История китайского летчика. Часть 2

мной.
Командир автоматчиков щегольнул выправкой, встав смирно и вскинув ладонь к мятой  желтой фуражке:
- Здравствуйте, товарищ Джао! Для нас большая честь! По корпусу отдан специальный приказ искать вас и оказать всякое содействие.
- Тогда нам нужен медик. Всем троим.
Невысокая и очень коротко стриженная девушка с повязкой Красного креста и объемистой санитарной сумкой через плечо подбежала через минуту. Она была поблизости, оказывая помощь нескольким бойцам, раненым в перестрелке. Первым делом она хотела заняться ногой Джао Да, но тот остановил ее:
- Сначала американцев, красавица…
- Но, товарищ замкомполка, вы ранены тяжелее всех, - с бесцеремонностью медика попыталась настаивать санинструктор.
- Все равно, американцев сначала, - ответил Джао Да; его действительно начинало сильно мутить. – По тому, как мы относимся к пленным, весь мир будет судить о новом Китае.
Девушка послушно козырнула. В новой китайской армии вообще козыряли очень часто, все и всем. Она быстро наложила перевязки на плечо сержанта (тот перенес процедуру стоически) и на ухо Билли (он испуганно болтал без умолку, пока китаянка нарочно не затянула бинт у него под подбородком). Автоматчики окружали их и с почтительным любопытством наблюдали за действиями медика, как солдаты всех времен и всех войн.
Осмотрев рану Джао Да, девушка-медик не сказала ничего нового:
- Пуля осталась внутри, товарищ замкомполка, большая потеря крови. Рана инфицирована, у вас сильный жар. Срочно надо в госпиталь.
- Сам знаю, - ответил летчик. Когда напряжение прошло, начала наваливаться смертельная усталость. Подступал свинцовый сон, которым хотелось забыться и больше не пробуждаться. Но Джао Да сделал над собой усилие и отдал приказ:
- Командиру корпуса сообщите, что я нашелся. Новых разведданных после крайнего радиообмена у меня нет, я был в плену… Давайте, что ли, носилки, сам уже не смогу. Неите в госпиталь, но только после того, как провожу моих славных янки до сборного пункта пленных. Удостоверюсь, что вы их довели…
Дальнейшие пути этого дня были не лишены некоторой приятности. Недалеко гремела канонада, это было подобно триумфальному салюту: 24-й армейский корпус старого приятеля Лю теснил и трепал отступающих южнокорейцев и авангарды подходивших американцев. Носилки приятно покачивало в такт шагам четырех сильных бойцов. Молоденькая санинструктор семенила рядом, участливо осведомлялась о самочувствии «товарища командира» и давала сколько угодно вкусной прохладной воды.
На полковом сборном пункте военнопленных Джао Да настоятельно повторил инструкции по гуманному обращению тамошнему начальнику и распрощался со своими подопечными янки. Многословные благодарности шофера Билли он пропустил мимо ушей (пленные всегда заискивают перед победителем, их сложно в этом винить), зато скупые слова сержанта были приятны:
- Прощайте, сэр. Вы действительно офицер и джентльмен.
В корпусной госпиталь Джао Да отправили с повышенным комфортом – на недавно захваченном у южнокорейцев медицинском «Виллисе» (для опознания едва успели вывесить красный флаг), в сопровождении персонального санитара и на оснащенном амортизацией лежачем месте. Всю дорогу его будили от забытья мучительные стоны лежавшего рядом молодого командира батальона, час назад тяжело раненного в живот на передовой. Джао Да, желая хоть как-то поддержать парня, грел в своей горячей руке его холодеющую жесткую ладонь, и думал:
«Карма незаслуженно жестока к людям. Ко мне же она до сих пор, несмотря на все гримасы, поворачивалась счастливой стороной. Когда я исчерпаю свой кредит удачи?»


Глава 7.
Конец или начало?

