Брежнев настолько заигрался, что самоутвердился во мнении, будто Андропова на партийном олимпе не стало уже сегодня, так что опасаться его реакции на столь отвратительные для него вести нет нужды. Андропов – это же почти готовый политический труп! Он ответить ничем не сможет! Он будет вынужден смириться с решением Брежнева, с решением коммунистов на пленуме ЦК КПСС, как со своей неизбежной судьбой! И скоро о нём вполне можно будет забыть, как о сотнях уже давно забытых партийных работников.
Брежнева заранее радовало еще ненанесенное Андропову унижение. Он расценивал это унижение как результат своей безупречной прозорливости, ведущей его к заслуженной победе.
Но Брежнев не учёл кое-чего, оказавшегося решающим в данном вопросе. Он-то всегда был уверен, будто сила человека состоит только в его должности, дающей ему определённую власть над остальными, ну а человек без должности – это же пустое место!
Брежнев, сам не являясь личностью в полном смысле этого слова, не мог себе представить, что сила Андропова таилась не только в его высокой должности, но и в характере, в убеждениях, в силе воли, в решительности, в высоком интеллекте. Наконец, в той цели, которую он когда-то перед собой поставил и, как ему казалось, почти достиг.
Всего этого у Андропова оказалось в избытке, зато почти отсутствовало у Брежнева. Потому он не мог представить, какие преимущества дают Андропову его высокие личностные качества (мораль к ним явно не относилась!), к которым следовало прибавить ещё и огромный опыт руководителя сильнейшей спецслужбы мира. А КГБ, можно быть уверенным, привык работать в самых безнадёжных ситуациях так упорно и умело, что те ситуации, в конце концов, становились выигрышными. Привычным это стало и для деятельности самого Андропова.
Потому в тот роковой момент, когда Брежнев уже тайно торжествовал, готовясь предельно унизить Андропова, его собственное существование не могли бы продлить никакие земные силы!
Именно так, ибо в собственной судьбе Брежнева всё было коварно предрешено! Со своим странным желанием соблюсти внешние приличия, он сам оказался первой поваленной костью некого пресловутого домино. Причём, его судьба решалась ни каким-то неведомым и всесильным дьяволом, а тем самым секретарём ЦК КПСС, подчиненным Брежневу, которого он сначала умышленно не назначил «первым», а теперь преждевременно и так неосмотрительно «похоронил».
Всё сбылось, как некто (не буду лукавить – разумеется, им был Андропов) и спланировал!
Теперь-то всем известно то, что в тот момент еще не сбылось, но было вполне прогнозируемо!
Следующим утром (10 ноября 1982 года), наступившим после вечерней встречи Брежнева с Андроповым, охранник Леонида Ильича, по инструкции заглянувший в спальню к шефу, обнаружил его в постели бездыханным.
И тогда охранник, выполняя требование другой инструкции, немедленно доложил о происшествии по телефону. Вот только доложил он не Председателю КГБ Виталию Федорчуку, как полагалось по инструкции, а Юрию Владимировичу Андропову, хотя он с мая 1982 года уже не являлся Председателем КГБ и, соответственно, не отвечал за расследование происшествий государственного масштаба.
На первый взгляд выходило, будто охранник грубо нарушил требование инструкции, имеющей государственное значение.
Да, он действительно нарушил! Но почему нарушил? По давней привычке?
Не верится мне в это – все инструкции давно переписали под нового Председателя. Видимо, всё же, охранник по-прежнему работал на Андропова. Работал с тех пор, когда тот был еще Председателем КГБ. Работал и теперь, потому что был основательно и навсегда запуган. И его испуг, нет сомнений, очень убедительно освежили накануне.
Что бы ни говорили потом о тех событиях, но о смерти Генсека именно Юрий Владимирович узнал первым. Более того! Он первым оказался рядом с мёртвым Брежневым! Оказался даже раньше, нежели о смерти узнала его жена, Виктория Пинхусовна Гольдберг. В СССР её с подачи официальной прессы называли только Викторией Петровной! Почти никто и не знал о ее истинном имени и еврейском происхождении. Как, впрочем, и о происхождении жены Суслова и Пономарева, и Молотова, в своё время!
Столь раннее появление в доме покойного Андропова объяснялось только тем, что он считал предельно необходимым для себя первым обнаружить и изъять из сейфа Брежнева все материалы, компрометирующие самого Андропова.
Это и было им своевременно исполнено. А спустя несколько минут рядом уже вертелся давно попавший под влияние Андропова очень весомый член Политбюро Дмитрий Устинов. Там же оказался и давний подручный Юрия Владимировича в вопросах здоровья и умерщвления кремлёвских небожителей академик Чазов. Скоро приехал ещё один старейшина Политбюро, Андрей Громыко.
Посовещавшись пару минут накоротке прямо в спальне Брежнева, они решили дальнейшую судьбу страны, согласившись, что следующим Генеральным секретарём из их троицы станет Юрий Владимирович.
Они хорошо знали, что остальные члены Политбюро, не присутствовавшие при этом, не станут возражать любому решению аксакалов, когда их поставят в известность о предлагаемой для голосования личности нового Генсека. Это и не принято и опасно для жизни несогласных!
Потому подготовленное Андроповым избрание Андропова прошло как по нотам!
