История китайского летчика. Часть 2

землянках, но сохранить при этом в себе человека со всем его величием души и многообразием талантов! Мне кажется, у корейского народа эти качества присутствуют в превосходной степени. Потому я и сравниваю в своих репортажах героизм Пхеньяна с героизмом Сталинграда, блокадного Ленинграда, осажденного Севастополя, многострадальной Варшавы…
В глазах специального корреспондента «Правды», в которых еще мгновение назад было очень много от профессионального военного, вспыхнул вдохновенный пламень. Джао Да часто видел его у людей искусства и у товарищей-пилотов, но очень редко – у наземных солдат.
- Я слабо разбираюсь в журналистике, - признался китайский летчик. – Для меня журналисты всегда были орущими ребятами, которые лезут всюду со своими камерами и сочиняют разные небылицы или нелепицы… Однако почему-то мне кажется, что вы напишите об этой войне и об этой стране именно так, как надо, товарищ Сергей.
- Подождите, мы въезжаем в Пхеньян, - не слушая, оборвал летчика журналист. - Вернее, в то, что осталось от этого прекрасного города. Смотрите и запоминайте, чтобы рассказать всем. Мир должен узнать об этом!
***
Пишет советский журналист Сергей Борзенко :
«Со стесненным сердцем я иду среди леденящих душу развалин, по кускам асфальта с остатками рельсов, напоминающими, что когда-то здесь были улицы большого города. Серая глыба обвалившейся стены преграждает путь. На ней сохранились яркие полосы - следы красного креста. Когда-то здесь был госпиталь. Об этом говорят скрученные прутья обгоревшего железа - все, что осталось от кроватей. Госпиталь уничтожен. А чуть дальше, на месте родильного дома, зияют огромные ямы.
Прекрасное, веселое лицо города словно побито черной оспой...
Вот уже третий год продолжается варварская бомбардировка населения героической столицы Корейской Народно-Демократической Республики. Были дни, когда американцы специально били по бомбоубежищам. В планшете одного разбившегося летчика найдена карта города с довольно точно нанесенными на ней целями - укрытиями для населения. В этот траурный день несколько бомбоубежищ, до отказа набитых женщинами и детьми, было завалено. Тот, кто не был убит, оказался заживо погребенным. Бомбежка длилась несколько мучительно длинных часов. (…)
Ежедневные бомбежки вынудили жителей покинуть родной город. За чертой Пхеньяна, у подножия холмов, ютятся тысячи крохотных землянок, по крышу врытых в крепкий каменистый грунт. Город разлился на десятки километров вокруг, как огромная живая река, в половодье вышедшая из берегов. Лишенные крова погорельцы ютятся в шалашах, шатрах, трубах для стока воды; как солдаты, они используют каждую складку местности, где можно укрыться от пулеметной очереди пикирующего «Мустанга». Дети страдают от ночных морозов. Но даже и эти многочисленные кочующие поселки американский военно-воздушный флот не оставляет в покое, каждую ночь бомбит и поливает напалмом. (…)
До войны Пхеньян считался по праву одним из красивейших городов Азии. Сейчас Пхеньян похож на огромную каменоломню. Здесь все разрушено, вырваны из земли, деревья, сожжена трава. И только в замусоренном дворе одного дома, у фонтана с каменным мальчиком, сидящим в цветке лотоса, чудом уцелела плакучая ива. Воздушная волна от разорвавшейся невдалеке бомбы повернула мальчика так, что лицо его обратилось к небу - словно он, каменный, с тревогой ждет появления самолетов. В городе все рушится, железо и камни превращаются в тлен и прах. Только человеческие сердца выдерживают кровавую бурю, разыгравшуюся над страной.
