История китайского летчика. Часть 2

о перемирии дошла до госпиталя, всех охватило ликование. Раненые китайские добровольцы, северокорейские военные и даже южнокорейские пленные радостно обнимались, как братья, и поздравляли друг друга с миром и с жизнью. Те, кто мог, танцевали от радости. Даже бойцы с ампутированной ногой пытались приплясывать, подпрыгивая на уцелевшей. Многие, особенно женщины-медики, плакали, не стесняясь своих слез. Кто умер от ран в этот солнечный день, покидал мир с улыбкой радости. Начальнику госпиталя стоило немалых усилий предотвратить салют из всех стволов, который уже готовились дать те, у кого было оружие. Джао Да казалось: окончание этой «малой войны» люди его народа встречают с большей радостью, чем конец «большой войны» в 1945-м. Очевидно, думал он, это так, потому что сейчас мы бесспорные победители, а тогда только разделили победу, одержанную нашими союзниками.
Джао Да поздравил своих товарищей-раненых и врачей, вежливо поулыбался им, выпил с ними чашку обжигающего пищевод корейского рисового вина. Потом незаметно покинул общее веселье, нашел уединенный уголок и невесело закурил. На душе было тяжело. Этой «маленькой», но удивительно кровопролитной и разрушительной войне он принес в напрасную жертву своего крылатого друга, свой верный Р-40 «Томагавк», «Крылатого кота», с которым прошел столько небесных дорог и опасностей. Крыльев нет. Он ранен и устал. Он один под небом. Надо попытаться найти семью, отца и сестру, или хотя бы их след… Но как? В родной стране он нежеланный гость. Бои окончились, Джао Да стал не нужен. Товарищи товарища Мао сейчас с удовольствием припомнят ему и побег из красной авиашколы, и нелюбовь к партии. Путь в Америку окончательно закрыт после того, как он воевал здесь против американцев. В СССР Джао Да тоже никто не ждет, он убедился в этом еще в пятидесятом году. Придется начинать все с самого начала… Где-нибудь, еще не ясно, где…
- Вот ты где, старый шанхайский боевой дружище! – раздался вдруг зычный командирский голос командира 24-го армейского корпуса бывшего кавалериста Лю. – Почему не веселишься?
- Чего нос до самого окурка повесил, Да-Нет? – в тон ему подхватил насмешливый баритон полковника Николая Лисицына.
Джао Да искренне улыбнулся старым друзьям. Сейчас он был рад видеть их больше, чем окончанию войны.
Последние бои явно не прошли для них даром. Рукав красивого, с красным кантом френча комкора Лю был распорот до самого плеча, а согнутая в локте загипсованная рука торчала на обмотанной шелковым платком распорке. У полковника Лисицына была перевязана «чепчиком» бинтов голова, а под глазами густо налились синевой кровоподтеки. Но оба широко улыбались, и вид у них, несмотря на ранения, был сияющий и победный.
- Приветствую, друзья! – сказал им Джао Да, протягивая руку. – Втроем мы составим одного идеального раненого, у которого подбиты все важнейшие части тела – голова, рука и нога. Где это вас так?
- Чепуха, попал под штурмовку американской авиации, - легкомысленно  отмахнулся комкор Лю. – Вместе передовым бронеотрядом корпуса… Поломал кости в двух местах, когда выпрыгнул из горящего танка и приземлился на злополучную руку… С этого Ис-2  лететь, как с крепостной башни!
- А я не мог прикрыть товарища Лю с воздуха, - вздохнул товарищ Ли Си-Цин. – У нас в дислокации авиадивизии диверсанты, крысы, главный склад с боеприпасами на воздух подняли. Как только пробрались?! Осколками много МиГов продырявило… Вот, и мне досталось, когда командовал эвакуацией авиатехники… Но комдива, валенка, теперь точно отстранят, - недобро усмехнулся советский полковник. - А на его место кого, угадай?
- Ты давно заслужил генеральские погоны, Ко-ля, - уклончиво ответил Джао Да.
