Я помню, что к своему ужасу и предвидению неминуемого позора, своих мишеней я так и не обнаружил. Ни одной! Был туман, были слезы, была дрожь, но только не мишени!
От контакта пальцев со сталью автомата они даже в перчатках становились бессильны. И это, несмотря на то, что рукоятка автомата и его цевьё, с которыми руки соприкасались постоянно, сделаны из дерева. Мне едва удалось переставить тугой переводчик предохранителя в положение «автоматический огонь», поскольку пальцы не слушались, словно стали чужими.
Помню, как меня подстегнуло заинтересованное сожаление Петра Пантелеевича:
– Ну, что же вы медлите! Пулемёт сейчас скроется!
«Ничего себе! Выходит, он уже появился!»
Я лихорадочно обшаривал пространство плохо видящими глазами, поскольку они заполнились застывшими слезами, но пулемёта не обнаружил! Он залёг где-то весьма основательно. Считанные секунды растянулись самым невероятным образом, делая мои муки долгими как сама жизнь, и всё же я непослушным пальцем, лишь бы прекратить истязания морозом и убийственным ветром, как-то нажал спусковой крючок. О каком-то прицеливании не могло быть и речи! Троекратно раздались выстрелы, сотрясая мой автомат и меня. Пули отправились в самостоятельный поиск целей!
«И чёрт с ними!» – подумал я, ощутив своим задубевшим телом, что, наконец-то, время вошло в норму. Оно больше не растягивалось до бесконечности и не бежало молниеносно, а я вдруг стал нормально соображать. Произошло невесть что, но мозги заработали! Это я сразу понял! Тем хуже оказалось для меня, ибо погибать лучше мгновенно, даже не догадавшись, что тебя больше нет и никогда не будет!
Мне по-прежнему всё на свете было безразлично, кроме отмороженных пальцев рук и давно онемевших от мороза пальцев ног. Кажется, я никогда так сильно не промерзал, потому готов был пальнуть куда угодно, лишь бы поскорее всё закончилось. Может, потом Славка Староверов опять арендует мне свои меховые рукавицы. Только бы снова не прикасаться к липкой стали автомата! Но как обойтись без этого, если упражнение по времени пока не выполнено?! Еще не появлялись две бегущие фигуры.
– Газы! – это Пётр Пантелеевич скомандовал, поскольку остальные цели мне предстояло поражать в противогазе.
Но его ещё следовало на себя натянуть. Замерзшими руками? Это же невозможно! Я перевернулся на спину, чтобы вытянуть шлём-маску из брезентовой противогазной сумки. И тогда мой позвоночник выгнулся горбом из-за подсумка, оказавшегося под спиной. Это было больно, но руки автоматически нащупали противогаз. Бесчувственные сосискообразные пальцы бессильно гладили затвердевший на морозе ремешок, но не могли его расстегнуть. Мне казалось, будто плоть с пальцев отрывалась жестким ремешком.
Время уходило впустую, отсчитывая семь нормативных секунд, отпущенных для надевания противогаза, а у меня ничего не получалось, хотя я даже глаза открыл, за что в иное время немедленно получил бы неуд. Но Пётр Пантелеевич, наверно, этого не заметил или сделал вид, будто не заметил. А ремешок мне всё же поддался! Поддался!
Отбросив в сторону шапку, я как-то натянул на лицо резиновую маску, изрядно сместив ее набок, но поправлять отмороженными пальцами не смог. Хорошо, что настоящих отравляющих газов всё же не было.
Я сделал сильный выдох, как учили, но от этого стёкла шлём-маски сразу покрылись инеем, сконденсировавшимся из моего пара! Я смирился и с этим, наощупь нахлобучил на себя шапку, что обязан был сделать, потом перевернулся на живот и принял такой вид, будто готов к стрельбе.
Оказалось, что я ослеп не только из-за обмерзания стёкол. Совершенно неожиданно для меня, не попадавшего раньше в подобные ситуации, большие окуляры общевойскового противогаза сильно косили в разные стороны. Это совершенно лишало меня возможности прижаться к автомату щекой так, чтобы одновременно увидеть прицельную планку, мушку и цель, которую я, кстати, итак не видел. Даже приблизительного прицеливания я не произвёл. И как ни вертел глазами, головой, даже автоматом, у меня ничего не получилось. Если я что-то и видел, то лишь нечто одно – либо мушку, либо небо!
Тогда мелькнула запоздалая мысль, что маску следует каким-то хитрым образом сдвинуть, сместить или перекосить, чтобы хоть один окуляр оказался напротив ведущего глаза, но, честно говоря, раньше я не додумался потренироваться этому, ещё в тепле, а теперь экспериментировать было поздно. Неужели этого не предусмотрели разработчики противогаза? А еще общевойсковой!
Я букетом из нескольких безжизненных пальцев надавил на спусковой крючок автомата, выпуская оставшиеся пули на свободу.
Патроны в магазине закончились мгновенно. И это не удивило, я же знал, что автомат ежесекундно проглатывает их целый десяток! Ему только волю дай!
Уже тогда несбыточные мечты меня оставили. Я знал наверняка, если мои цели и оказались поражены, то лишь по самой фантастической причине. Но для этого не было оснований, я вполне это понимал, потому и моим целям ровно ничего не грозило!
Двойка! Абсолютная беспомощность! Полная непригодность к боевым действиям! Позор!
– Ни одна цель не поражена! – констатировал начальник курса. – Оружие к осмотру!
