Вот так личным примером и без лишней морализации наш Володин преподал нам урок о безусловном приоритете воинского долга перед всем остальным в нашей жизни.
И действительно! Мы тогда его урок усвоили. Мы поняли, что воинский долг – это святое, поскольку каждый советский солдат защищает не личные интересы, а интересы своего народа, которому должен служить беззаветно!
И уже потом, много лет спустя, мы, выпускники Казанского училища, строго следовали этому воинскому закону, пренебрегая, подчас, и смертельной усталостью, и жгучим голодом, и недопустимостью сна… Много чем приходилось нам жертвовать в своей долгой службе, но делали мы это уже не случайно, а по убеждению, впитанному в самом начале своего военного пути.
Наш командир взвода, честь ему и слава, воспитал в нас бойцов отнюдь не словами. Они, даже самые правильные и высокие, редко достигают глубины души. Только личным примером, только собственной убежденностью, только личными жертвами можно убедить человека в правоте того, что сам проповедуешь! Делай как я! Это мы тоже тогда усвоили.
На следующий день после занятия по тактической подготовке, которое проводил преподаватель с кафедры тактики, старший лейтенант Володин опять нас дрессировал (мы так называли те тренировки), но уже без оружия, как и полагалось согласно расписанию занятий. И строевые приёмы мы осваивали не на училищном плацу, а на заасфальтированной площадке рядом со своей казармой.
Был последний день уходящего казанского лета. Он выдался очень жарким. Мы это чувствовали особенно остро, надрываясь и вышагивая то в одиночку, то шеренгами по четыре, то взводным строем. То так, то сяк! Наши гимнастерки в характерных местах потемнели от пота. Володин основательно всех загонял, называя это издевательство сколачиванием подразделения и добиваясь полного взаимопонимания и однообразия наших движений в составе взвода.
Возможно, подразделение от его действий и впрямь сколачивалось в нечто более плотное, но мы-то едва не разваливались на части от усталости, от жары, от тяжелых черных сапог, которые солнце с лёгкостью превращало в индивидуальные печки для пылающих ног. А если учесть сползающие почему-то портянки, в кровь натирающие ноги… Ладно, о них – потом!
И всё же даже в непростой жизни курсантов-первокурсников случались яркие просветы.
Это пришло мне в голову, когда я заметил приближение уже знакомого нам старичка в чистом белом фартуке.
Да! То был весьма древний на вид мужичок и, разумеется, штатский. Но только ему разрешалось торговать на территории училища то пирожками, то вкуснейшими беляшами (в Казани их называли пермячами), почти домашними, и даже настоящим мороженым.
Старичок с заметным напряжением толкал перед собой обычную для городов того времени массивную тележку-термос. В таких термосах, благодаря сухому льду, мороженое долго оставалось твёрдым. И теперь оно, будто в сказке, приближалось к нам. Слюнки проглотишь в ожидании! Но как нам быть? Черт побери! У нас же строевая подготовка! Мы в строю… Из него по своему желанию не выйдешь! Мороженое, можно сказать, пролетало мимо нас!
Однако Володин (ну, разве не молодец?!) как специально подгадал, объявив перерыв. Мы навалились на тележку. Старичок справлялся шустро, и большинство из нас вмиг получило эскимо, отсчитав по двадцать две копейки серебром и медью.
Боже мой! Удовольствие после уже надоевшей столовской каши было совсем как в детстве! Забытый шоколадно-сливочный вкус, который не возникает в курсантской столовой! Сладкий осколок недоступной гражданской жизни!
Потянулись минутки тишины и блаженства, вернувшие нас в счастливое прошлое за счет знакомых вкусовых ощущений. Каждый курсант сосредоточенно поглощал холодное блаженство, забыв почти всё на свете.
Но всё рухнуло в одно мгновение, когда прозвучала въевшаяся в печень команда Володина: «Взвод! Закончить перерыв! В две шеренги… Становись!»
«Боже мой!» – лихорадочно обдумывали мы свои действия.
Никто из штатских оценить подобное замешательство не в состоянии! Это же сомнения Гамлета – быть или не быть?! Мы действительно не знали, как нам быть?
В общем-то, уже знали, но всё внутри нас ещё боролось! Знали, что следовало без промедления броситься к месту построения и без суеты занять своё место.
Но не с мороженым же в строй становится? Так делать нельзя! Тогда как с ним быть, ведь и половину не съели? Не выбрасывать же? Может, до конца занятия где-то пристроить? Но не на асфальте же? Да и жалко, и дорого для нас, еще не получивших даже первого денежного содержания в должности курсантов – семь рублей восемьдесят копеек.
В нашем сознании необходимость подчиниться команде боролась с кажущейся невозможностью оставить недоеденным своё мороженое. Вся наша сущность протестовала против вопиющей неразумности, в соответствии с которой нам предстояло своими же руками выбросить своё же мороженое, очень вкусное и столь желанное! Оно-то в чём виновато? А мы в чём?
