Лебедь кровавого века, или курортный роман прапорщика Гумилева.

согласится уплыть с тобой в ладье! А я буду стоять на холме над морем и махать вам рукой. И в глубине души жалеть, что это не я плыву с тобой в ладье с белым парусом.
Гумилев (с надеждой): Жалеть? Это правда, Аннушка?
Анна, резко: Не обольщайся, Коля. Мне будет жаль всего лишь одну минуту. А потом я вытру слезы и, напевая, пойду домой. Ждать царевича из-за моря.
Гумилев (снова резко берет ее за плечи): Я - твой царевич, Аннушка!
Анна (вырываясь): Нет, неправда! Ты - только мой брат.
Гумилев: Зачем ты играешь собой и мной?
Анна: Когда-нибудь я покаюсь в этом, но не сейчас. Сейчас я не могу иначе. Сейчас я - веселая. И злая. Сейчас мне нужна другая любовь.
Гумилев (раздраженно и иронично): Какая на сей раз?
Анна: Сама не знаю. Я запуталась.
Гумилев (оскорблено): В своих романах?
Анна: В себе!
Гумилев: Тогда - прощай, Аня! Я уезжаю к родителям в Березки, а потом - в Париж. Напиши мне туда, если я тебе дорог. Твой брат Андрей будет знать мой адрес. (Уходит).

Сцена третья.
Гумилев и Мочалова. Массандровский парк. Продолжение разговора.

Гумилев: Вот так все и было. Нравится вам такая любовь, Оленька? Не любовь, а дуэль. По всем правилам. Секунданта только не хватало!
Ольга: Но вы же все-таки женились на Анне Андреевне, Николай Степанович! И у вас, как я слышала, есть сын.
Гумилев (саркастически улыбаясь): Да, мне удалось взять эту крепость штурмом. Но штурм длился почти столько же, сколько осада Трои. А теперь я устал. Согласитесь, нельзя воевать всю жизнь. И с кем? С собственной женой... Даже наличие сына - Левушки - этого не оправдывает.
Ольга (обиженно): Значит, я для вас - противоядие от Ахматовой?
Гумилев (ласково): Нет, Оленька. Вы - светлая девочка Лаик, которой у меня еще не было в жизни.
Ольга: Так уж и не было?
Гумилев: Такой - не было.
Ольга: Но были другие. И будут. Я знаю, что вы - Дон Жуан. У вас есть шпага. И донна Анна.
Гумилев (насмешливо): Шпага есть. Точнее - шашка, высочайше утвержденного образца 1881/1910 года. Донны Анны - нет.
Ольга: Прочитайте мне ту пьесу - "Шут короля Батиньоля". Которую хотели прочитать Ахматовой. Тогда, в Севастополе.
Гумилев: Ее уже нет.
Ольга: Как нет? Почему?
Гумилев: Я ее сжег. Тогда же, в Севастополе, на даче Шмидта. Потому что Анна не захотела ее слушать.
Ольга: Надеюсь, вы не станете жечь "Гондлу", если я начну капризничать?
Гумилев: Но вы же не станете капризничать. Верно, Оленька?
Ольга: И правда - не стану. Тогда прочитайте мне еще - из "Гондлы". Если вы написали дальше.
Гумилев: А вы пригласите меня к себе на дачу? Когда там не будет мадемуазель Варвары и этого студента-агитатора? Я очень люблю домашние пироги. И кофе со сливками. Я вообще - едок-объедала. Меня так в моем эскадроне и звали! Один могу съесть целого гуся. Не верите?
Ольга: Конечно, верю! И в гости приглашу!
Гумилев (весело, как мальчишка): Тогда бегом к морю! Вперед! (Берет ее за руку, быстро идет вперед. Ольга едва поспевает за ним. Исчезает монументальность, мерный, торжественный шаг. Сейчас оба они - расшалившиеся дети. Вслед бегущей паре удивленно смотрят медленно и чинно прогуливающиеся отдыхающие).

Вставной элемент 3.
ПОСТАНОВКА ДРАМАТИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ Н.ГУМИЛЕВА "ГОНДЛА", ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ.

Сцена четвертая.
Гумилев и Ольга у моря. Сидят на больших камнях. Вечер. Закат.

