Наконец её уговорили, горничная быстро выскользнула из шерстяного плена платья и явила себя нагую ошеломлённым дивной красой её тела постояльцам.
Поборов наигранно внутреннее сопротивление мужчины быстро обнажились и начали тискать и целовать горничную, гладить по груди, по спине, между ног. Не устояв под эротическим натиском двух жеребцов, горничная бухнулась на кровать. На неё, как коршун на жертву, набросились мужчины. Началась эротическая вакханалия.
– Нравится? – участливо спросил Константин Альбертович. – Сейчас повторим то же самое; сначала с каждым по отдельности, затем маленький свальный грех – одна молоденькая самочка и три опытных самца. Давай, милая, снимай белье.
Я стояла посреди комнаты нагая, послушно исполнив приказание хозяина квартиры. В комнату вошли один за другим полностью обнаженные гости.
Шмидт уселся в кресло, посадил меня себе на колени и спросил:
– Никогда не играла на флейте?
– Нет. Учусь играть на гитаре, – ответила я, чем вызвала громкий смех у мужчин.
– Сегодня умение играть на гитаре не пригодится, – продолжил Шмидт.
– Всё поправимо, Нина, – вставил слово Барсуков. – Играть на флейте, это повторить происходящее на экране, – и указал пальцем на телевизор, где женщина делала, минет.
– Вот это и значит играть на флейте. – Шмидт поставил меня перед собой на колени, - видишь флейту? играй! только медленно. Не люблю быстрый темп исполнения.
И я принялась играть. Остальные мужчины расположились на полу, тихо беседуя и ожидая своей очереди. Женя задёргался на стуле, замычал, начал вертеть головой. Барсуков поднялся и подошел к Жене:
– Не нравится зрелище? Сейчас выну кляп и играй сам. Знаешь, сучёнок, иногда вафлирую, таких как ты, учу уму разуму.
Женя отрицательно замотал головой.
– То-то, сиди и смотри, как твоя девочка прилежно отрабатывает твой долг, – высокомерно усмехнулся Барсуков, взял пальцами свою флейту и покачал ею перед лицом Жени. – Сиди и смотри!
Шмидт застонал, откинулся на спинку кресла и прошептал:
– Удивительная, непревзойдённая игра. Какое мастерство! Теперь ступай к Косте. Он любит звук швейной машинки. Костя, дай ей вина, пусть сполоснет рот.
Константин Альбертович расположился у стены, закинул руки за голову и закрыл глаза:
– Ниночка, приступай!
После хозяина квартиры на четвереньках подполз Кабанчик, развалился на полу и пропел сладким голосочком:
– Я люблю и быстро, и медленно. И танго, и кадриль. И много раз подряд. Не разочаруй меня, девочка! Трудись, музыкантша!
И тонко и дробно рассмеялся, успевая хрюкнуть между смешками.
***
Что было потом, девочки, помню плохо, всё происходило как в тумане. Запомнились только слова «вертолёт» и «барабан». Особенно последнее после того, как Шмидт, потянувшись, произнёс:
– Пришла пора исполнить партию на ударных. Как дела обстоят с барабаном?
И сильно вошёл сзади. Неимоверная боль скрутила меня, в глазах потемнело, хотела закричать, но сумела выдавить хрип.
– Роб, ну, ты и садист, – осуждающе сказал Барсуков. – Это ж тебе не на зоне молодого опускать.
– Долги нужно отрабатывать, Игнаша. За не отданный долг наказывать вдвойне, чтобы другим неповадно было честных людей на бабло кидать.
– Нин, как же так? – вскрикнула Танька посудница. – Это сколько же тебе годков было, когда через такое прошла?
– Да теперь-то какая разница, – Нина вяло махнула рукой, – ничего, что прошло, не исправить.
– Дальше что было? – нетерпеливо спросила Катька кладовщица. – А что? интересно, просто… конечно, если неприятно вспоминать…
– Да зачем бы я вас тогда позвала, девочки? – Нина вытерла набежавшие слёзы. – Для того и позвала – выговориться.
– Может, по рюмочке, –- неуверенно предложила Аля.
– Наливай по полной, – за всех ответила Нина.
