Лебедь кровавого века, или курортный роман прапорщика Гумилева.

может. Но не совсем. Наверное, я еще не встретил Леру. Я ее только придумал.
Ольга: Тогда вы ее обязательно встретите, как встретили Лаик! А, может быть, Лера - это моя Варя?
Гумилев: Варя? Нет, не совсем. Давайте присядем, Оленька! (садятся на скамейку)
По аллее прогуливается кампания: впереди, фривольно обнявшись, идут Варя и Студент. За ними, заметно отстав - солдат Коваленко и милая круглолицая сестра милосердия из лазарета, чинно держащиеся под руки, словно на деревенской гулянке.
Варя (останавливаясь перед Гумилевым и Ольгой, к заметному неудовольствия своего кавалера): А вот и наша поэтическая пара! Вы меня узнаете, Николай Степанович?!
Гумилев (встает, раскланивается и говорит подчеркнуто церемонно): Конечно, госпожа Монина. Кое-кого из ваших спутников я тоже хорошо знаю. С одним из них я имел честь сражаться вместе в первые месяцы войны, а со вторым... Со вторым встречался в битве несколько иного плана!
Студент (почти примирительно): Сорвете нам веселую прогулку, господин сочинитель, как сорвали митинг в лазарете?
Гумилев (с прохладцей): Не имею не малейшего намерения. Доброго вечера.
Коваленко: Ступай себе вперед, товарищ Аркадий! Пущай Николай Степаныч с барышней беседуют... (берет под козырек, затем подает руку Гумилеву) Здравия желаю!
Сестра милосердия (стеснительно, с народным украинским акцентом): Доброго здоровьюшка, господин офицер! Здравствуйте, барышня!
Гумилев (приветливо): Здравствуйте, сестричка! Не видал вас раньше в лазарете... Вы из вновь прибывших?
(Девушка смущенно кивает и заливается густым румянцем)
Коваленко: Точно так, Николай Степаныч! Це землячка моя, Ганнуся, тоже с Полтавской губернии! Теперь, значится, опыта здесь набираться будет заместо сестер, что на фронт с санитарным поездом давеча отбыли...
Гумилев (горько): Слабые женщины и те едут на фронт, чтобы исполнить свой долг перед Отечеством... Скольким мужчинам в тылу они могли бы подать пример чести и жертвенного служения своим братьям в окопах!
Коваленко: Це так. И я тут, Николай Степаныч, тоже покумекал, да рапорт по начальству подал. Бог даст, неделя-другая, и поеду до Одессы. Там маршевый эскадрон Одесского уланского, аккурат, формируется, на Юго-Западный фронт пойдем!
Гумилев (обнимает его): Храни тебя Бог, Григорий! Молодцом!
Студент (с негодованием): Что за чепуху ты порешь, Коваленко? Как на фронт?! Ты здесь нужен! Нашему делу, товарищам, революции!!
Коваленко: Красно говоришь, товарищ Аркадий, правильно. Але ж душа у мени болить, як подумаю, шо я тут ряху нажираю, а взаправдашние мои товарищи там жизни тыщщами кладут! На фронте мне зараз место!
Сестра (грустно): Шкода, Гринечка... Ты пийдеш, я за тобою сумувати стану!
Коваленко: Не грусти, Ганнуся, мы с тобой по красоте этой еще погуляем покамест! Есть еще время... А с фронта я тебе писать буду!
Варя (студенту): Аркадий, давайте оставим эти сентиментальные парочки - и поэтическую, и простонародную! Пойдемте лучше к нам на дачу!
Студент: Хорошее предложение, товарищ Варвара! Дельное!
(Уходят)
Коваленко (сестре милосердия): Пийшлы и мы, Ганнусю! Я тоби море покажу - воно таке... Таке широке! Як наши нивы! (Гумилеву) Прощевай, что ли, Николай Степанович! Гора с горой не сходятся, а человек с человеком... (Ольге) Прощайте, барышня! Уж извиняйте, если что! (Сестричка несколько неловко, но трогательно кивает обоим. Уходят)
Гумилев (тепло): До свиданья, Гриша! До свиданья, Ганна... Аннушка!
Ольга (задумчиво): Аннушка... Расскажите мне про Ахматову, Николай Степанович!
Гумилев (нахмурившись): Что именно вы хотите знать?
Ольга: Приезжали ли вы к ней в Севастополь после того разговора? Когда вы стояли на берегу и смотрели на мертвых дельфинов?
Гумилев: Приезжал... Она болела свинкой и лицо у нее было распухшее, как у Екатерины Второй. Я так ей и сказал. Ей это польстило.
Ольга: А дальше?
Гумилев: А дальше - пустяки! Ну ладно, извольте...

