей Программой и Задачей, и со своим Путём…
Со своим Призванием, со своим Предназначением и со своей Судьбой… Со своим Словом…
Но мой тогдашний озлобленный и агрессивный индивидуализм, именно того недолгого времени, подкреплённый, к тому же, глубоко сексуализированным индивидуализмом Фрейда, да ещё и Вейнингера, сыграл со мной вскоре очень недобрую шутку…
А как я хотел «настоящей любви»!..
Да и кто её не хочет?.. Кто не надеется — её хоть когда-нибудь найти?..
Оломна 2. Звёздное Небо
Это был 3-й советский «колхоз» в моей жизни, и 2-ой — от ГПБ (1-й был — в 1968-ом от ЛФЭИ)…
В самом начале сентября, едва я завалил, уже в последний раз, свои экзамены в ЛГУ, и едва мне исполнилось 22 года, меня опять отправили от библиотеки в «колхоз». Точнее, во всё тот же совхоз, с нашей локализацией в Оломне. Не помню, как он назывался: какое-то типичное и стандартное название всех тогдашних советских колхозов и совхозов…
Этот сентябрь мне запомнился как более холодный, чем предыдущий прошлогодний, и помню, что почти все наши «мобилизованные», и почти во все дни этой «командировки», ходили там, по преимуществу, как и я, в ватниках…
Бригадиром был опять назначен В.М., но мужиков в этот раз было уже больше: близкий друг В.М., его ровесник и из его отдела (не помню имени, хороший был мужик, но потом ушёл с работы и совершенно спился), Лёва Майзель, 30-и лет, он кончил философский факультет и интересовался психологией (мы потом с ним довольно близко сошлись на философско-психологической почве), Володя Зюкин, мой ровесник, с которым мы стали близкими друзьями, и который мне потом во многом помог, и Олег, самый младший из нас…
А дальше — речь пойдёт о том, о чём мне даже спустя полвека с лишним писать и очень сложно, и очень больно, но что необходимо понять…
…
Ещё когда мы ехали от здания библиотеки в автобусе, я обратил внимание на одну девушку, которая одиноко сидела недалеко от меня, немного впереди. Маленькая брюнетка, ещё совсем молодая, она выглядела несколько испуганной и обеспокоенной этим предстоящим месяцем в «колхозе». Она с заметной тревогой и неуверенностью поглядывала по сторонам — и я не видел, чтобы она с кем-то
