История китайского летчика. Часть 2

позволяла облетать только им, по два раза в месяц. Твой самолет ждет тебя, мой странствующий ас. Ты сможешь снова лететь на нем, куда захочешь…
В голосе Софи прозвучал ненавязчивый упрек, и Джао Да поцеловал ее в сладко пахнущие волосы:
- В ближайшие годы я планирую летать только по делам нашей фирмы!
В доме Софи усадила его за дубовый стол, за которым вкушали свой трудовой хлеб много поколений семьи Аркур, и принялась хлопотать по кухне, разогревая обед.
- Никакого риса, только кус-кус! - лукаво улыбнулась она.
- Рис надоел мне в столовке на аэродроме Донг Хой, - ответил Джао Да. – А вот болгарские консервы, наоборот, нравились.
Малыш Бернар, между тем, бесцеремонно залез в отцовский чемодан, извлек оттуда вьетнамскую шляпу «нон ла» и водрузил к себе на голову. Затем занялся деревянным автоматом Калашникова и принялся деловито отламывать у него рожок.
- Вот я дома, - сказал Джао Да счастливо.


Глава последняя.

Биографы нашего героя до сих пор спорят, в какой год китайский летчик Джао Да в последний раз прилетел в СССР. Некоторые даже утверждают, что это произошло уже когда на политической карте мира вместо гигантского розового монолита появился его заметно сократившийся с краев правопреемник с надписью: «Россия». Однако автор берется утверждать, что случилось это на закате смятенной и полной напрасных надежд эры, которую в верхах называли: «Перестройка», а в низах в основном величали матерно. Тогда в советское воздушное пространство повадились шляться кто попало, так что в сравнении с ними антикварный Кертисс Р-40 «Томагавк» старого друга нашей страны аса Джао Да был особенно почетным гостем. Впрочем, интересы тех, кто властвовал судьбами народа и государства, лежали тогда не в воздушной, а в сугубо земной сфере. Словом, официальная часть визита не затянулась.
Однако Джао Да мало заботили почести. В пору осени своей жизни он пришел к тому состоянию духа, который конфуцианцы назвали бы обращением к истокам. Сам летчик предпочитал определение из иной системы познания мира: «Время собирать камни». В одном из новых высотных районов, которыми бурно приросла Москва, он встретился с самым близким из живущих членов семейства Джао – любимой сестрой Хун. Джао Да с радостью отметил, что «маленькая сестренка», которая была уже пожилой и много испытавшей женщиной, может насладиться воплощением своих мечтаний. Ее супруг стал ведущим специалистом на китайском вещании Гостелерадио СССР и пользовался авторитето как прекрасный диктор и переводчик. Сама Хун преподавала путунхуа и китайскую культуру на курсах советского МИД. Дипломаты позднего Советского Союза учились скверно, зато отлично платили. Конечно, юношеские мечты Хун о балете и сценическом вокале в основном так и остались мечтами. Однако, по крайней мере, она могла заставлять своих дипломатических учеников разучивать китайские песни и танцы, и вдоволь потешалась над их неуклюжими телодвижениями. Сестра и ее семья теперь жили в удобной и обширной квартире на двенадцатом этаже нового дома, с замечательным видом на урбанистические пейзажи Москвы из окон. У Хун с мужем было двое дочерей, уже студентки, а их старший сын, дипломированный инженер, женился на русской красавице, и от их брака недавно появились на свет сын и дочка, милое воплощение лучших черт двух народов.
Однако при встрече с сестрой, за всеми подчеркнутыми проявлениями фамильного радушия и изъявлениями радости, Джао Да впервые не почувствовал того родства душ, которое связывало его с Хун с самого детства. К закату жизни они стали совсем разными и даже чужими людьми. Каждый из них жил в собственном мире, и эти миры не пересекались. «Такова карма каждого из нас, ибо общей кармы у нас более нет», - подумал Джао Да скорее со смирением, нежели с досадой. Чтобы не обижать родных, он погостил у них денек-другой, раздал французские подарки, и поспешил раскланяться. Сестра и ее домашние проводили Джао Да более вежливо, нежели тепло.
