История китайского летчика. Часть 2

успел бежать, расплатились перед победителями за чужие грехи, миссиям французского Красного креста не пришлось отдыхать: для их труда во имя человечности нашлось применение в континентальной Африке. Ее раздирали войны и мятежи, она погрязла в голоде и болезнях, которые были наследственными бедами колониального прошлого. Работа здесь была тяжелой и опасной, зачастую грязной и неблагодарной, а быт – спартанским и неустроенным. Джао Да доставлял медикаменты и продовольствие в охваченные эпидемиями или военными действиями районы, осуществлял воздушную связь между отдаленными миссиями Красного Креста и миротворческих сил, вел воздушную разведку и наблюдение. Ему много раз приходилось менять своего верного «Крылатого кота» на самолеты других типов, часто находившиеся в таком скверном техническом состоянии, что казалось – они развалятся еще на земле. Взлеты и посадки на неподготовленных, заброшенных или разрушенных площадках стали для него обычным делом, а в «благодарность» за гуманитарные миссии с земли часто открывали ураганный огонь из всего, что могло стрелять.
Выпадали китайскому летчику и совсем экзотические задания. Однажды вождь племени Уше, на территории которого приземлился Джао Да, попросил поднять его в пассажирской кабине повыше, чтобы он мог попросить у неба дождя.
- Почтенный вождь, прокатить вас на моем Кертиссе Р-40 над угодьями вашего племени для меня не проблема, - ответил Джао Да туземному лидеру. – Но что если мы взлетим, сделаем пару кругов, приземлимся, а дождь так и не пойдет?
- Вы читали вчерашнюю метеосводку из Найроби? -  ответил вопросом на вопрос вождь.
- Не хватило времени, - признался Джао Да.
- Если бы вы ее читали, то узнали бы, что завтра ожидаются сильные осадки, - вождь поправил очки в золотой оправе. – А мне надо поддерживать авторитет среди своих подданных. Можете представить себе, какое впечатление произведет на них наше воздушное шоу. Так что потрудитесь подготовиться в полету.
Джао Да посадил хорошо информированного африканского шоумена в пассажирскую кабину, и они совершили показательный полет, к которому Джао Да добавил от себя несколько фигур высшего пилотажа. Все племя Уше наблюдало за ними с земли и танцевало ритуальные танцы.
На следующий день пошел дождь.
- Благодарю вас, что подыграли мне, - сказал вождь Уше китайскому летчику. – Видите, какими методами приходится управлять! А ведь я образованный человек, выучился в Европе на врача… Увы, пока моим соплеменникам колдуны нужны больше, чем медики.
Однажды импозантный угандийский диктатор Дада Уме Иди Амин  пригласил Джао Да стать его личным пилотом, обещая звание маршала авиации, десять жен и львиную шкуру. Джао Да ответил: «Ваше превосходительство, с вашей комплекцией и амбициями нечего делать в тесной кабине моего Кертисс P-40, львиная шкура отлично дополнит ваш парадный мундир, и, к тому же, я уже женат».
Софи работала на станции Красного Креста, ей приходилось и ухаживать за больными, и готовить еду, а порой – вспоминать навыки военной поры и обезвреживать мины. Случалось, что они расставались с Джао Да на много дней и даже недель, но всегда встречались у выцветшей палатки, служившей им семейным очагом. Под щедрым на жару и скупым на отдых небом Африки они были счастливы и не стеснялись этого чувства. Мужчина и женщина, давно вышедшие из молодости, радостно дарили друг другу нерастраченную за годы разлуки любовь. Софи, как истинная француженка, была неистощима на слова ласки. Джао Да в этом отношении приходили на помощь строчки из классической китайской поэзии, которую он помнил с детства благодаря первому учителю из родной деревни, чудаку Зоу.
Однако готовила Софи по-прежнему скверно.
