Так после терм же, устал, — пошутила дочь.
— После помывки с заходом в таверну и выползанием из нее, — добавила мать.
— Бывает, — попыталась заступиться за отца Литисия.
— Что бывает? Кроме пьянок ничего не делает. А еще, кобель вонючий, руки распускать стал, — закричала Марчелла и потрогала себя за шею. — Надо сдать этого придурка в госпиталь для умалишенных.
— А разве, маменька, он болен на голову?
— Ты, дура, послушай, что о нем люди говорят. Со стороны виднее. Отпил все мозги и отбил.
— Скажем, не сам отбил, а помогли ему, — заметила дочь.
— Кто помог? Под ноги надо смотреть, а когда глаза залиты бырлом, то чего увидишь.
— Ты так говоришь, что, можно подумать, он один виноват в произошедшем, — возразила Литисия.
— А кто же еще? — глянула на собеседницу Марчелла.
— Ну, ты, маменька, — тихо сказала дочь.
— Ты что протявкала, мерзавка? — при этом Марчелла подошла к дочке и ударила ей ладонью по щеке. — Повтори еще раз.
— За что? — Литисия потрогала покрасневшую щеку. — Думаешь, я не видела, что это ты огрела его кочергой в тот вечер по голове.
— Кому ты об этом трепалась, кроме меня?
— Никому.
— Забудь об этом. И если ляпнешь, а я узнаю, то вырву твой язык. Поняла?
— Понять-то поняла, но папеньку мне жаль.
— Никакой он тебе не папенька, твой отец… — начала Марчелла и осеклась.
— Как, мой отец не мой отец? — Литисия удивленно взглянула на мать.
— Ладно, пропустили.
— Нет, маменька, теперь выкладывай, а то если я не узнаю имя отца, то буду думать, что ты меня под забором нагуляла неизвестно от кого.
Марчелла огляделась по сторонам, затем прислушалась. Мигуэль храпел во всю глотку. Входная дверь была заперта. Литисия также обвела комнату взглядом. Когда мать и дочь убедились, что кроме них нет в доме ни одной живой души, Марчелла тихо произнесла: «Густаво». Они были правы, ни один человек не был в состоянии услышать слова этой женщины, но на кровати в теле Мигуэля находился эласт, и он не спал. Был пьян, изрядно пьян, но все услышал.
XXII
Здесь начиналась пустыня Нефида. На юг простиралось безбрежное море, море воды, воды морской, воды соленой. На восток простирались пески, много песка, песка соленого. К северу также виднелся песчаный пейзаж, но песка уже не пропитанного морской солью, сухого. В западном направлении ничего, кроме песка и редких пальм, взору не открывалось.
Здесь начиналась пустыня Нефида, здесь мир песка и солончаков. Твердая почва, а вместе с ней и растительность остались за десятки миль на север от этих мест. Там же проходили и основные дороги, тянущиеся от Ориса до восточных окраин Мастрийской империи. Море, насколько позволял глаз, было пустынным, без островов. Точно таким же оно выглядело и в своих прибрежных глубинах — без кораллов, без растительности, без моллюсков, без крупной рыбы. Лишь мелкие рыбешки стайками сновали туда-сюда вдоль песчаного берега да зеленые водоросли одного вида росли небольшими кустами на глубине в два роста человека и глубже.
Здесь начиналась пустыня Нефида. Крупные, средние и небольшие города и поселения остались в той стороне, куда на ночь прячется солнце. Вдоль побережья моря к востоку можно было встретить только стоянки кочевых сарацинских племен. Все они промышляли добычей соли. Это единственный товар, который в данной местности находился в избытке. Вода, древесина, рабы, предметы домашнего обихода, а тем более роскоши были тут в дефиците, потому что здесь начиналась пустыня Нефида. Почему именно здесь? Потому что звучало это величественно, и вождю племени, расположившегося в округе, нравилось так говорить. Но бей соседнего рода, жившего правее либо левее вдоль морского берега, с уверенностью мог произносить тоже самое, ведь пустыня не имела четких границ. Племена не сидели на одном месте.
Как и все кочевники, они передвигались в поисках более удобных мест для выпаривания соли и кормежки скота.
Соляные озера, расположенные ниже уровня моря и более походившие на огромные лужи, располагались узкой полосой вдоль побережья. Труд соледобытчиков был тяжел. Мало того, что трудиться приходилось на солнце при высоких температурах, так еще любая ранка могла превратиться в язву вследствие постоянного соприкосновения с солью. Вот почему к такой работе привлекали в основном рабов, которые от такой жизни долго не задерживались на этих должностях и отходили в мир иной, после чего закупали новую партию невольников. Так происходил круговорот рабов в природе на данном участке земли. Их было больше или меньше среднего количества для каждого племени в зависимости от внешних и внутренних факторов, но не слишком много, так как род состоял из нескольких семей и исчислялся сотней-полторы голов. Кто-то из членов племени занимался продажей конечного продукта, кто-то сортировкой, кто-то рождением и воспитанием детей. Другие воевали с соседями, не без этого. Многие грабили караваны купцов, идущие с малой охраной или без нее. Шла обычная жизнь, присущая территориям, являющимися окраиной государств, где законы, написанные в столицах, трактовались на местечковый манер, где все решалось не посредством державного суда, а по своим понятиям и законам, сложившимся столетиями.