Джао Да оставил Москву, которую нашел во много раз более увлеченной материальным благами (которых хватало не всем) и куда более грязной,  чем ранее, но значительно сблизившейся с иным мегаполисами мира. Он поднял свой самолет с Тушинского аэродрома и взял курс на аэродром сельскохозяйственной авиации в Калининской области. Предстояла другая встреча, которую Джао Да ждал теперь с некоторой робостью – с русским другом и учителем товарищем Ли Си-Цином. Вдруг старость разведет и их по иным мирам еще прежде, чем они покинут этот мир?
Совершив посадку, которую никто не сопровождал с земли, потому что местный диспетчер полетов ушел в кооператоры, а авиатехник был пьян, Джао Да, сетуя на досадную старость, сам выбрался из самолета и сокрушенно покачал головой. Вид заброшенных летных полей всегда навевал ему грусть. Но видеть такое в стране, которую он по праву считал одним из моральных и технических лидеров мировой авиации, было особенно тяжело. Как ни стар был Кертисс Р-40 китайского летчика, летавший уже пятый десяток лет, но, тщательно восстановленный и поддерживаемый руками европейских авиамастеров, он был в отличном техническом состоянии и сверкал новой серебристой окраской с эмблемой «Крылатого кота» на фюзеляже. Несколько раздолбанных и растащенных на запчасти Ан-2, не стоявших, а лежавших на краю аэродрома, по человеческому счислению лет годились бы ему в сыновья. Но то были уже трупы самолетов.
Ходко раздвигая высоко отросшую траву (Джао Да, несмотря на почтенный возраст, был скор в ходьбе), летчик зашагал к проходной. Там скучала ярко размалеванная тетка в форме ВОХР с обшарпанной кобурой на боку. Она уставилась на пришельца с небес мутными длинно подведенными глазами, которые сразу стали осмысленными, как только Джао Да протянул ей мелкую долларовую купюру. Летчик знал, что в СССР французские франки не в ходу, и предварительно совершил обмен.
- Присмотри за моим небесным конем, красавица, - сказал китайский летчик на чистом русском языке. – Если с ним что-нибудь случится, спрошу по полной! И пускай тот тип в спецовке, который дрыхнет у полосы, когда проспится, проведет техобслуживание и зальет полные баки, я оплачу в кэш.
- Баки он заливать умеет, - согласилась вооруженная тетка. – Слушай-ка, дядя летчик, если ты дашь мне еще одну такую бумажку, я сама тебе проведу такое предполетное обслуживание, что лет двадцать скинешь!
Тут она изобразила позу, которую, вероятно, считала очень соблазнительной. Но у Джао Да, знававшего подлинных обольстительниц со всех обитаемых континентов, это вызвало саркастическую улыбку.
– От тебя мне нужна только охрана самолета, - сказал он. - Вторую бумажку получишь, если постережешь хорошо. Скажи-ка, ходит ли до сих пор автобус до деревни Кузнечиха?
- Шут его знает. Ходил, вроде…
Автобус действительно ходил. Для этого Джао Да  пришлось лично явиться на автобазу пешком и договориться с водителем. Тот оказался на редкость симпатичным парнем, мало знавшим об авиации (как и обо всем другом), но преисполненным уважения к летчикам, которые представлялись ему выходцами из сказочного героического мира. Водила был готов домчать «товарища китайского ветерана» до Кузнечихи с ветерком и без остановок, но Джао Да заставил его открывать двери и подвозить всех местных жителей, ждавших на остановках часами.