- Кофе у тебя неплох, - Джао Да деликатно начинал с похвалы. – Но… что это? – он осторожно тыкал вилкой в размазню подозрительно-серого цвета.
- Кус-кус, основной гарнир современной французской кухни! – с достоинством отвечала Софи.
- Знаешь, любимая, если ты кормишь этим своих черных сироток, не удивительно, почему они разбегаются, - с иронией замечал Джао Да. – Давай-ка лучше поужинаем в походном стиле, галетами и консервированной ветчиной! – и тянулся за аварийным пайком.
***
Супруги вернулись во Францию, когда Софи почувствовала, что носит ребенка. 20 августа 1965 года под крышей их дома в городке Тюль раздался здоровый крик младенца, возвестивший о рождении нового человека. Софи наотрез отказалась ехать в больницу. Она рожала дома, по примеру многих поколений женщин ее семьи, в присутствии врача и акушерки. Джао Да был выставлен за дверь. Как некогда его отец, мастер-обувщик Джао Сэ, при его собственном появлении на свет в деревне Лайан-Цися, летчик нервно ходил вокруг шале и прислушивался к доносившимся изнутри голосам. Софи не кричала и не стонала, как другие роженицы; но Джао Да раньше не догадывался, что его жена умеет так виртуозно ругаться. А потом прозвучал триумфальный плач новорожденного ребенка.
Дипломированная французская акушерка вышла на крыльцо и сказала Джао Да в точности те же слова, что и темная китайская повитуха его отцу пятьдесят лет назад:
- У вас мальчик, мсье Джао. Он здоровый и крикливый. Роды прошли нормально. Вот счет за акушерские услуги.
Улыбающаяся сквозь слезы (значит, она все же плакала от боли!) Софи показала Джао Да младенца. Тот смотрел осмысленными карими глазами. Есть поверье, что дети рождаются мудрыми и все понимающими, забвение приходит к ним позже, с взрослением.
- Вот твой сын, мой ас!
- Имя ему выберешь ты, любимая, - сказал Джао Да, нежно целуя мать и дитя. – Он родился от французской матери, скажет первые слова на твоем языке, вырастет и возмужает во Франции. С меня довольно, что в его жилах течет кровь рода Джао, она подскажет ему путь в жизни.
- Мадам и месье, почему бы не назвать малыша Бернар? – в окошко заглянул старик-кюре, он был тут как тут при умножении своей паствы, надеясь на премиальный стаканчик вина. – Сегодня день памяти святого Бернарда Клервоского. Он был любитель пофилософствовать, типа вас, месье Джао, познал опалу, как вы, мадам Джао-Аркур, и всегда стремился в дальние страны, как вы оба!
- Бернар, мне нравится, - сказала Софи.
- Имя нашему сыну будет Бернар, что значит «сильный», - сказал Джао Да, заключая повторявшуюся из века в век в его роду традицию именования новорожденного.
***
После рождения сына в жизни Джао Да наступил период, который сам он называл «наиболее спокойным». Не отказался бы назвать и «самым счастливым», но не хотел искушать карму, зная, что ее планы не поддаются прозрению и, не исключено, лучшее еще впереди.
С присущим ему умением иронизировать над собой, Джао Да говаривал, глядя, как радостная и помолодевшая лет на десять Софи играет с малышом Бернаром:
- Стремление к преодолению пределов закономерно привело к тому, что сын китайского буржуа стал китайским асом, ас стал летчиком без границ, а летчик без границ сам изобрел для себя границу и стал французским буржуа. Цикл замкнулся, и дракон Уроборос  укусил себя за хвост.
Франция в конце концов смирила напускную галльскую гордость и нехотя приняла в свое гражданство знаменитого воздушного путешественника Джао Да. Вручая летчику паспорт с фасцией, дубовыми ветвями и заветной аббревиатурой RF на корочке, чиновник в форменном трехцветном шарфе напыщенно провозгласил:
- Надеюсь, вы будете достойны Франции, гражданин Джао Да!
