Возле хилой на вид кирпичной конуры с нелепо торчавшей из нее наблюдательной вышкой капитан Титов разрешил всем разойтись, оставив нас на милость заместителей командиров взводов, а сам направился добывать телефонную связь и всё остальное.
Понятное дело, ему следовало сдвинуть в победную сторону почти пропащее дело. Хотя бы договориться о немедленной установке мишеней, об оцеплении и ограждении, о сигнализации и прочем, что контингенту стрельбища полагалось сделать ещё до нашего появления. Этим Пётр Пантелеевич и занялся, хорошо понимая, что стрельбы отменять нельзя ни в коем случае. Таков был приказ! Да и не напрасно же мы топали в такую даль?
Наш Пётр Пантелеевич, как и положено командиру, всё взял на себя. У нас же, у курсантов, не осталось сил даже для того, чтобы бы следить, где и как он решал наши вопросы.
В течение часа мы бездействовали в отчаянной борьбе с морозом, стараясь не окочуриться. В конце концов, полторы сотни вооруженных людей, доведенных до окоченения, без спроса втиснулись в упомянутую ранее конуру, совершенно лишенную какой-либо мебели и не имевшую ни единого признака систем отопления.
Внутренняя площадь конуры, стены которой были увешаны плакатами на тему стрельбы и метания гранат, едва ли достигала двадцати пяти квадратов. Но каким-то чудом в ней уместились сто тридцать пять человек, они постепенно надышали, притёрлись, прижались – всё же не на улице.
И сразу стало веселее! Даже принялись балагурить. Словно забыли о пропущенном обеде и нетронутом сухом пайке в своих вещевых мешках. Отстреляться бы для начала, а уж потом…
Я и не заметил, когда меня сморило. Очнулся оттого, что меня, видимо, уже давно тормошил командир моего отделения Володька Дегтярёв:
– Подъём! Не царская опочивальня! – раздражённо тянул он меня, видимо, не первый раз. – Наш черед подходит! Снегом умойся для начала… Вот-вот на исходный рубеж выдвигаться, а там глаз от ветра не раскрыть! Автомат не забудь, вояка!
Убедившись, что я стал соображать, Володька принялся в завале из тел отыскивать и будить остальных ребят своего отделения. Оказалось, что из-за относительного тепла и недостатка кислорода плотно задремали все, несмотря на уже доносившиеся снаружи трескучие автоматные очереди и одиночные выстрелы первой смены.
Выходило так, что за это время наш Петр Пантелеевич всё организовал! В комнату даже специфический запах сгоревшего пороха проник. Кто-то после стрельбы заливал застывшее ружейное масло в ствол и в ствольную коробку, чтобы смыть свежий нагар. Кто-то ругался, утверждая, будто на морозе у него заклинил затвор, и советовал всем стереть всю смазку досуха. Многие смотрели на него с удивлением, ведь опыта стрельбы в мороз ни у кого не было. Не разыгрывает ли? Как же так – автомат Калашникова и вдруг заедает?! Мы-то перед выходом наоборот всё его нутро густо смазали. Кто-то посмеивался, утверждая, будто всё это ерунда, а кто-то принялся протирать автомат от смазки. Кто-то продолжал дремать, вытянув затекшие ноги в освободившееся пространство. Кто-то поспешно пробирался к выходу, не нарочно наступая на спящих.
В общем, жизнь опять повела нас в заданном направлении! Дело закрутилось!
Когда мой самолёт лёг на крыло, в животе что-то неприятно втянулось, а мысли перекинулись в детство, в котором мне тоже приходилось стрелять из автомата.
Тогда, я хорошо это помню, мой отец служил командиром стартовой батареи и по возможности брал меня на каждые стрельбы своих подчинённых. После выполнения положенных упражнений отец объявлял оценки, затем отдельно строил двоечников и снова им объяснял все правила стрельбы из автомата, указывал, кто и какие допустил ошибки и как делать правильно.
После этого отец обычно уточнял, стараясь раньше времени не раскрывать задуманный им подвох, у кого из двоечников плохо пристрелян автомат или сбита мушка.
Надо же! Всегда находились желающие списать своё неумение на «плохой» автомат.
Тогда отец вручал самый «плохой» автомат мне, десятилетнему мальчишке, выдавал положенные для этого упражнения десять патронов и подавал громкую команду, словно полноценному бойцу. И это притом, что автомат в моих руках казался всем чересчур уж большим. Но я изо всех сил старался действовать, как взрослый воин.
Надо сказать, что отец не имел оснований во мне сомневаться. Он по прежним стрельбам знал, что я стреляю как заправский снайпер. Причём с момента появления мишеней, поднимающихся автоматически, никто и глазом не успевал моргнуть, как я их укладывал. Стрелял всегда кратчайшими очередями, всего из двух выстрелов каждая. Стрельба очередями была обязательной, но если очереди состояли из двух выстрелов – это уже высший шик! Вроде и очередь, а расход патронов минимальный.
За полминуты упражнение было выполнено на «отлично», а четыре патрона даже сэкономлены!
– Ну и как? – усмехался отец. – Выходит, даже из плохого автомата любой мальчишка может отлично стрелять. Сейчас с вами снова попробуем освоить эту несложную науку!
Со второго раза двоечников становилось меньше. Неопытные солдаты преодолевали своё волнение, несобранность и страхи. Но даже тем из них, кто опять не выполнил упражнение, отец давал возможность выходить на огневой рубеж до победного результата и обретения уверенности в себе. В следующий раз они, скорее всего, не промажут.
