И всё же Пётр Пантелеевич, не глядя на взыскания, упорно боролся за отчисление непригодных для войск курсантов. А в ответ на это ему неизменно указывали, что следует не отчислять, а более эффективно воспитывать нерадивых подчиненных. Иными словами, человека, открыто заявившего, что он расхотел учиться военному делу, он не намерен всю жизнь служить в вооруженных силах страны, следовало бесконечно уговаривать, но никак уж не отчислять!
Получался самообман! Формально «наверху» считалось, коль уж курсанта не отчислили, то скоро училище выпустит еще одного офицера-ракетчика. Возможно, кого-то и дотягивали до выпуска, но становился ли он убеждённым защитником отечества или оказывался союзником наших врагов, хотя бы в отместку за «напрасно потраченные годы»! Кто же знает заранее?
«Пусть даже так! Пусть врагом! – видимо, всякий раз полагало училищное руководство. – Зато ответственность за увольнение выпускника-офицера, когда он опять надумает увольняться уже из какой-либо ракетной бригады, ляжет не на нас! Тогда с войск и спрос будет! А у нас – гора с плеч! Нам бы всех зачисленных в училище до выпуска дотянуть, а там и трава не расти!»
Прежде всего, конечно, гора в таком случае сваливалась с плеч училищного руководства! Зато она переваливалась на плечи вооруженных сил, которые, между прочим, тоже находились на содержании своего народа! Наш Петр Пантелеевич не только это сознавал, но в интересах ракетных войск занимал принципиальную позицию, за которую ему же и доставалось.
В общем-то, причин для отчисления из училища было не так уж много. В первую очередь и более всего курсантов отчисляли за многочисленные и безнадёжные академические задолженности. А что можно было поделать, если сложная инженерная программа поддавалась не всем? Так, может, следовало более принципиально проверять возможности абитуриентов при поступлении, а не лицемерно выполнять план набора, принимая кого попало? Это бы обошлось значительно дешевле!
Во вторую очередь отчисляли за грубейшие или за серьёзные и неоднократные нарушения воинской дисциплины. Или за поступки, позорящие звание курсанта. Допустим, за неоднократное пребывание в нетрезвом состоянии, за самовольное оставление места службы, за рукоприкладство, за непристойные действия в отношении гражданских лиц. Но на нашем курсе громких случаев по этим направлениям я не припомню.
Зато вспоминаю, как один мой товарищ выбыл из списков училища не по причине отчисления, а трагически погиб (Михаил Восин). Погиб после окончания четвёртого курса, в первый день летнего отпуска. Другой товарищ был комиссован по состоянию здоровья после удаления части легкого. Но большинство отсеялось вследствие академической неуспеваемости. То есть, в конкретных условиях высшего инженерного училища некоторые курсанты не проявили способностей к освоению программы подготовки военного инженера.
Как будто бы случай безнадежный. Как можно помочь человеку, который в данном случае оказался неспособным учиться. Тем не менее, если копнуть глубже, многие из отчисленных по неуспеваемости курсантов лишь делали вид, будто не справились с программой обучения.
Именно так, хотя это и неожиданно. И всё же кое-кто из курсантов, попав в жесткую военную обстановку, в которой пришлась не по вкусу высокая требовательность, просто не захотел далее учиться. Не захотел на всю жизнь «связывать себя» с вооруженными силами. Они не заявляли об этом вслух, но умышленно заваливали зачёты и экзамены, чтобы уйти из училища без душещипательных бесед, уговоров и комсомольских собраний, на которых их пытались бы образумить. А как же иначе, если оказался не способен? Значит, ни к чему и уговаривать! Отпускайте с миром!
Более всего липовых «неуспевающих» оказывалось среди бывших солдат. Им по закону о воинской обязанности разрешалось на последнем году срочной службы поступать в училище прямо из воинских частей. (В то время срочная служба в Сухопутных войсках продолжалась три года, а в ВМФ – четыре). Вот некоторые прохиндеи и хитрили, облегчая себе за счёт армейских товарищей свою трудную солдатскую жизнь.
Действительно, очень ведь выгодно прокатиться до военного училища, изъявив желание стать офицером. Солдат обычно принимали вне конкурса, так что поступление практически обеспечено, а потом можно отчислиться по неуспеваемости и дослуживать несколько месяцев службы, оставшиеся до трех лет, в училище, да в большом городе, а не в беспросветной глуши. Почему бы не перекантоваться в училище, не отвечая конкретно ни за что, лишь для вида изображая из себя добросовестного курсанта?
Не прикладывая и малейших усилий в учёбе, лишь имитируя ее, они подходили к первой экзаменационной сессии с нулевыми знаниями и навыками, умышленно получали кучу двоек на экзаменах и… И их отчисляли, о чем они, в общем-то, и мечтали.
Так реально и было. Причем, большинство поступивших из числа солдат отчислялось после первой же сессии. Однако их ежегодно набирали в училище снова и снова, поскольку резонно считалось, будто эти люди, уже имевшие опыт службы в войсках, смогут положительно влиять на вчерашних школьников.
Увы! Такие надежды оправдывали немногие из солдат. А нашему Петру Пантелеевичу, как и другим начальникам курсов, командование категорически предлагало воспитывать всех, хотя изначально было ясно, что пользы от них ни училищу, ни войскам не будет. Потому и стремился капитан Титов избавить хотя бы свой курс от балласта. Даже ценой значительных неприятностей для себя. Молодец!