Сожжено красивое здание балетной студии Цой Сын Хи, разбит театр, где с успехом исполнялась национальная опера "Чун Хян"; словно гигантским мечом расколот на две половины католический костел: его искалечили пилоты, исповедующие христианство, верящие в страшный суд. Этот день настанет для них, но вершить суд будут не на небе, а на земле. Не архангелы будут судить извергов в офицерских мундирах, а слепая женщина с мертвым младенцем на руках в белоснежном платье, побагровевшем от крови.
Много ужасов пережило многострадальное население Пхеньяна. Но город, построенный из камней, оказался таким же крепким, как горы. Он, как герой, продолжает жить и бороться. В нем мужественно работает правительство, здесь ежедневно выходят газеты, продаются книги и продовольствие, отсюда можно послать телеграмму. Здесь не только гибнут, но и рождаются дети. С каждым днем народ приобретает все новый и новый опыт защиты против варварских бомбардировок. Как только раздается пронзительный сигнал воздушной тревоги, женщины и дети, поспешно бегут в убежища, пробуравленные в холмах. Тысячи людей, которые не хотят расстаться с родным городом, спят в освещенных электричеством извилистых проходах капитальных бомбоубежищ, созданных по приказу Ким Ир Сена. В них холодно и неуютно, но зато голову надежно защищает каменный потолок толщиною в десятки метров.
Древний город Пхеньян расположен как бы в огромной, изумрудной от зелени чаще - среди холмов, окружающих его со всех сторон. Корейцы любовно, по камешку создавали его целое тысячелетие, а интервенты разрушили его до основания за два года. Был день, когда американская авиация совершила налеты на исторические памятники столицы. Тогда летчики получили приказ - превратить в пыль все, что беспредельно дорого каждому корейцу.
В этот день "летающие: крепости" разбомбили шестиярусную пагоду, построенную в XI веке, снесли с лица земли ажурный павильон, построенный в XVII веке и являвшийся шедевром корейского зодчества. У дозорной башни, воздвигнутой в XVIII веке, упала фугасная бомба весом в тонну. (…) Мне рассказали, что архитектор О Сам Ен во время бомбежки исторических ценностей прибежал к знаменитым западным воротам города и рыдал на их развалинах. Если бы можно было, он телом своим прикрыл бы эти дорогие каждому корейцу исторические ворота.
Со знакомым летчиком я приехал в гости к О Сам Ену. Молодой архитектор жил в лесу за Пхеньяном. В землянке его на столе лежал приготовленный для премьер-министра вычерченный на ватманской бумаге генеральный план восстановления и развития Пхеньяна. Не зная сна и отдыха, он создавал этот план вместе с архитектором Но Сик по указанию правительства Корейской Народно-Демократической. Республики. Архитектор развернул чертежи, и я увидел Пхеньян таким, каким он станет в будущем».
- Вот таким я вижу мой новый город, прекрасный возрожденный социалистический Пхеньян, - мечтательно произнес архитектор О Сам Ен, разливая Сергею Борзенко и Джао Да чай из помятого медного чайника. Заварку предоставил из своего аварийного пайка китайский летчик, сахар – советский журналист, и только вода была местного происхождения, мутноватая. Они сидели в жалкой землянке пхеньянского архитектора, крытой пробитым осколками листом кровельного железа, и слушали его восторженные рассказы о том, как поднимутся из руин широкие проспекты, зеленые сады, дворцы съездов и Центрального комитета победоносной партии товарища Ким Ир Сена, дома, школы и больницы для трудящихся народно-демократической Кореи...
- Эй, очкастый!  Архи…тектор! – в дверной проем заглянул пожилой солдат с винтовкой в руках. – Живо бери лопату и марш засыпать воронки! Пошел!! А вы, товарищи, возвращайтесь в свою дислокацию. Нечего иностранным гостям по норам этих оборванцев шляться.
