Сны у Коллинских ворот. Книга 1. "Три Мира"

выдержит видеть его поганое рыло постоянно.
— Во-первых, никто не ведает свою линию жизни. Мы не знаем, что случится от восхода звезды до ее захода за горизонт, а ты так далеко планируешь свои неприятности. Во-вторых, твой начальник, конечно, женская особь отряда собачьих, но очень трусливая. Первым кусать не рискнет. Постарайся не попадаться ему под переднюю конечность, и все будет не так уж и скверно, — ответил отец.
— Да, ты прав. Но меня возмущает его несправедливое отношение ко мне. Я ведь ему только чистую правду говорил, ничего не выдумывал и не оскорблял, — негодовал Грегори.
— Знаешь, сынок, если ты решил по жизни говорить чистую правду, то должен знать, что не всем эластам она по душе. А если ты и после этого хочешь иметь свое личное мнение, то должен быть готов за него страдать, — сказал отец, — с правдой на языке продвигаться по служебной лестнице сложнее, зато легче спать после захода звезды.
— И еще, — добавила мать, — много-много оборотов назад жил на Салеме один самый главный религиозный деятель, философ.
— Чиновник департамента религий самого высокого девятнадцатого уровня? — перебил ее Грегори.
— Нет, сынок, в те времена еще не существовало чиновников в том смысле слова, как сейчас, — дополнила мать. — Так вот, он сказал, что если тебя кто-то ударил по правой щеке, то сделай так, чтобы тебя больше он не ударил по левой.
— А как это понимать, мама?
— Каждый понимает по-своему. На то они и философы, чтобы выражаться иносказательно.
— Они никогда и ничего прямо не объясняют, поэтому для понимания их мудрых изречений каждый эласт обязан подумать, а затем принять правильное для себя решение, — изрек отец.
Видение выключилось резко, словно произошел аварийный обрыв светового кабеля. Будто бы эласт, управляющий почворойной машиной, будучи под воздействием принятого вовнутрь одноатомного алифатического спирта, ковшом перерезал оптический шлейф. Грегори оказался в том состоянии, в котором находился изначально. Все его функции были отключены. Мысль остановилась. Грегори лежал в пустоте и тьме. Он впал в состояние клинической смерти. Сколько такое состояние длилось, Грегори не мог оценить. С понятием времени у него и так были огромные проблемы. Он его мог мерить только в относительных единицах, а тут еще провал.
Вспышка. Идет медленное возвращение утерянных опций. Состояние, словно подали после аварии резервное питание машине, стимулирующей работу органов эласта, находящегося в коме.
Или как повторная загрузка оптической машины на аварийных аккумуляторах. Далее пошла хронологическая синхронизация.
Полное восстановление. Он готов воспринимать информацию, больше пока ничего нового. «А я так рассчитывал на принципиальные изменения, — расстроился Грегори. — С другой стороны, хорошо, что имеющееся не потерял».
Видение включилось. Согласно временной синхронизации от последнего эпизода, когда он плакал дома, прошло две трети оборота звезды. Сейчас он находится в корпусе и ведет беседу с чиновницей по камапской лингвистике, которая говорит: «Грегори, завтра городское управление департамента образования проводит соревнования между всеми корпусами города по линии камапская литература».
— Слышал, — без всякого интереса подтвердил он.
— Хочешь поучаствовать?
— Вы же знаете, я не особо силен в этой науке. Это раз. Второе — начальник корпуса ни за что не даст согласия, а третье…— Ты не прибедняйся, в твоей параллели лучше тебя никто не напишет. Сам знаешь. Девочка, выступающая от нас, заболела, причем серьезно. А начальник поехал на семинар, его нет.
— Ну, не знаю. А тема какая?
— Вскроют конверт, выпавший по жребию, перед стартом узнаешь.
— А вас потом за это начальник по возвращении не накажет?
— Да мне, как говорится, все индифферентно. Мне собирались повысить коэффициент служебного соответствия. Я самая пожилая из чиновников в корпусе. До конца курса работаю, а потом на пенсию. С повышенным коэффициентом социальное пособие увеличивается. Но начальник послал на повышение квалификации другого преподавателя, и в столе у него уже лежит приказ на поощрение чиновника, который проработал чуть больше двух оборотов в корпусе, а я двадцать семь. Обидно. Но у него университетское образование, да и университет известный.
— А двух повысить нельзя?
— За последние три оборота это лишь одна квота на корпус.
На все, Грегори, есть лимит в нашей стране. Это, как продовольственная карточка, которую лимитируют одну на один оборот звезды на одного эласта. Так что это был последний шанс. Ты готов участвовать?
— Угу. А у этого чиновника второе имя — Улия?
— Ты только шпаргалок никаких с собой не бери, — проигнорировала вопрос преподавательница. — Раскрепостись, пиши то, что думаешь. Будь свободен в своих мыслях. Свобода — это как здоровье, которое не всегда за деньги купишь. Но уж если эти два понятия у эласта имеются, то он вполне может считать себя счастливым. Свобода настолько разноплановая субстанция, что познаешь ее только в сравнении с несвободой. Каждую ее грань распознаешь, когда дотронешься до нее и прочувствуешь. Свобода — это мысли, дела поступки, слова, любовь, передвижение и так далее. У свободы бесконечное число оттенков. Свобода она ведь здесь: в основном мозге и в груди. Вот поэтому один эласт может ощущать себя свободным и на каторге, а другой оставаться всю жизнь рабом, сидя при должности в мягком кожаном кресле. Ладно. Это между нами. Не болтай. Готовься к завтрашним соревнованиям.
«Что-то здесь не так, чиновники с кадетами так никогда не откровенничают. Хотя, может, только со мной никто так не откровенничал», — пытался сообразить Грегори.
***