- Знаю я товарища генерала Лисицына, - сказал водитель на прощание. – Ух, сердитый старикан! Типа как вы, тоже всегда требует, чтобы все как положено на маршруте было… Только вот что я думаю. Странный он какой-то генерал, раз в райцентр на автобусе ездит и в деревне живет. У настоящих генералов дачи вон какие! За кирпичными заборами.
- Он самый настоящий генерал, - ответил Джао Да. – Генерал авиации.
***
Деревня Кузнечиха изменилась очень мало, несмотря на то, что прошло около двух десятков лет. Не будь глаз Джао Да, как у профессионального военного летчика, наделен способностью фиксировать самые мелкие детали и запоминать их, он бы вообще не заметил ничего нового, кроме старения домов и заборов.
Главная улица, гордо называвшаяся в честь Октябрьской революции, покрылась асфальтом. Но, судя по тому, что он успел прийти в полную негодность – заасфальтирована она была уже давно, и ни разу не обновлялась. Два дома на ней сгорели, появился один новый. По-прежнему рылись в пыли разноцветные куры, деловито шагал по своим делам тощий кот. Бабы все так же копались в огородах, а мужики сидели возле неработающего «сельпо», страдали похмельем и ждали автолавку.
- Эй, монгольский космонавт, дай пятеру на опохмелку! – крикнул Джао Да самый задиристый из них, белобрысый, с подбитым глазом.
- Почему сразу не десятку? – Джао Да смерил его презрительным взглядом. – Скажешь, как звали монгольского космонавта, тогда дам.
Тот только похлопал белесыми телячьими ресницами под смешки и подначки других.
- Ж;гдэрдэмидийн Г;ррагчаа его звали, - снисходительно сказал Джао Да. – Отличный, между прочим, был специалист по авиационной технике до космического полета .
И пошел дальше, провожаемый не очень дружелюбными взглядами местных. Во все времена в деревнях не любили чужих, особенно другой народности. Джао Да сам был деревенским, и прекрасно знал это.
Родовая изба генерала в отставке Лисицына за прошедшие годы несколько осела к земле, зато покрылась железной крышей. Стены русский друг продолжал красить в небесный цвет, ставни и конек – в цвет облаков, и его дом отличался от остальных деревенских, предпочитавших унылый зеленый, или вообще забывших о покраске. У калитки (на ней теперь красовалась искусно выпиленная эмблема ВВС, как будто это были ворота авиачасти) все так же полеживали на солнышке деревенские псы, посматривали добродушно и глодали вареные кости. Видимо, Николай Фомич разжился у соседей мясом, а свою доброту он по-прежнему щедро раздавал четвероногим обитателям мира.
Сам хозяин, нацепив старое полевое обмундирование и повязав поясницу шерстяным платком, стоял кверху «пятой точкой» на огороде и что-то сосредоточенно творил на своих грядках.  Грядки у него были идеальны, как строй эскадрильи на параде в День авиации.
- Здравия желаю, товарищ военлет-инструктор Ко-ля Ли Си-Цин! – по-молодому четко отчеканил Джао Да, как когда-то перед учебным полетом в авиашколе Урумчи.
Отставной генерал авиации разгибался и оборачивался долго, и от того с видимым достоинством – это давалось его разбитым ревматизмом костям нелегко. Затем приветливо замахал рукой и зашаркал к калитке, опираясь на тросточку из авиационного алюминия, спокойный и радостный, словно расстались они только вчера.
- Что торчишь у ворот, как рябина у тына, Да-Нет? - пробасил он на ходу. – Открывай и проходи, не заперто. Я тебя который день жду, ты ж дату прилета не отбил…
Джао Да вспомнил, что, посылая другу телеграмму из Франции, действительно забыл указать точный день. Оказывается, тот все это время ждал.
Они обнялись, но на этот раз Николай Лисицын уже не стал отрывать своего китайского друга от земли и поднимать на воздух – силы были не те. Однако генерал в отставке был все так же гладко выбрит и благоухал любимым «Тройным» одеколоном – редкая аккуратность для сельского