Последующие несколько дней почти выпали из сознания. Пока военные хирурги вырезали пулю и чистили рану, пока Джао Да отходил от наркоза, а медсестры обкалывали его обезболивающим и трофейными антисептиками, череда времени остановилась. Джао Да просыпался, чтобы с жадностью напиться воды, обменяться несколькими фразами с дежурным врачом, пройти надлежащие процедуры и снова погрузиться в блаженную дремоту. Организм, истощенный невероятным напряжением последних месяцев, измученный болью и потерей крови, теперь властно брал свое. Джао Да спал и видел сны.
Сны снились на удивление приятные и радостные. Он видел своих друзей и возлюбленных, живых и мертвых. Они были вместе, были молоды, красивы и пребывали в сияющем волшебном мире, который рождал воспоминания о сказках, читанных в детстве мамой Мин-Су. Маленькая француженка Софи гуляла по лазоревому лугу с Ли Квай-Танем, хорошим парнем и плохим ведомым; она собирала звездные цветы, он говорил ей что-то удивительно приятное, и оба лучисто улыбались. Маньчжурский нотабль и начальник красной авиашколы Линь Ми-Илан танцевал вальс с пышнотелой воспитанницей католического пансиона парторгом Ляо; они больше не ссорились.  Генерал Клэр Шенно в ковбойской шляпе катал на розовом коне юную монголку Жаргал по холмам из облаков. Француз Антуан де Сент-Экзюпери, отложив рукопись, любовался, как легко крутит фуэте младшая сестренка Хун, а старый отец Джао Сэ благосклонно взирал на них обоих и приколачивал каблук к крылатому сандалию для бога торговли Меркурия. Говард Хьюз увлеченно объяснял подтянутому советскому военлету Ван Ю-Шину конструкцию фантастического летательного аппарата, показывая чертеж в золотой раме. А «Пулемет» Келли сидел в кресле-качалке и с довольным видом чистил пистолет-пулемет Томпсона. Из всех, кого Джао Да хотел бы видеть, в этом сне отсутствовали только русский друг товарищ Ли Си-Цин и командир корпуса кавалерист Лю; наверное потому, что они были очень близко наяву. Друзья видели Джао Да и радостно махали ему руками, а девушки посылали воздушные поцелуи, но не могли преодолеть разделявшую их грань. Вокруг цвели дивные растения и ходили добрые звери, которых не было ни в одном атласе живой природы. В изумрудном небе вились райские птицы и кружились все погибшие самолеты Джао Да – и Р-5, на котором он хотел пролететь под мостом через реку Таир, и Кертисс III, сбитый над Шанхаем, и оба И-16, и лучший небесный друг старина Р-40 «Крылатый кот»… Еще выше, там, где в сказочной вышине надлежало быть светилу, лучилось мягким и ласковым светом лицо его матери, прекрасное, как у дев с картин старинных европейских художников, и такое доброе, как никогда не бывает у живущих людей. Мин-Су величественно выпустила из рукавов-облаков ослепительную руку и нежно сделала своему раненому сыну приветственный жест. Но она не манила его к себе, а словно останавливала. «Не сейчас, сыночек, остановись, оставайся»…
Джао Да проснулся обновленный и счастливый, хоть подушка была мокра от слез. В госпитале шла привычная суета. Только что привезли новых раненых, и медперсонал пытался пристроить их на немногие свободные места. Из перевязочной неслись стоны и страдальческие вскрики, из операционной – раздраженная брань хирурга на нерадивых сестер. Легкораненые и выздоравливающие праздно прогуливались, ища развлечения, дожидаясь обеда, или читали газеты, или играли в настольные игры. В госпиталях Китайских добровольцев в коммунистическом уравнительном духе не было строгого разделения на офицерские и солдатские отделения. Командиры и бойцы, китайцы и сверокорейцы, и даже южнокорейские пленные лежали вперемежку. Но Джао Да, как пациента, пользовавшегося особым расположением командира корпуса товарища Лю, отгородили старой шелковой ширмой с изображением хвостатого дракона. Возле ржавой кровати (роскошь, многие раненые лежали на полу на циновках) было сложено старое стиранное солдатское обмундирование, которое заменяло здесь госпитальную пижаму. Поиски обуви успехом не увенчались. Ходить, видимо, предстояло босым, но полы были чистыми – санитары у коммунистов старались.
Джао Да поморщился от боли в раненой ноге, отметил про себя, что болит она так, как заживающие раны, и с усилием оделся. Костыли, без которых перемещаться было пока сложно, одолжил сосед, одноногий боец, который меланхолично посасывал потухшую крестьянскую трубочку. Летчик поблагодарил его и, ковыляя, отправился узнавать новости.
Это не составило труда. Товарищи Джао Да по несчастью, бойцы и командиры Китайских народных добровольцев, которых привозили в госпиталь все эти дни, в красках открыли перед ним хронику боевых действий «пропущенных» дней. Хроника, вопреки ожиданиям, производила далекое от триумфа впечатление. Вечером того же дня, как Джао Да освободился из плена, картина на фронте резко изменились. Американское командование с присущей ему примитивной изобретательностью нашло простейший выход из сложной ситуации с блокировавшими путь к фронту 3-й дивизии Армии США отступавшими южнокорейскими войсками. Под угрозой оружия янки развернули своих «кули» и погнали их в контратаку. Следом на растянувшиеся боевые порядки 24-го китайского корпуса приятеля Лю обрушились сами американские части, и, главное, в небе появились самолеты 5-й воздушной армии США. Понеся большие потери под ударами с воздуха и с земли, китайские войска перешли от наступления к обороне, а от обороны – к отступлению. Только на северном берегу реки Кимсончхен добровольцы смогли закрепиться и, в свою очередь, остановили продвижение противника. Результаты блестящего четырехдневного китайского наступления в конечном итоге свелись к выравниванию небольшого выступа фронта. Большая часть захваченных трофеев была либо уничтожена с воздуха американской авиацией, либо оставлена при отступлении бывшим владельцам. Джао Да не удивился бы, узнав, что его «подопечные» сержант военной полиции и шофер Билли, проведя в плену менее суток, были освобождены американским контрнаступлением. Карма зеркально вернула им его счастливую участь.
- Похоже, мой давнишний приятель кавалерист Лю заигрался в Наполеона, - задумчиво произнес летчик. – На пути каждого Наполеона обязательно окажется Березина, только имя ей Кимсончхен. Надеюсь, он сумел унести за нее свою одноглазую башку в целости… Тем более жаль моего старину «Крылатого кота», который сложил крылья во имя этой авантюры!
Оправляясь от раны, отдыхая и обдумывая призрачные планы на будущее, Джао Да провел в госпитале  еще несколько дней. А потом на часах истории пробило 10.00 утра 27 июля 1953 года. Склонившись в Пханмунджоме над листками бумаге, отпечатанными на обычной штабной печатной машинке на трех языках – корейском, китайском и английском, генерал Армии США Уильям Гаррисон, генерал Корейской народной армии Нам Иль и командующий Китайских народных добровольцев Пэн Дэхуай подписали соглашение о перемирии.
«Командующие противоборствующими сторонами отдают приказ и обеспечивают полное прекращение всех военных действий в Корее всеми вооруженными силами, находящимися под их контролем…, начиная с двенадцати часов после подписания настоящего Соглашения о перемирии», - гласила печатная строка. И хотя кое-где на 38-й параллели южно- и северокорейские войска еще продолжали ожесточенные бои, используя «оставшиеся до мира 12 часов», чтоб занять лишний клочок земли или сопку, над истерзанной страной пролетел вздох облегчения.
Когда весть