Сцена вторая.
Ретроспекция. Севастополь. Май 1907 года. Херсонес. Многометровые провалы в ров, мощные оборонительные стены и не до конца еще раскопанная башня византийского императора Зенона с округлыми, в полтора метра ширины, стенами. Гумилев и Анна Горенко у башни. Видна бухта, вдали - водолечебница Шмидта, над ними, на холме - купол херсонесского храма - собора святого Владимира.

Гумилев: Аня, хочешь услышать мои новые стихи? А пьесу? Я привез тебе пьесу "Шут короля Батиньоля"... И стихотворение "Доктор Эфир".
Анна: Батиньоля? Почему Батиньоля? Я не слыхала про такого короля!
Гумилев: Так называется район в Париже, где я снимал комнату. Там живет богема. Там очень весело, особенно по вечерам. На террасах кафе сидят поэты, а с ними - изящные дамы в сиреневых или нежно-голубых платьях и в шляпках с вуалетками... Можно заказать кофе, а можно и гренадин. Или абсент, как Верлен или Ван-Гог.
Анна (резко): Я никогда не была в Париже, Николай! И с твоей стороны очень жестоко дразнить меня парижскими рассказами! О каких-то дамах в сиреневых платьях... И о поэтах! В Евпатории я пыталась повеситься, но гвоздь выскочил из стены!
Гумилев: Аня, одно только слово - мы поженимся, и я увезу тебя в Париж!
Анна (подчеркнуто официальным тоном): Я уже говорила вам, что не могу выйти за вас замуж. Давайте оставим эти разговоры. Смиритесь с тем, что вы дороги мне, как друг!
Гумилев: Я никогда не смирюсь с этим, Аня! И не надейся! (Резко берет ее за плечи, как будто хочет встряхнуть, но не делает этого и лишь отходит в сторону и становится на край археологического раскопа). Знаешь, что мне напоминает этот раскоп?
Анна (подходя к краю раскопа и заглядывая в ров): Что же?
Гумилев: Парижский парк Бютт-Шомон. Там есть один холм, а за ним - обвал, пропасть. Порой мне хотелось подойти к самому краю. Чтобы началось Неведомое. Но я всегда смирял себя молитвой. И тебе нужно научиться смирять себя, Аня!
Анна: Смирять? Зачем?
Гумилев: Потому что ты двоишься. Ты бываешь разной. Светлой и темной. Доброй и жестокой. Сейчас ты - злая.
Анна: Все мы бываем разными. И в этом нет ничего удивительного.
Гумилев: Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Иногда ты - колдунья, иногда - русалка, иногда - ангел. Иногда - ведьма.
Анна: А ты хочешь, чтобы я была только ангелом?
Гумилев: Только добрым и печальным ребенком. Милой девочкой. Немного грустной.
Анна: К этому уже нет возврата. Я давно выбросила всех своих кукол. Ни одной не оставила!
Гумилев: Знаешь, в честь кого названа эта башня?
Анна: В честь византийского императора Зенона. Он дал деньги на ее строительство. Здесь были оборонительные стены древнего Херсонеса. Знаешь, Коля, иногда мне кажется, что я - последняя херсонесидка. Как будто я жила в этом великом городе. В другой жизни. В иных веках. Да и ты, наверное, жил здесь. Или приплывал сюда на корабле.
Гумилев: Тогда, в другой жизни, я тоже любил тебя.
Анна: А я любила другого! Но ты был мне братом. И другом.
Гумилев (иронически): А ты ждала царевича из-за моря. Который обязательно приплывет к тебе, услышав о твоей красоте. Как принц Рюдель к принцессе Грёзе. Но твой царевич так и не приплыл! А воина, оборонявшего стены Херсонеса, ты отвергла!
Анна (задумчиво): Царевич приплыл. Но его корабль разбился о прибрежные скалы. Когда-нибудь я напишу об этом поэму. Она будет называться "У самого моря".
Гумилев: А я - пьесу. Только у нее будет другой сюжет.
Анна: Какой?
Гумилев: Двое любящих уплывут в ладье. По свободному морю любви.
Анна (указывая на море вдали): По такому, как это?
Гумилев: Почти. Еще свободнее и еще шире.
Анна: Разве так бывает?
Гумилев: Бывает. Это море ведет к раю. И двое любящих уплывут в светлый Господень сад. Я еще напишу об этом...
Анна: Найди ту, что