Я с муками отсоединил пустой магазин от автомата, открыл его патронник для осмотра и услышал от Петра Пантелеевича долгожданную команду:
– Отбой газов! Встать! В подразделение – бегом, марш!
Мне следовало снять маску и уложить ее в сумку, но оказавшись без маски, я опешил от парадоксального ощущения. Оказалось, что в холодной резине лицу было удивительно тепло! Даже приятно! Щёки не съедал мороз. Они даже согрелись! И потому более всего в жизни мне не хотелось расставаться с «тёплым» противогазом, опять подставляясь порывам безжалостного ветра!
Но я выполнил команду, а дальше, не укладывая маску в противогазную сумку, натянул на голову остывшую шапку, не завязывая ее клапана, повернулся кругом и побежал с исходного рубежа, чувствуя отвратительную боль в пальцах ног.
Когда начальник курса оказался столь далеко, что ему было не до меня, я опять натянул на себя маску ранее нелюбимого противогаза. Но это никого из моих товарищей не удивило. Так поступил не только я.
Вот так мы с муками приобретали военный опыт, который ни из каких книжек не почерпнёшь.
«Ура! – возликовал я внутренне, несмотря на безусловный конфуз. – Моя часть дела сделана! И хотя она сделана на позорную двойку, но моим мучениям пришёл конец! Теперь можно возвращаться в тёплую казарму, хотя путь этот далёк и тяжёл, а когда вручат отпускной билет, можно будет лететь к тебе, родная моя, в тепло и благожелательность чудесного города любви. Именно так переводится на русский название города Ашхабад!»
И всё было бы очень хорошо, если бы мое настроение не отравляла разъедающая душу неудовлетворённость: «Это же надо?! Так опозорился перед начальником курса! Ни одной цели не обнаружил! Ни одной не поразил! Бабахнул в белый свет, не целясь, лишь бы всё закончилось поскорее! Снайпер, называется! Хорошо, хоть отец об этом никогда не узнает. Или я сам когда-нибудь ему расскажу? Со смехом, конечно.
Но тогда мне было не до смеха! Я всем своим существом предчувствовал позор, который должен свалиться на мои плечи в соответствии с заслугами! И рассказывать о нём я никому не собирался.
Потом выяснил, что почти все с моего курса в тот день стреляли в небо. Просто мы не до конца были готовы к целому комплексу неблагоприятных для стрельбы обстоятельств. Но выводы для себя мы сделали!
48
Я помню, как быстро мы впитывали тот воинский порядок, который был установлен командирами в нашей курсантской среде. Мы впитывали его прочно, и потому он ежесекундно формировал из нас советских военнослужащих. Но поначалу мы совсем не представляли, да и не могли представить (с нашим-то мизерным опытом), насколько нам повезло с командирами!
А это было сущей правдой! Мы ведь когда-то полагали, будто в армии всё и везде одинаково, поскольку всё устроено по единому для ВС уставу, всё делается под линеечку! И будто везде всё обстоит абсолютно так же, как у нас. И все командиры в армии, разумеется, тоже одинаковые, живущие по довольно-таки примитивному, но строгому и правильному уставу. Даже отвечать на вопросы начальников приходится всем однообразно и чересчур уж убого, чувствуя себя полнейшим идиотом: «Есть! Так точно! Не могу знать!» Совершенно не нормальные, прямо-таки не русские, а идиотские фразы!
Но действительность оказалось иной.
Оказалось-то, что многое в жизни военных людей зависело не от уставов и не от приказов, а от того, какие люди командовали этими военными людьми. Зависело от того, в чьих руках оказалась их судьба, какие люди вообще их окружали, даже если они не приходились им начальниками.
Очень уж многое зависело, как выяснилось потом, от внутреннего содержания конкретных личностей, с которыми военнослужащим приходилось разделять свою военную судьбу. Это как у разных хозяек, пекущих пироги по одному рецепту, но те пироги у всех получаются разными.
Теперь же я только радуюсь нашему прошлому везению на командиров. И восхищаюсь ими не как безмолвными памятниками из гранита, в суть которых ни за что не проникнуть, а восхищаюсь как нормальными, живыми и правильными людьми, которые нас на совесть воспитывали и учили! Они строго к нам относились, но делали это человечно, заботливо! Они воспитывали нас с искренним уважением и с участием. И делали это ещё и весьма умело! Они верили, что скоро мы станет другими, более умелыми.
А ведь даже самые «железные» и прославленные командиры являются самыми обыкновенными людьми! Часто, совершенно разными по своей сути людьми. И им, разумеется, как и всем людям свойственны различные качества, в том числе, и это глупо отрицать, не очень привлекательные.
Если же говорить о подчиненных, то им остаётся лишь мечтать, чтобы командир оказался настоящим и порядочным человеком, поскольку в нашей армии командиров давно назначают вышестоящие начальники, а не выбирают их всем воинским коллективом, как было когда-то. Тогда (когда-то) подчиненным плохого командира, в принципе, можно было себе и не выбирать. Или перевыбрать при необходимости! И каждый шаг командира тогда строго оценивался подчиненными по всем позициям.
[justify]Правда, при спокойном течении жизни сложно с первой встречи разобраться, кто есть кто? Кто на что способен? Кто и как поведёт себя в сложной и, тем более, в опасной боевой ситуации? Можно капитально ошибиться. Случается в жизни, что тот, кто прежде не вызывал уважения, вдруг раскрывается героем и оказывается надежным другом, а тот, кто изначально считался во всём примером, неожиданно поступает