- Надеюсь на взаимность, - скромно сказал летчик.
В новом статусе дела у Джао Да стали налаживаться с неожиданной легкостью. Ему удалось создать компанию срочных авиаперевозок, на печати и визитных карточках которой расправлял крылья и длинные усы гербовый кот с фюзеляжа Кертисса Р-40 «Томагавк». Сам Кертисс неутомимо сновал в небе Франции и ближайших стран, исполняя заказы клиентов. Поначалу Джао Да летал один, но, когда у фирмы появился кое-какой капитал, он обзавелся еще несколькими подержанными легкомоторными самолетами и пригласил в компаньоны нескольких местных пилотов. Людей Джао Да подбирал под стать себе – опытных и выше всего в жизни ценивших чувство полета. Софи, растившая маленького Бернара, смогла найти время и заочно выучиться на финансиста; ей было недостаточно считаться просто женой, она хотела быть помощницей. С тех пор, как она занялась финансами и делопроизводством, бумажные и денежные дела фирмы были в полном порядке.
По вечерам, возясь возле камина с сыном, наблюдая его первые шаги, затем - принимая первые слова, видя лучистую улыбку Софи, Джао Да мог признаться себе: он обрел родных людей, родной дом и, наверное, новую родину. Возможно, он не смог сохранить верности по отношению к далекой огромной стране в Азии, в которой он родился, стал мужчиной, поднялся в небо и впервые попытался изменить мир к лучшему (неудачно).
Но что бы ждало его в нынешнем Китае, где набирал силу новый опасный эксперимент Председателя Мао, «культурная революция для борьбы с внутренним и внешним ревизионизмом»? Подопытными животными для «великого кормчего китайской революции» в этом эксперименте выступал весь народ, а его карающей рукой стали навербованные среди молодых фанатиков отряды «красных охранников», или «хунвэйбинов». Бежавший из Китайской народной республики профессор, с которым случай свел Джао Да в Марселе, рассказывал ужасные вещи. Он говорил о массовых арестах, публичных унижениях и пытках всех, кто осмелился противоречить Председателю Мао, или так показалось «красным охранникам». То, что поведал нищий беженец с академической степенью, выглядело чудовищным абсурдом. И Джао Да наверняка счел бы это преувеличением пережившего потрясение человека, если бы среди жертв не прозвучало имя старого друга. Кавалерист Лю, боевой товарищ по страшной битве в Шанхае в 1937-м, красный комполка Гражданской войны, командир корпуса в Корее, человек, не раз становившийся исполнителем воли кармы в судьбе Джао Да… Честолюбивого и самостоятельного в суждениях командарма Лю настигло обвинение в «ревизионизме, бонапартизме и индивидуализме», вполне ожидаемое в стране, где в фаворе были приспособлены или тупые исполнители. «Красные охранники» схватили заслуженного старшего командира и поставили его, связанного и оплеванного, перед ревущей от восторга толпой фанатиков. На его непокорную голову они, по своему обыкновению, хотели надеть шутовской бумажный колпак с записями его «преступлений», а затем заставить его встать на колени и «саморазоблачаться». Кавалерист Лю остался тверд. Он стряхнул позорную шапку и дерзко отказался признавать вину. Тогда хунвэйбины выбили ему палками единственный глаз и переломали ноги. Семья отреклась от искалеченного и опозоренного слепого генерала. Лю нашел приют у своего бывшего ординарца в селе. Сейчас, чтобы заработать себе на жизнь, тот, кто некогда водил в бой дивизии, вслепую мелет зерно и дробит уголь для печей… На него опустилась вечная ночь, но руки его все так же сильны, а дух по-прежнему не сломлен.
Выслушав беглого профессора, Джао Да ужаснулся страшной судьбе боевого друга, и в то же время признался себе: он не сомневался в том, что старый кавалерист выстоит наперекор всему. После этого Джао Да создал