Какое-то мгновение тридцать шесть одетых в военную форму лысых мальчишек растерянно переглядывались, вопросительно посматривали на Володина (может, он шутит?!), который будто не понимал их терзаний, их душевных мук. И, уже самостоятельно подчиняясь тому служебному долгу, который через некоторое время станет самой их сущностью, все дрогнули…
Кто-то в сердцах швырнул мороженое в бак с дымящимися окурками. Потом туда же полетели остальные эскимо на палочке. Особо хитрые ещё тянули время, старались лизнуть про запас и продержаться вне строя за счёт остальных. Но раздалась команда «Равняйсь!», и пришлось броситься в строй и им…
Как знать! Возможно, в тот день мы отбросили не столько несъеденное мороженное, сколько своё безответственное отрочество. Мы начинали интуитивно понимать нечто самое главное в жизни достойных мужчин. И ради этого уже по-настоящему готовились жертвовать своими житейскими радостями, а потом, если это понадобится нашему народу, и жизнью.
В том и состоит одна из многих особенностей добровольно выбранной нами профессии! К необходимости общественно полезного самопожертвования приходилось привыкать! Приходилось ограничивать себя! Приходилось готовиться к трудностям, к лишениям, к противоборству!
Мне хорошо запомнился и третий случай, когда городу понадобились наши бесплатные услуги. Происходило это в Вахитовском районе города Казани, почти рядом с ракетным училищем, так что везти нас далеко не пришлось – сами строем и дошли.
Задача была связана с тем, что у входа в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького городские власти готовили торжественное открытие монумента, получившего официальное название «Павшим за советскую власть».
По смысловой трактовке монумент оказался очень смелым. Хотя бы тем, что фигура израненного мужчины была представлена лежащей. Полуобнаженный и измученный ранами человек из последних сил тянулся к светлому будущему (так задумано автором), указывая на будущее вытянутой вперед рукой. И зрителям сразу представлялось, будто умирающий от ран мужественный борец за советскую власть завещает потомкам стать достойными героев, погибших за светлое будущее своей любимой Родины.
Вроде бы по такому поводу ёрничать не пристало, однако быстро нашлись острословы, не со злости, надо полагать, поменявшие смысл монумента, назвав его иначе: «Все вы там будете!»
Дело в том, что вытянутая рука раненного бойца очень точно указывала на Арское кладбище города Казани, вплотную примыкавшее к ЦПКО.
В общем-то, прогноз острослова оказался верным, если учесть, что все мы когда-то умрем, вот только мест для захоронений на Арском кладбище давно не осталось. Интересно, что в марте 1962 года там тайно похоронили Василия Сталина, младшего сына главного советского вождя.
Смерть Василия стала неправдоподобно загадочной, как и всё, связанное со Сталиным.
Задолго до того изощренная хрущёвская клевета на Иосифа Виссарионовича Сталина искалечила жизнь и его сыну, Василию. Его, без вины виноватого, лишили воинского звания (а он был генералом), сняли с должности в Московском военном округе и на восемь лет посадили в одиночную камеру Владимирского централа.
Потом, уже в Казани, куда Василия сослали после отсидки, его добили окончательно. Аккуратно сымитировали сердечный приступ, наступивший якобы от алкогольного отравления, а на самом деле, разумеется, отравили руками приставленной к нему медицинской сестры. Как всегда подлые исполнители воли Хрущёва не только послушно всё выполнили, так еще и выставили это убийство в выгодном для Хрущёва свете. Напоследок они опять опорочили и мертвого Василия, и его великого отца.
Даже зная в подробностях, что Василий в своей жизни накуролесил премного, мне его и теперь жаль. Знаю, что в нравственном плане он совсем не годился на роль идеала. Он и пил, иной раз, изрядно, и женился часто и со скандалами, тем не менее, несмотря ни на что, оставил после себя немало достойных свершений, которые гнилой человек, например, тот же Хрущёв и оба его сына, не оставили бы никогда. Москвичи должны это помнить… Но помнят ли?
Между прочим, во Владимирском централе Василий содержался не под своим именем, чтобы не возбуждать почтительное любопытство тамошнего контингента, а под обезличенным номером, и всегда в одиночных камерах, что кем угодно переносилось особенно мучительно. А посадил Василия Хрущёв повторно как не смирившегося, поскольку он не прекратил повсюду утверждать, что именно Хрущёв является организатором убийства его отца, является убийцей Сталина, является убийцей советского социализма!
Но сажать кого-то даже за клеветнические обвинения формально не полагалось. Да ведь и не клеветал Василий! Он говорил чистую правду! И об этом многие знали! В том числе, и окружение самого Хрущёва, но оно опасалось высказывать известное им вслух!
Надо же! Народ, который сумел разгромить невероятно сильный фашизм, как смертельную угрозу всему миру, побоялся в своей собственной стране защитить честь своего вождя! Дожились! И этот народ считает, будто имеет право называться великим? Очень сомневаюсь в этом праве.
Восьмилетним тюремным заключением Василия Сталина Никита Хрущёв отомстил, как задумал, не сыну Сталина, он отомстил великому вождю, пусть и мертвому. И отомстил весьма изощрённо. Ведь именно столько во время войны военный трибунал (не Сталин же!) назначил в виде наказания старшему сыну Хрущёва Леониду, когда тот, хотя и непреднамеренно, застрелил своего товарища-офицера. Но застрелил в пьяном состоянии во время дебоша.
[justify]Но и это не всё! Старшему сыну Хрущёва Леониду применение приговора отложили до окончания войны, как откладывали его почти всем осужденным, и послали на фронт