Гумилев: Удивительно, как этот берег не похож на коктебельский. Здесь настоящая Италия, а там - степь, холмы... Полынная Киммерия. Так называл Коктебель Макс Волошин. Странный он человек - и двусмысленный. А, может, и не человек вовсе. Получеловек-полузверь. Кентавр Хирон...
Ольга: Я слыхала, что вы с ним стрелялись на дуэли. Из-за какой-то мифической испанской инфанты. Черубины де Габриак, кажется? Она еще потом оказалась вовсе не испанкой, и никакой не инфантой, а учительницей женской гимназии...
Гумилев: Вы очень хорошо осведомлены о моей биографии, Оленька. Но вот о ком мне совершенно не хочется говорить, так это о госпоже Елизавете Дмитриевой.
Ольга: О ком, Николай Степанович?
Гумилев: Извините, Оленька, я думал - вы и это знаете. Черубина - это миф. Басня, придуманная Волошиным, чтобы поиздеваться над редакцией журнала "Аполлон". Не было никакой испанской аристократки, сочиняющей стихи. Даже красавицы не было.
Ольга (с легким смехом): А кто же был, Николай Степанович?
Гумилев: Безумная женщина, которой очень нравилась власть.
Ольга (с улыбкой): Над мужчинами?
Гумилев (серьезно): Над душами, Оленька. А я тогда был молод, несколько наивен и многого не понимал. Я даже всерьез влюбился в нее. Считал, что она "святая с печалью очей". Но святая оказалась гиеной!
Ольга (заботливо, наклоняясь к нему): Николай Степанович, что с вами, вы даже побледнели? (Обнимает его).
Гумилев: Так, вспомнилось... А как не хотелось вспоминать!

Сцена пятая.
Ретроспекция. Май 1909 г. Коктебель. Берег моря у дома Максимилиана Волошина. На берегу - Гумилев, Волошин, Елизавета Дмитриева, Алексей Толстой, его жена Софья Дымшиц-Толстая, поэтесса Поликсена Соловьева. Дмитриева довольна, Макс - смотрит на Дмитриеву с вожделением, Гумилев холоден и сдержан. Макс сидит на гальке, он в хитоне "а ля-грек", Дмитриева - у его ног, восхищенно и чуть заискивающе заглядывает ему в лицо. Гумилев стоит чуть поодаль от них. Алексей Толстой и Софья Дымшиц-Толстая - рядом с Гумилевым. Поликсена Соловьева - рядом с Максом, смотрит на него почти так же, как Дмитриева.

Алексей Толстой (подходя к Гумилеву, тихо): Nicolas, кажется, эта мадемуазель Дмитриева приехала в Коктебель с тобой...
Софья Дымшиц-Толстая: Мы думали, что вы вместе, а теперь...
Гумилев (резко): А теперь, Софья Константиновна, вы думаете, что она с Волошиным. И верно!
Софья Толстая: Николай Степанович, я вовсе не хотела вас обидеть...
Гумилев (целуя ей руку): Меня, дорогая Софья Константиновна, отнюдь нельзя обидеть поведением этой женщины. Теперь я знаю ей цену! И цена невысока! Не стоит даже сожалений!
Алексей Толстой: Что же ты будешь делать, Nicolas? Вызовешь Макса на дуэль?
Гумилев: Не здесь - и не сейчас. Я здесь - гость, и не могу вызвать на дуэль хозяина дома. Да и стоит ли эта женщина дуэли? Нет, я скоро уеду в Петербург. Вот только допишу "Капитанов" и распущу из спичечных коробок своих пленных тарантулов. Здесь очень хорошо пишется - несмотря на женские измены!
Алексей Толстой: Тебе, наверное, тяжело видеть их вместе?
Гумилев: Скорее любопытно.
Софья Толстая: Любопытно? Не может быть!
Гумилев: Всегда любопытно наблюдать за демоническими женщинами. Это совершенно особая порода. Ни слова в простоте не скажут, только - с надрывом! Мне даже удивительно теперь, что я мог ее любить! Словно и не знал, какая она на самом деле...
Дмитриева (со своего места на песке рядом с Волошиным): Гумми! Гумми! Иди к нам!
Гумилев (холодно): Я занят, сударыня. И я вам больше не Гумми.
Идет вдоль берега, Алексей и Софья Толстые рядом с ним.
Дмитриева (Волошину): Ах, как обидно, ах, как грустно! Я никогда не понимала, зачем выбор? Разве нельзя любить двоих? Ты, Макс, для меня, как божество, а Николай - он... Он, как благоуханная алая гвоздика...
Волошин (сердито): Если ты, Лиля, выберешь Гумилева, я буду тебя презирать.
Дмитриева: Я совсем не хочу выбирать, Макс! Мне иногда кажется, что у меня - две души, и одна любит - тебя, а вторая - Гумми!
Волошин: Тогда убей эту вторую душу и похорони ее здесь на берегу!
[font=PTSerif, Georgia,