Вспомнилось это мне совсем не для самовосхваления. Даже напротив! Просто мне стало стыдно перед Петром Пантелеевичем за то, насколько отвратительно я отстрелялся, считая себя в душе снайпером. И всё, как я тогда думал, из-за проклятого холода.
Но начальник курса капитан Титов думал не только обо мне, потому-то понимал, что результаты стрельб нашего курса зависели не только от наших умений, но и от немалого комплекса внешних условий. Приходилось делать скидку на мороз, на человеческие возможности, на усталость, на отсутствие опыта. Хотя, кто же всё это станет учитывать на фронте? Кто станет списывать на трудные условия гибель неподготовленных к бою людей? Солдат заранее должен быть подготовлен ко всему.
Покинув временное укрытие, мы сразу ощутили потерю хоть и не столь уж значительной, но всё-таки защиты от мороза и сильного ветра.
Для стрельбы были оборудованы и уже действовали два направления. На каждом из них с нужной периодичностью поднимались мишени. Управление ими осуществлялось с наблюдательной вышки оператором стрельбища по проводам. На каждом направлении и на удалении до 700 метров могли появиться две мишени «бегущая фигура», а после них мог приподняться пулемёт, якобы залегший поближе, метрах в 350. Но последовательность появления мишеней могла меняться. Приходилось внимательно следить за всем пространством впереди себя, чтобы не проглядеть их появление.
На огневом рубеже одновременно лёжа стреляли два моих товарища, а между ними постоянно возвышался Пётр Пантелеевич. Он командовал голосом и взмахом руки, в которой чаще держал красный флажок, а когда требовалась передышка, то и белый, означавший «отбой».
В таком случае с вышки дополнительно раздавался на всё стрельбище сигнал трубача. И нам было страшно представить, как он, бедолага-трубач, в такой мороз отрывал от меди свои несчастные губы! Но сигнал «Отбой» раздавался редко. Значительно чаще разносились сухие раскаты выстрелов, и постоянно виднелась фигура нашего капитана в продуваемой насквозь шинельке.
Каждую пару отстрелявшихся курсантов сменяла следующая, уже получившая патроны, снарядившая магазины и ожидавшая команду Петра Пантелеевича «К бою!»
Для себя я быстренько прикинул, если на пару стрелков уходит минут пять, то нашему Петру Пантелеевичу, чтобы пропустить через себя весь курс, придётся стоять на огневом рубеже подряд триста семьдесят пять минут. Более шести часов! Прямо, как памятнику!
«Боже мой! – ужаснулся я. – Живой человек этого не выдержит! Даже герой! Да и темнеет быстро! Успеем ли отстреляться?»
В ожидании выдачи своих десяти патронов и в ходе наблюдения за стрельбой товарищей я уточнил свои расчёты. Оказалось, что на пару стрелков фактически уходит всего три минуты. Разумеется, если всё проходит без задержек. В таком случае Петру Пантелеевичу стоять на морозе и на ветру придётся меньше. Всего три с половиной часа! Несколько лучше, но вполне достаточно чтобы околеть! К тому же задержки в стрельбе происходят довольно-таки часто. Неужели затворы заедают? Интересно, из-за мороза заедают или из-за лишней смазки на морозе?
А Пётр Пантелеевич при каждом отклонении от нормы обязательно, как и положено, прекращал стрельбу, дожидался сигнала «Отбой» с вышки, наклонялся к лежащему стрелку, разбирался в причинах задержки, даже помогал извлечь застрявший патрон из автомата, что-то советовал, и только потом разрешал приступить к выполнению упражнения… И опять всё продолжалось в том же порядке. Но если бы это происходило летом…
В ожидании своей очереди я сильно продрог, но впереди меня ещё готовилось несколько человек. Мы все издалека наблюдали за происходящим на огневом рубеже.
На некоторое время повисла тишина, но минуту спустя до нас опять долетели сухие звуки выстрелов, ослабленные воем порывистого бокового ветра. Вот – раздался одиночный! Ещё один! Это плохая стрельба! Да и мишени вдали не упали, как должно происходить при попадании. Обе «бегущие фигуры» выстояли, и «пулемёт» успел спрятаться целёхоньким. Совсем плохо! Чистейшая двойка! После такой стрельбы противник нашего стрелка расцеловал бы, а потом пристрелил без опаски за свою жизнь!
Вот и мне пора выдвигаться. По команде «К бою» я, пригнувшись от воображаемых пуль и осколков, как и учили, ринулся на огневой рубеж, правильно упал в нужном месте, распластался, приготовил автомат и стал наблюдать, стараясь в узком секторе не пропустить появление мишеней.
Я знал, что первой на десять секунд может показаться «пулемёт». Но может быть и иначе – сначала на такое же время поднимутся разнесенные далеко по фронту две «бегущие фигуры», а лишь на закуску подставится «пулемёт». Но я знал, что его поражение более предпочтительно. Не поразив пулемёт, нельзя рассчитывать даже на троечку. Потому для пулемёта надо оставить больше патронов, а не выпустить их очередью по «бегущим фигурам».
Всё так! Но сначала мне предстояло обнаружить хоть какие-то цели, хоть какие-то, а уже потом всем телом, не отрывая живота от земли (от утрамбованного снега), развернуться в их сторону, словно волку «Ну погоди!». Потом, не мешкая, прицелиться и поразить обе цели короткими очередями в два-три патрона.
[justify]Теоретически всё казалось простым, но реальная задача значительно осложнялась, ведь из-за не проходящего озноба, из-за волнения, из-за порывов ветра и холода мои глаза отвратительно слезились. То ли кружащийся снег,