Теперь всем должно быть ясно, кто именно очень долго являлся истинным хозяином положения в стране. И должно быть ясно, кто оказался режиссёром многих событий, предшествовавших избранию Андропова генеральным секретарём ЦК КПСС.
А хорошо информированным лицам пришло время подводить итоги. Они оказались таковы: Брежневу убрать по своему сценарию Андропова так и не удалось, зато Андропову убрать со своей дороги Брежнева удалось без особых усилий! Правда, ждал нужного момента он очень долго, пятнадцать лет.
Следствию, если оно когда-то состоится, что мне сегодня представляется невероятным, должно быть очень интересно, что в ту трагическую ночь личного врача Брежнева, который всегда (именно, всегда и везде, даже в туалете!) находился рядом с Леонидом Ильичом, в доме не оказалось. Иначе говоря, наглость и уверенность в своей безнаказанности исполнителей убийства – налицо!
Ох уж этот неустранимый почерк спецслужб! Он никогда не меняется, как и походка! Он всегда выдаёт исполнителя, но никогда не сдаёт его в руки правосудия!
49
Представляю, какой бы поднялся гвалт в моём самолёте, если хоть часть моих мыслей прозвучала бы вовсеуслышанье.
Многие бы посчитали их крамольными. «Разве можно такое говорить о таких важных людях?! О таких людях, которые вам-то явно не чета!»
Другие же, более активные или считающие себя обязанными возразить, кому угодно, закидали бы меня вопросами, ответы на которые им совсем не нужны.
Например: «Кто вы такой, что позволяете себе подобные высказывания? Где вы вообще понабрались своих гнусных сплетен? Мы этого всего не знаем, значит, его нет и быть не может! Мы все здесь, видите ли, об этом не проинформированы, а вам-то, откуда это известно? Самый умный выискался, что ли? Так мы таких умников уже предостаточно повидали! Откуда только взялась вся ваша нечистая мякина? Ведь сами и понавыдумывали невесть чего, а теперь нам мозги пудрите, будто всё так и было! Провокатор, стало быть, вы! Вражина! Сами-то, случаем, не из тех будете, кого теперь грязью поливаете? Распространяете всякую запрещенную пропаганду; надо бы вас потрясти, где следует! Вот мы, подождите, обязательно постучим на вас, куда нужно!»
И далее в том же духе.
Наверное, и сумасшедшим бы меня признали, но ни за что по существу со мной бы не согласились! Такова уж психология большинства людей – для них то, чего они не знают, существовать не может! А те, кто на этом настаивают – они же просто ненормальные!
Это мне вполне понятно! И всё же! Что бы я им ответил? Мне-то заранее известно, что оправдаться перед целым «фронтом» столь благородного возмущения, выразившим в мой адрес недоверие и презрение, никак невозможно.
И всё же. Что бы я ответил, если бы они меня припёрли к стенке?
Не знаю… Хотя и смешно это, и грустно, пожалуй, поскольку в подобных ситуациях я чувствую собственное бессилие. Сдаюсь почти без боя. И уж не знаю, как только знаменитые ораторы в таких ситуациях могли переломить негативные настроения масс себе на пользу? Хорошо понять бы это, но мне до сих пор не удалось.
Зато я точно знаю, что такая добродетель, как скромность, любую истину непременно искажает! Потому-то хоть перед собой я скромничать не стану.
Да! Я многое знаю! Многое из того, что бесполезно выпытывать у случайных пассажиров вокруг меня. Будь их тут десятки или даже сотни. Уверен, что почти каждый из них не знает и доли того, что должен был знать при нормальном образовании, интеллекте и любознательности. Но они не знают! И всё-таки живут, и даже чувствуют себя счастливыми! Не понимаю их, но пусть себе и дальше живут в неведении, а я так жить не научился.
«Да кто ты такой, чтобы народ очернять? Самый умный, что ли?»
Нет! Я не признаю в себе наличия высокомерия. И никогда не считал себя самым умным. Более того, я многие годы своей службы в войсках и последующей работы в вузах был окружен коллегами, многих из которых уважал и ценил значительно выше себя. Было за что, как я полагал. Теперь же картина резко изменилась. Изменилась в худшую сторону! Я-то по-прежнему не считаю себя «самым умным», но не хочу сливаться с той серой массой, которая вдруг сдавила меня со всех сторон. Не хочу и не буду! Потому не могу этой массе петь дифирамбы, величая ее, серую, народом, да еще великим.
Да! Я многое знаю, но чаще об этом молчу, вспоминая лишь сам с собой, чтобы что-то уточнить или исправить в своих представлениях. Давно понимаю, что делиться своими знаниями с кем-то можно, однако не всякий способен их усвоить, но главное – как правило, это для них проходит без малейшей пользы. Современники очень уж активно не желают знать лишнего и, тем более, того, что их взбудоражит, что заставит самостоятельно думать, делать собственные, а не подсказанные кем-то выводы. А то, не дай-то бог, ещё и на подвиги потянет. Их позиция ясна: «Нет, уж! Извольте! Мы умываем руки! И не надо нам ваших проповедей! Нам итак хорошо!»
И всё-таки, как же рождаются «мои дивные бредни»?
Хм! Разве я скрываю это от тех, кому действительно интересно?
[justify]Но ничего особенного… Источников информации у меня, конечно, предостаточно. Разных. Сам их и подбирал когда-то. Причём никогда не