- Это да, - без ложной скромности ответил советский друг. – А ты что такой смурной? Победа же!
- Победа, - согласился Джао Да. – А моей машины нет. Вы же знаете, этот самолет был мне как брат…
Комкор Лю сочувственно положил Джао Да здоровую руку на плечо.
- Я видел его доблестные обломки, - мрачным и торжественным голосом, словно речь шла о погибшем воине, произнес он. – Когда доложили, что найдено место катастрофы, я оставил КП и специально приехал туда, чтобы убедиться, что твоего трупа там нет. Стало быть, ты жив, надо искать и выручать.
- Спасибо, - поблагодарил Джао Да. – Твои бойцы действительно выручили меня. Жаль только, что меня сбили напрасно…
- Не скажи! – отозвался комкор Лю. – После твоего радиосообщения о местонахождении американских походных порядков мы в командовании 9-й и 20-й армий смогли точно рассчитать их время подхода. Это позволило нам нанести сокрушительное поражение не только южнокорейским дивизиям, но и передовым частям американцев…
- Подожди, - оборвал комкора Джао Да, не совсем понимая, о чем тот ведет речь. – Ребята в госпитале в один голос твердят, что потерпели поражение как раз мы…
- Пораженцы проклятые, ничего не видят дальше своего окопа! – раздраженно буркнул товарищ Лю. – Июльская наступательная операция стала великой победой Китайских народных добровольцев, которая позволила нашей делегации на переговорах в Пханмунджоме выступать с позиции силы!
- Разве что так, - сказал Джао Да, которого всегда отличал критический склад ума. – Тогда ты действительно Наполеон, дружище Лю, находишь победу даже на дорогах отступления.
Комкор Лю самодовольно улыбнулся: сравнение с харизматичным полководцем польстило ему.
- Какое такое отступление? Небольшой тактический отвод войск на заранее подготовленные рубежи, обусловленный оперативной необходимостью и полным господством противника в воздухе, - он назидательно поднял указательный палец здоровой руки. – Главное, мы сумели вывести наши войска в полной боеготовности, потеряв какие-то двадцать… в худшем случае – тридцать тысяч людей . Так, мелочи!
При виде уверенной физиономии командира 24-го корпуса Джао Да предпочел промолчать, что гибель даже одного человека для него не «так, мелочи». Наверное, военно-стратегическое мышление выше моего понимания, подумал летчик, и благодарение за это Будде Шакьямуни.
Между тем комкор Лю, приняв гордую позу военачальника, отчеканил:
- Замкомполка Джао Да! За выдающийся вклад в разгром американских империалистов и их приспешников в ходе июльского наступления командование Китайских народных добровольцев приняло решение наградить вас!
- Только не надо вручать мне почетное знамя или дудку с красным вымпелом, как у вас, коммунистов, заведено, - поморщился Джао Да. – От ордена тоже откажусь. У вас есть двадцать или тридцать тысяч человек (так, мелочи), которые больше заслужили ордена!
Товарищ Лю в ответ хитро сощурился и сделал приглашающий жест советскому полковнику. Николай Лисицын заговорил шутливо-официальным тоном:
- Китайские товарищи действительно сначала предлагали все три указанных варианта сразу. Однако мы с товарищем Лю, хорошо зная тебя, пошли другим путем. Мы тут поднажали на командующего ОВА товарища Нэ Фэн-Чжи, напомнили ему, кто единственный оказывал воздушную поддержку наступающим частям, пока его авиаполки сидели по аэродромам…
- Ко-ля, умоляю, ближе к делу! – попросил Джао Да, хотя сердце его уже наполнилось радостью. «Самолет!» - понял он; душа запела, как встречные потоки в плоскостях.
- Словом, Нэ Фэн-Чжи покопался в ангарах и извлек оттуда оставшийся от войны с япошками в неплохом техсостоянии Р-40 «Томогавк»! - голосом волшебника, приносящего детям подарки, провозгласил полковник Лисицын. – Сейчас мои мехи доводят его на нашем аэродроме. Советских комплектующих к поршневой авиации здесь осталось немного, но что-нибудь покрасивее американского исходника мы изобразим.