10
– Как тебе понравились наши незатейливые экзерсисы, Нина? – спросил Шмидт, делая мне укладку волос. – Удивляешься, откуда такое мастерство?
Шмидт довольно рассмеялся.
– Еще на зоне, детка, перед тем как отшпилить пидора, – не лишать же процедуру эстетической составляющей? – делал ему укладку волос. Выбривал начисто личико, наносил макияж. Яркой помадой красил губки: мне нравится окунать перо в красные чернила…
– Роб не боялся быть загаженным, как пидор. – Барсуков вступил в разговор. – Всегда плевал на такие старомодные рассуждения.
– Не боялся, Игнаша прав, – Шмидт закрепил причёску лаком, – мне всегда было плевать на какие-то правила и устои. Для меня существовали правила, установленные мной, и, если кто не был с этим согласен, мог свободно высказать своё мнение, отведав вкус моего пера. – И продолжил.
– Уроки стрижки и макияжа брал там же, на зоне. Сидел в 19**том году в N-ском ИТЛ за любовь к малолеткам знаменитый на весь Союз мастер-парикмахер и визажист, как это модно говорить ныне, Тихонов Геральд Самсонович.
Всему бомонду столичному увядшую красоту возрождал буквально из небытия. Чудеса творил неимоверные! на конкурсах внутри Союза и в странах социалистического лагеря первые места брал, впоследствии принимал участие, но более весомо – членом жюри.
Закрывали глаза на его шалости – любил свободное время от трудов праведных проводить с малолетками, совращать которых смысла не было, сами сошли с пути верного.
Предупреждали, конечно, чтобы не зарывался, знал рамки. Звезда звездой, но и звезды часто гаснут. Следовал этим правилам наш Геральд Самсонович, да прокололся на одном пидоре малолетнем. Оказался тот, то ли сынком видного партийного бонзы, ищущим острых ощущений на свою представительную попу, то ли племяшом генерала из влиятельных внутренних органов. Что уж там у них случилось между Геральдом и тем пиндосом, кто знает. Остался пидор неудовлетворённым или Геральд перестарался – тайна. Но узнали наверху про это и решили дать время нашему искусному цирюльнику подумать, а заодно и уберечь от излишнего гнева родственничков, пока накал страстей не утихнет. Вот и определили в наш лагерь севильского цирюльника от глаз подальше. За любовь неординарную строго наказать следовало Геру, но, когда в лагере узнали, чьим родственником был малолетка – оставили, как есть. Погоняло дали Геральду – Тиша, от фамилии. Тиша рассказчик превосходный был, а может, и есть. Скучно зекам ночью, вот он байки про жизнь светскую и травит, живот порвёшь со смеху. Порядок навёл на головах нашей бродяжной братии: фирменные причёски от мастера, да где? на зоне! От мастера международного класса! Не зона была, а выставка причёсок. А чтобы Тиша не скучал, иногда подгоняли ему материал для развлечения, чтобы плоть не иссохла, и чтобы не подох бедняга, отягощённый тяжёлым житием зоны.
Закончил Шмидт рассказ, осмотрел меня со всех сторон и заключил:
– Братья-коллекционеры, это моя лучшая работа!
Затем обратился к хозяину:
– Костя, дай шприц с зельем, пора девочку приводить в чувство.
***
Сделали, девочки, мне укол и снова вернулась на место прежняя Нина, вернулась в своё тело, а оно, тело, болит. – Нина заплакала. – Стало мне обидно, что первая любовь боком вышла. И оттого ещё больнее, что использовали, как животное лабораторное.
Слово «экзерсис» – упражнение по-латыни. Не хочу разговор с родителями пересказывать. Тяжело вспоминать всё это: крик стоял дикий, впервые за всё время отец так ремнём отстегал, еле на кровати лежала, сесть не могла. И пожалела: раньше нужно было ремнём учить, пользы было бы больше, но поздно – оборвалось внутри что-то, пусто на душе стало.
11
Пакеты с деньгами, которые я носила, оказались выручкой от продажи наркотиков; а пакеты – пакеты с разной всякой этой гадостью.
[justify][font="Times New