Хорошо помню одного из таких горе-курсантов по фамилии Сюнюкаев. Как человек, уже имевший некоторый войсковой опыт, он сразу был назначен командиром моего отделения. Командовать он по своей натуре совсем не умел, но начальствовать, как всякий татарин, очень любил, хотя и видел, как своими окриками и суетой вызывал у подчиненных лишь насмешки. Но армия есть армия, потому нам приходилось подчиняться и ему.
От Сюнюкаева в моей памяти сохранилась лишь его любимая фраза. Её он выкрикивал каждое утро отвратительным визгливым голоском:
– Вставай! Вставай! Подъём была! Подъём была, моя тебе сказала! Вставай, моя сказала!
При этом он сам нервничал, бегал по кубрику, сдёргивал с нас одеяла, хотя в этом не было нужды – все и без окриков Сюнюкаева вскакивали с постели самостоятельно, чтобы до построения на физзарядку успеть забежать в переполненный желающими туалет. В казарменных условиях для многих моих товарищей и для меня это оказалось большой проблемой, вызывающей непростые острые или хронические заболевания.
Помню, когда в самом начале службы меня совершенно измучил цистит или простатит, я ото всех этот факт скрывал и к врачам не обращался. Очень уж опасался, что окажусь в госпитале, сильно отстану в учёбе, завалю экзамены и буду позорно отчислен. Первая экзаменационная сессия была еще впереди. Такое у меня было понимание ситуации! Тогда я ещё не знал, чего следует в жизни бояться больше всего.
Сюнюкаев продержался до первой экзаменационной сессии, завалил ее, как говорится, с достоинством и честью, и был отчислен. И хотя до весны ему пришлось дослуживать солдатом в дивизионе учебно-боевого обеспечения училища, но это же почти дома, поскольку на воинскую службу он призывался из родной ему Казани.
Но не все солдаты делали ход конём по-сюнюкаевски. Иные из них не только настойчиво занимались положенными науками, но, более того, стремились и перед нами, салажатами, высоко держать свою марку. Они ведь были не только опытнее, но и старше нас по возрасту, потому своим долгом считали служить нам примером.
Таким, кстати, оказался наш Генка Панкратов, ставший в итоге заместителем командира взвода. В училище он поступал из береговых частей ВМФ, потому среди нас щеголял в удивительно красивой морской форме. И это продолжалось до самого зачисления в училище, после которого нас всех (и его, конечно) переодели в гимнастёрки защитного цвета. Но чего же в наших глазах стоила одна лишь Генкина бескозырка с ленточками?! Высший шик! К тому же она ему шла более чем кому-либо. Очень красивым парнем был тогда наш Генка! Хоть картины с него пиши для открыток в честь Дня ВМФ и Советской Армии!
Совершенно удивительное упорство в учёбе проявил и бывший солдат Фёдор Комовский. Он оказался старше нас почти на три года, за что его прозвали дедом, да и выглядел на нашем фоне он почти дедом, эдаким огромным медлительным богатырем. Осознав, что школьных знаний для учёбы в вузе ему недостаёт, да и растерял он их за время службы в войсках, Фёдор принялся усиленно наверстывать.
Мне не однажды приходилось видеть его, одиноко сидящим в пустом классе нашей казармы над конспектами и учебниками, когда все, предельно вымотавшись за день, экономили каждую минутку сна, чтобы на следующий день не клевать носом!
Конечно, Фёдор молодец! Очень упорный! Но и этой похвалы для него маловато! Ведь над книгами и конспектами он корпел почти каждую ночь! Три года подряд! Иной раз мои товарищи, знавшие Фёдора лучше меня (он числился заместителем командира другого взвода), просто недоумевали: «Ведь еженощно часов до двух или до трёх сидит! Вот это воля у человека! Даже если не прорвётся через все учебные трудности, то наше уважение он всё равно заслужил! Но у него и учёба идёт в гору! Выходит, не зря Дед сидит! И мы ему во всём поможем!»
Но вернусь к стрельбищу. Уже сам не знаю, когда закончу эту историю…
Когда я согрелся благодаря Славкиным рукавицам, жизнь мне показалась не такой уж безнадёжной. Но я не догадывался, что впереди нас ожидало не самое веселое приключение, о котором когда-то будет приятно вспоминать только в теплой компании.
Лишь к пятнадцати часам мы, основательно измотанные, вступили на территорию гарнизонного стрельбища, готовые от усталости свалиться прямо на снег и сразу заснуть. Но прежде чем такое станет возможным, нам предстояло отстрелять своё упражнение!
Увы! Со стрельбой сразу возникли неувязки. Выяснилось, что «хозяева» стрельбища, несмотря на заблаговременно оформленную заявку, нас не ждали. Уж не знаю, почему? Возможно, не посчитали реальным, что мы рискнём появиться здесь в столь отвратительную погоду. Мороз ведь! Метель! «Не сумасшедшие же они, в самом деле!», – так бы посчитал тогда кто угодно.
Но мы-то пришли!
Правда, и метель на каком-то этапе притихла, и даль слегка прояснилась, так что удалось бы разглядеть некоторые мишени, но их для нас даже не пытались устанавливать.
[justify]А мороз по-прежнему свирепствовал, как ему и следовало поступать