- Спасибо, Ко-ля! Брат не сделал бы для меня больше! – Джао Да бросился обнимать советского друга. – Хотя ты и так мне брат.
Командира корпуса Лю, взиравшего на эту сцену с глубоким сочувствием, летчик обнимать не стал исключительно чтобы не потревожить его раненую руку. Товарищ Ли Си-Цин несколько сконфуженно откашлялся и завершил раздачу волшебных сюрпризов:
- Наслышан я, как ты в кабине Пэ-сорокового девушку возил…
- Это была моя сестра, Ко-ля.
- Не суть. Так вот, чтобы тебе больше не пришлось усаживать прекрасных дам на колени или запихивать на пол, препятствуя управлению самолетом, мы тебе в горгот врежем еще одну кабину, пассажирскую. Был у нас в войну такой опыт, делали из «Пэ-сорокового» учебную спарку . Тогда тесновато получилось, но сейчас, за счет отсутствия дублирующей системы управления – вполне удобненько. Девушку малых или средних размеров сможешь катать с комфортом, девушке больших габаритов, конечно, придется ужаться.
И заслуженный советский ас захохотал заразительным мальчишеским смехом, на минуту возродившим удалого веснушчатого Колю Ли Си-Цина из авиашколы в Урумчи.
- Тебя, товарищ Джао, между прочим, очень хотел видеть в Пекине один высокопоставленный партийный товарищ, с которым ты однажды уже беседовал, - перевел разговор на более серьезную тематику комкор Лю. – Но сейчас я не стану настаивать на вашей встрече, в отличие от того раза на гражданской войне.
- И правильно сделаешь, - ответил Джао Да. – Не понравилось мне с ним болтать, да и незачем. Свой лимит пребывания в тюрьмах я исчерпал в Алькатрасе…
- Зря ты так, Да-Нет, - еще не остынув от смеха, заметил Николай Лисицын. – Товарищ Мао явно хотел предложить тебе кресло министра авиации!
- Спасибо, нет, - едко усмехнулся Джао Да; давние воспоминания разбудили в нем горечь. – Это кресло давно протерто тощей задницей старой Сун Мэйлин. После нее я побрезгую.
- Ладно, товарищи, друзья, довольно ворошить прошлое, - примирительно заметил комкор Лю, в котором тоже на мгновение проглянул прежний отчаянный кавалерист. – Ты, Джао Да, не создан для чинов и почестей, я тебя знаю… А если другой вариант… В неволю тебя во второй раз я никогда не отправлю! Долечись и лети себе куда знаешь. Пойдемте лучше веселиться вместе со всеми! Люди празднуют. Там столько моих раненых бойцов и командиров. Такие молодые, как мы когда-то… Давайте и мы помолодеем на один вечер, товарищи! Победа ведь.
***
Джао Да мог поручиться, он никогда раньше не видел таких красивых девушек. Не встречал равной по обе стороны океана. Ее красота была не сродни той природной агрессивной женственности, которая рождает в мужчине страсть и вожделение, будь ее обладательница одета в наряд светской дамы или в рубище крестьянки. Это была не изысканная искусственная красота, взращенная ее обладательницей в оранжерее моды и женских секретов, как хищная и прекрасная орхидея. И не нежная акварельная красота, которую поэты, художники и просто восторженные юноши, еще не постигшие мерзостей мира, почему-то называют «одухотворенной»… Хотя чужая душа – потемки, а женская – вдвойне, резонно полагал Джао Да. Это была даже не та особая, редкому взгляду заметная красота – телесный отблеск красоты духа; летчику доводилось видеть ее у многих женщин, не сломленных в страдании и лишениях…
Красота этой девушки была совершенно не земной – в астрономическом понимании этого поэтического термина. Такими лицами писатели и художники-фантасты наделили прекрасных обитательниц дальних галактик! Джао Да не удивился бы,