История китайского летчика. Часть 2

и, не снимая куртки и ботинок, завалился на предложенную циновку. Мимолетом поблагодарив карму, что не пришлось лезть в подземный ход, которые так любили рыть партизаны Вьетконга, летчик забылся глубоким сном смертельно уставшего человека – без эмоций и сновидений.
Джао Да не знал, сколько он проспал – два часа, четыре, или десять. Разбуженный тонким и носовым женским голосом, монотонно повторявшим один и тот же набор слов (радиопозывные, догадался Джао Да), он машинально взглянул на запястье и пошевелил ногами. Тот, кто ночью заботливо снял с него промокшие ботинки и засыпал израненные ноги каким-то дезинфицирующим порошком, «премировал» себя за услуги, стащив часы. Над головой был низкий полог армейской брезентовой палатки. Как видно, здешние партизаны чувствовали себя довольно уверенно, чтобы не забираться под землю. Рядом девушка-радиооператор, сидя на корточках возле громоздкой советской радиостанции, знакомой еще по Корейской войне (кажется, А-7-Д), спокойно вызывала кого-то в эфире. Это тоже свидетельствовало, что партизаны чувствуют себя в относительной безопасности, не боятся быть запеленгованными. Увидев, что Джао Да проснулся, она приветливо улыбнулась ему – у нее было типичное лицо простонародной вьетнамки, скуластое, с широким носиком, несколько выдающимися губами и кожей оливкового оттенка, милое и страшненькое одновременно. Поверх радиостанции девушка сделала кому-то приглашающий жест рукой. К Джао Да тотчас подошел приземистый человек; он не мог быть никем, кроме командира партизанского батальона. Еще молодой, немногим за 30, коротко стриженный, он обладал сосредоточенным и твердым выражением лица, выдававшим привычку командовать и брать ответственность на себя. Командир был одет в защитную блузу с карманами на груди, такую носили старшие офицеры ВНА, но без знаков различия. Из-под полы виднелась кобура с пистолетом.
Упредив все вопросы, Джао Да попросил закурить и получил половинку разломанной сигареты, вторую половину командир протянул радиотелефонисте. Вьетконговцы, как партизаны всех времен, привыкли экономить курево. Вьетнамец первым делом принялся расспрашивать Джао Да о коммуникациях противника, обнаружил ли он их во время перехода по джунглям. Здесь летчик мало чем мог помочь. Продираясь через чащу, он не видел ровным счетом ничего. По-французски вьетнамский комбат понимал плохо, говорить по-английски было неуместно, однако, к радости Джао Да, он прекрасно владел путунхуа.
- Я учился в вашей стране, - похвалился вьетнамец.
- В военном училище? – поинтересовался Джао Да.
- Нет, на инженера-дорожника, - вздохнул вьетнамец. – Хотел строить дороги, у нас их всегда не хватает. Пока что больше минирую их …
Он очень удивился, узнав, что Джао Да не «красный», а «белый» китаец; таких среди многочисленных китайских добровольцев в его стране ему встречать еще не приходилось. Однако это не вызвало ни настороженности, ни враждебности у вчерашнего инженера и нынешнего офицера.
- Мы сообщили в штаб о вашем спасении, - сказал он. – Там вас считали погибшими, и очень обрадовались. Поступило распоряжение доставить вас домой. Вы отправитесь на север по Тропе Чыонгшон, как только советский товарищ оправится после ампутации….
- Неужели ваш коновал отпилил ему руку?! – с ужасом выдохнул Джао Да; он был уверен, что рана русского друга не требует такого радикального вмешательства.
- Успокойтесь, товарищ, рука у него хорошо заживает, вы успешно лечили ее в джунглях, - спокойно ответил вьетнамец. – Но пальцы ног он потерял: личинки насекомых проникли в плоть, и доктору Хюиню пришлось резать, чтобы спасти стопы. Пойдемте, товарищ, навестим его.
Партизанский батальон НФОЮВ, насчитывавший менее роты после затянувшегося и неудачного наступления Тет , бивуакировал в густом хвойно-бамбуковом лесу. Бойцы расположились в примитивных шалашах из веток, им хватало и такого удобства. Палаток, густо замаскированных свежесрезанной зеленью, было только две – штабная, из которой вышли Джао Да и командир, и госпитальная, в которую они направлялись. Возле последней расположились прямо на земле человек десять-пятнадцать ходячих раненых. Они негромко переговаривались между собой, курили одну сигарету на круг или дремали на воздухе. Джао Да заметил одного молодого бойца, у которого обе руки были ампутированы по локоть, и товарищ с перевязанной головой бережно подносил ему сигарету ко рту.
В госпитальной палатке пахло страданием тела и стрекотали велосипедные педали. Прямо посредине был установлен велосипед со снятыми колесами, на котором изо всех сил накручивал жилистый санитар. Велосипедная электрическая фара, приводимая в действие примитивным генератором, подсвечивала операционный стол, где врач в несвежем белом халате менял перевязку тяжелораненому. Еще несколько бойцов, все замотанные бинтами в пятнах крови и гноя, лежали на полу на циновках, неподвижно или слабо шевелясь – эти были слишком плохи, чтобы выбраться наружу. Самым живым в этом мрачном месте казался Николай Лисицын; Джао Да увидел и услышал его, как только откинул брезентовый полог. Русский друг лежал на почетном месте, задрав на табурет перевязанные стопы ног, которые стали необычно короткими и тупоносыми. Миниатюрная санитарка поправляла ему повязки, а он здоровой рукой гладил ее пониже талии и отпускал бульварные французские комплименты. Девушка игриво хихикала и лопотала в ответ что-то по-вьетнамски; огромный импозантный европеец нравился ей, несмотря на свои почти шестьдесят лет.