***
Джао Да вылетел к 38-й параллели, едва сгустились сумерки, с душой, наполненной или, наоборот, опустошенной зрелищем руин Пхеньяна и агонии его жителей. Теперь он почти ненавидел американцев. Даже не тех, кто сидел за штурвалами «Супер-крепостей», а тех, кто каждое утро пил кофе в семейном кругу на кухне собственного дома, ходил в офис, сытно отрыгивал соусом чили, посещал авто-кинотеатры, жарил воскресное барбекю на лужайке после церковной службы… И не хотел знать, что где-то корчится в муках целый народ, и что американские парни там тоже погибают!
Джао Да мог определить курс без навигационных приборов – впереди в темном небе вспыхивали зарницы дальних разрывов. Там ударные дивизии Китайских народных добровольцев пробивали оборону южнокорейцев южнее и юго-восточнее Кимсона. Всю дорогу Джао Да наводили на полевой аэродром радисты 24-го корпуса. Китайский летчик был вынужден признать: идти по приводной радиостанции на реактивной МиГе-15 было легче. Там помогал замечательный советский радиокомпас АРК-5, оставалось только посматривать за авиагоризонтом и вариометром, контролируя режим полета по указателю скорости и высотомеру. Но на Кертиссе Р-40 было привычнее! Тысячу раз прав Коля Ли Си-Цин с его горьким признанием: «Из хороших винтовиков не всегда выходят хорошие реактивщики». Ну и ладно, думал Джао Да, мы со стариной «Крылатым котом» еще не сказали последнее слово поршневой авиации в этой войне.
Благополучно избежав встреч с американскими «ночниками», он приземлился в полной темноте при сильном боковом ветре. Взлетно-посадочную полосу с земли непосредственно перед посадкой грамотно подсветили фальшфейерами (видимо, трофейного происхождения), которые сразу погасили, как только самолет Джао Да закончил рулежку. Война быстро учила своих сынов обманывать приходящую с неба смерть!
На крошечном прифронтовом аэродроме Джао Да встречал сам командир корпуса товарищ Лю.
- Ты очень вовремя, - сказал он вместо приветствия. – Сегодня вечером я остался без своей фронтовой авиации…
- Что случилось?
- Проклятый янкесовский всепогодник подловил на взлете мой По-2… Зенитчики зевнули! Летчик и наблюдатель, к счастью, выжили, их увели в госпиталь… Но самолет расстрелян в труху! Я специально увел тебя на запасной аэродром - надеюсь, янки о нем не знают - и понатыкал на окрестных высотах зенитных точек. Капонир для твоего самолета перекрыли третьим накатом и высадили сверху живую зелень, а тебя ждет персональная палатка. Гордись, тебя встречают как супер-звезду!
Джао Да изобразил артистический поклон, вызвавший сдержанные смешки у собравшихся вокруг молодых солдат и командиров.
- Я особенно ценю, что ты нашел время сказать привет старому другу, генерал Лю, - церемонно произнес он. - Представляю, сколько у тебя сейчас хлопот с разгромом этих злополучных южан!
- Прямо сейчас не очень много, - буркнул Лю. – Мы в целом дожали оборону лисынмановцев за двое суток. Разведка сообщает: они бросают свои позиции и отступают по шоссе Кумхуа на Кимсон. Мы беспокоим их артиллерией, но не атакуем, чтобы не злить напоследок. Если их разозлить, эти южане способны упереться рогом! В конце концов, они тоже сражаются за свою страну…  Пусть уйдут. Завтра займем их позиции и начнем преследовать. Пинать под зад всегда легче, чем драться лицом к лицу.
- Вот это и называется истинная стратегия, достойная Юлия Цезаря, - не без иронии заметил Джао Да.
- Мне больше по душе Наполеон, - ответил бывший кавалерист. – А ты, воздушный шутник, иди-ка лучше поешь да поспи пару часов до рассвета. Тебе предстоит в одиночку обеспечивать мне господство в воздухе… Или хотя бы воздушную поддержку.
- Сделаю все, что смогу, - от сердца пообещал Джао Да. – А можем мы с моим «Крылатым котом» немало.
- Знаю, помню