Грегори сидел за учебным столом, соревнования начались. Вокруг сидели еще около ста кадетов из разных корпусов. Никто никаких конвертов не вскрывал, пришла чиновница и объявила тему сочинения: «Мечты и реальность вашей семьи: прошлое, настоящее и будущее». «Мечты, реальность, бредовая тема, — мысленно негодовал Грегори. Он по пути на это состязание попал под атмосферные осадки в виде дистиллированной воды, вымок, потом в луже промочил нижние конечности. — Еще тема сочинения с издевкой. Мечты, понимаешь. Из-за этой личинки вши поганой — Хорька вонючего — потеряю три оборота в учебе. Обучался бы сейчас в узкоспециализированном корпусе, знаний набирался, а тут переливаем из пустого в порожнее одни и те же задания по всем предметам. Я бы в три раза быстрее освоил программу, да где там. Восьмидесяти единицам из ста кадетов эта учеба вообще не нужна в нашем корпусе. Ждут, пока последний урок закончится поскорее, просиживают штаны да юбки. Впереди паровой машины на рельсах не попрешь, весь же класс под меня не может подстраиваться, и программа обучения есть. Мечты? Наплевали на мои мечты, и живу я теперь в мудаческой реальности, упускаю время аргентумное и аурумное, обидно, деградирую».
«Интересно, — прервал свои видения Грегори, — а в какой реальности я теперь нахожусь? Вернуться бы назад в ту, проклинаемую мной в детстве реальность. Там и проблемы-то пустяковые с высоты прожитых лет. А сколько я прожил? Это, брат, пока неизвестно».
***

Опять ученический стол, кадеты вокруг пишут сочинения. Одни скребут ручками по бумаге, другие эти ручки в творческих муках грызут: «Пора и мне приступать».
Дальнейшая порция воспоминаний есть симбиоз личных переживаний Грегори и рассказов других эластов. Большая комната, много преподавателей, идет обсуждение сочинений. Судьи из числа чиновников департамента образования жарко спорят. Они отбирают среди всех работ кадетов десять лучших для участия во втором туре соревнования. Со всех сторон слышны реплики.
— А вы читали это безобразие от Грегори Эспи Матини? — обратилась пожилая женщина в строгом брючном костюме.
— Я читал все сочинения, но имен, к сожалению, не помню, — отозвался мужчина в очках с толстыми линзами. — Напомните, пожалуйста.
— Да, да, дайте пару выдержек, мы вспомним, — поддержала одна из чиновниц.
— Слушайте, — и она начала цитировать Грегори. — «Для того чтобы сделать лучшим будущее, необходимо извлекать уроки из прошлого. К сожалению, прошлых дней не возвратить никому. Отсюда следует, что мы должны совершенствовать себя в настоящем, дабы не искать милости у природы в будущем, а своими руками его воздвигать. Моя семья — это семья воров.
У меня воровали или воруют все: бабушки, дедушки, по отцовской, по материнской линии, родители и я. Со стороны матери дед с бабкой начали красть еще во времена оккупации десимскими захватчиками части нашей Родины. На занятой врагом почве заводы и фабрики не работали, а жрать хотелось, и не просто черного хлебушка, а чтоб с маслицем и колбаской. Мужчин мобилизовали на фронт, но мой же дед не дурак был свою башку под пули подставлять. Того гляди, осколок в бою может в голову угодить. А тогда уже все равно, кто командовать страной будет. Может и конечности поотрывать. А с одной передней конечностью разве много наворованного унесешь? А с одной нижней конечностью разве с наворованным далеко убежишь? Вот и начал мой дед свою партизанскую борьбу с десимскими империалистами. Они, наивные, склады слабо охраняли. Может, на честность надеялись, а может, у них в стране так и не крали тогда.
Да только мой дед не промах. Лаз себе в их ангар сделал и все время тушеночку да прочую снедь таскал. Как и положено, пару пистолетов с патронами на будущее припрятал. А жена его поваром в офицерской столовой трудилась. Святое дело — кусочек мяска с собой домой прихватить. Тогда есть очень сильно хотелось, а без шашлыков по выходным что за пьянка? Война войной, а когда гости с бутылем метилкарбинола пришли, то одними солеными огурцами их не накормишь. Сейчас при нынешнем строе самосознание честных эластов не позволяет даже на работе лишнего кусочка съесть, а тогда у этих гадов чем больше уворуешь, тем менее боеспособна их армия. Враг отступил. Пришел наш родимый общественный строй. Все общее, все общественное, все народное. Так как орденов бабе с дедом не дали за боевые заслуги, то и чиновниками они не стали. А раз ты не чиновник, то воровать законно не можешь. Пришлось красть незаконно, тем более у деда два ствола имелось трофейных. Стал он налетчиком, а его жена — наводчиком. Дед был хорошим специалистом, думаю, воровской категории не меньше десятой. Брал банки и сейфы, деньги да аурумные вещицы. Семья их всегда при деньгах состояла. По три раза за оборот звезды на юга отдыхать ездили, ну это тогда, когда дед на севере в командировке лес не валил.
А потом его завалили, когда грабил машину для перевозки денег.
Он ее подорвал, а один из охранников жив остался. Дед дверь броневика вскрыл, а тот ему подарок в лоб. Так и похоронили.
Родители отца крали и теперь крадут по-мелкому. Дед домушник, а бабка карманница. Дед квартиры поднимает, шмотье барыгам сдает. Он так говорит, что у кого нет в хате ничего, у того и не уворуешь. Не имей богатства, будь пролетарием, и к тебе в твою берлогу никто не заглянет. А вот ежели ты торгаш или пекарню держишь, к примеру, ну работать не хочешь, а мелкий эксплуататор (благо у нас крупных давно повыводили, как