- Здравствуй, старый повеса! – радостно приветствовал его Джао Да. – Я счастлив, что ты бодр, несмотря на тяжкие раны.
- Здорово, Да-Нет, - товарищ Ли Си Цин только сейчас заметил китайского летчика. – Теперь придется всю обувь газетами набивать! Не покупать же новую, на три размера меньше… Док говорил, два пальца еще можно спасти. А я ему говорю: режь все, только мешаться будут!
Джао Да посмотрел на Николая Лисицына с уважением. Если таковы хотя бы половина, хотя бы треть русских, то понятно, почему они победили Наполеона и Гитлера, могут купаться в проруби, а умываться снегом.
- Мы с тобой знаем друг друга вот уже 35 лет, а ты не перестаешь восхищать меня, Ко-ля, - сказал он.
- Брось, Да-Нет, ерунда, ничего особенного, - смутился отставной генерал советской авиации; временами он бывал скромен.
Партизанский командир, тем временем, проведал лежачих раненых, сказал каждому пару утешительных фраз (Джао Да сомневался, что умирающие услышали), коротко поговорил с врачом.
- Ваш советский друг хорошо держится, - сказал он, вернувшись к Джао Да. – До ночи я дам вам отдых. С наступлением темноты отправлю вас с транспортом раненых в сторону тропы Чыонгшон. Нам давно пора менять дислокацию, только раненые держат. Здесь относительно спокойный уголок нашей войны, но партизаны, привязанные к одному месту, становятся уязвимы.
Из его слов Джао Да мог заключить, что благодаря ему и товарищу Лисицыну партизанский батальон смог оперативно получить от штаба какую-то помощь в эвакуации раненых. Было неловко сознавать, что ради них спланирована целая операция боевого обеспечения. И в то же время приятно, что сражающаяся против мировой сверхдержавы и «забамбливаемая в каменный век» маленькая страна все-таки ценит вклад двух старых пилотов в ее борьбу.
***
Поздним мартовским вечером 1968 года, где-то восточнее вьетнамо-лаосской границы и южнее 17-й параллели, из лагеря партизанского батальона НФОЮВ, номера которого история не сохранила, разошлись две колонны.
Партизаны, навьюченные оружием и снаряжением, после короткого отдыха возвращались к границам «демилитаризованной зоны» - атаковать американские огневые базы и опорные пункты. Наступление Тет продолжалась, по инерции, без надежды на успех...
Колонне раненых, ходячих и лежащих на бамбуковых носилках, предстояло проделать путь в обратную сторону – через границу, до системы сообщений Тропы Хо Ши Мина и далее на территорию Северного Вьетнама. К закату в лагере появилось человек тридцать местных жителей – типичных южновьетнамских крестьян, низкорослых, тщедушных на вид, с покорным взглядом, в несменяемых панамах, сандалиях и плетеных шляпах «нон ла». Это обличье делало женщин и мужчин издалека неотличимыми на взгляд. Мужчинам предстояло нести на плечах раненых партизан, женщинам – тащить мешки с припасами в дорогу.
Джао Да сомневался, что тяжелораненые, которых он видел в госпитальной палатке, перенесут транспортировку; дорога только увеличит их мучения перед смертью. Партизанское командование, как убедился летчик, было того же мнения, и нашло свое страшное решение. Когда в лагере с неизбежной суетой и беготней готовились к выходу колонн, Джао Да заметил, что на месте свернутого медицинского шатра несколько бойцов угрюмо копают яму. У ее края лежали несколько тел, завернутых в циновки. Над ними со скорбными лицами стояли командир батальона и врач. Смертельной ли инъекцией или дозой яда прервали их страдания партизаны, но нести их в дорогу они не стали .
- Война у них без пощады, Да-Нет, ни врагов, ни своих не щадят, - мрачно произнес Николай Лисицын, который ждал выхода колонны, лежа на единственных «цивилизованных» американских носилках (летчикам вообще было предоставлено все самое лучшее).
Прощание было коротким. Комбат дал последние инструкции младшему командиру с рукой в лубках, которому предстояло вести раненых, кое-кто успел подбежать и пожать руку товарищу или обняться на прощание. Джао Да и Николаю Лисицыну пожимали руки знакомые и незнакомые бойцы, и в произнесенных по-вьетнамски словах искренней благодарности иностранным летчикам-добровольцам, им впервые не слышался «квакающий» акцент.
Колонна раненых состояла из ходячих бойцов, которые шагали или ковыляли сами, часто поддерживая один-другого или опираясь на костыли, и нескольких лежачих, которых еще можно было спасти – их несли на носилках крестьяне. На каждые носилки полагалось по двое носильщиков, только большого и грузного товарища Ли Си Цина тащили четверо селян, а часто подставляли плечи еще двое шагавших рядом легкораненых. Единственным не раненым среди всех, кроме крестьян, был сам Джао Да. Поэтому он добровольно сменял то одного, то другого выбившегося из сил «грузоноса». Обеспечивать безопасность каравана надлежало маскировкой и скрытностью. На крайний случай у каждого раненого, кроме безрукого бойца и другого, которому напалмом выжгло глаза, имелось личное оружие. Вся медицинская службы была представлена единственным санитаром, тем самым, кто крутил велосипед-генератор в госпитальной палатке. Он не имел никакого образования, но, в силу богатой практики, мог худо-бедно сменить перевязку и поставить инъекцию обезболивающего или антибиотика.
Вожатый колонны и многие бойцы прекрасно знали местность. Большую часть пути они проделали по ориентирам, лишь изредка сверяясь с картой. Шли ночами, а с наступлением светлого времени суток забирались в заросли. Чтобы укрыться от американских вертолетов, оснащенных новейшими газоанализаторами, способными определять скопления людей по запаху экскрементов, на марше все