Высокий молодой бородатый раб с длинными волосами на голове и белым цветом лица окликнул своего товарища, и они понесли деревянную бадью, наполненную соленой водой, к бассейну. Бассейном оное сооружение можно было назвать с большой натяжкой. Оно скорее напоминало яму четырехугольной формы и небольшой глубины, выложенную изнутри стволами пальм.
В нее невольники наливали воду из соляных озер. Когда углубление в песке заполнялось до краев, они переходили к следующему резервуару и проделывали эту операцию снова. Таких бассейнов, расположенных вдоль морского берега, насчитывалось несметное количество. Под воздействием палящего солнца вода из них испарялась. Тогда ее подливали сызнова. Постепенно плотность раствора в бассейне становилась все больше и больше. Наконец, когда она достигала необходимой величины, кочевники давали своим рабам команду прекратить доливку воды в этот бассейн.
Со временем вода полностью испарялась, на бревенчатых стенах и днище резервуаров оставался слой белого, даже скорее серого, вещества. Это были кристаллы соли. Ее аккуратно соскребали и собирали в мешки.
Палатки, изготовленные из шкур домашних животных, были беспорядочно разбросаны окрест. Но так казалось только несведущему человеку. На самом деле лагерь выстраивался по иерархическому закону. В самом центре стояла палатка бея. Она имела большие размеры по сравнению с жилищами остальных. Вокруг стояли палатки внешним видом попроще. Они принадлежали его семье — сыновьям, имеющим жен. Кожаные дома других семей этого рода шли вокруг третьим кольцом. Самые убогие, дырявые и обшарпанные палатки стояли в стороне. Там жили рабы, которым под страхом смерти было запрещено покидать в ночное время место своего отдыха. Некоторым могли на ночь надевать на ноги кандалы. Нет, сарацины не боялись, что невольники убегут. Бежать было некуда: с одной стороны — вода, а с другой — пески. Но рабы могли убить своих хозяев. С этой целью, а также для предотвращения нападения соседних племен в темное время суток выставлялось два караульных. Территория кострами и факелами не освещалась. Дрова подвозить приходилось издалека, их постоянно не хватало. Благо в безоблачные южные ночи окрест все освещали два естественных спутника этой планеты. Хозяева боялись, что рабы во сне могут их убить или ранить, поэтому все железные орудия необходимо было сдавать после заката солнца.
Два невольника поставили бадью с соленой водой на краю бассейна, вытерли руками лицо от пыли и пота, отдышались. Потом перевернули емкость, и вода вылилась в резервуар. Из одежды на них висела только мешковина с прорезями для головы и рук.
— Давай передохнем, — сказал один.
— Давай, если никто не видит, а то отвесят плетей за простой, — произнес другой.
— Как я устал в этой проклятой земле!
— И я.
— Мне думается, не увижу я больше родных мест, родных лесов.
— Хе, — криво усмехнулся невольник, — мест, где мы, Жуль, родились и выросли, ты теперь не увидишь и в своих краях. Теперь твоя родина — это Манские болота.
— Готские, гады! — махнул рукой Жуль, и кулак очертил в воздухе кривую линию. — Я доберусь до них!
— Отсюда надо сначала выбраться.
— Выберемся, Роберт, выберемся. Вот и он говорит, что обязательно выберемся, — Жуль головой кивнул в сторону раба, стоящего на берегу соленого озера. Человек этот был высокого роста, как и двое беседовавших, с белым цветом лица, что было в диковинку в этих краях. Высокого по сравнению с сарацинами и мастрийцами. Сегодня этот раб выполнял работу по наполнению бадьи водой из соляного озера. Он наполнял ее, пока Жуль и Роберт несли точно такую же, но полную до бассейна. Когда они возвращались, то оставляли пустую, а забирали наполненную.
— Да, он много чего говорит и знает, но мы пока живем на жаре в песках и в соли, а поганые готы пьют чистую воду из Леманского озера, — сказал Роберт.
— Как я ненавижу готов, как я ненавижу черномазых сарацин и мастрийцев! Я поубивал бы из всех и сразу. Я вырезал бы их все сучье племя. Всех, всех сразу. И не надо щадить ни женщин, ни выродков малолетних.
— Жуль, а дети и бабы-то тут причем?
— А-а-а, сколько их воинов не убивай, все одно ихние жены наплодят им новых ублюдков, которые станут превращать наш народ в рабов, сгонять с насиженных мест, насиловать наших девушек и матерей, гнобить стариков! Слышишь? — при этом Жуль схватил Роберта за подобие висевшей на нем одежды и начал трясти.
Третий из товарищей увидел происходящее и побежал к первым двум.
— Успокойся, я тут причем?!! — схватил друга за руки Роберт.
— Я вижу, тебе нравится сидеть в этой дыре на краю хищной империи! — продолжал Жуль, не отпуская балахона собеседника.
— В чем моя вина? В том, что сражался бок обок с тобой во всех войнах? В том, что в плен попал, раненный в грудь? — при этом он отвернул немного сверху край одежды и показал огромный рубец на груди.
Подбежал третий и освободил Роберта из объятий Жуля.
— Опять буянишь? — решительно спросил он.
— Чего прибежал? — задал вопрос Жуль. — Уговаривать меня жить дальше здесь среди шакалов и скорпионов?
— Жуль, придет время, мы отомстим и сарацинам, и мастрийцам, и грязным готам. Последним отомстим очень жестоко. Это говорю тебе я, Лотарь из рода Карлингов.
— Опять начал свою сагу, что его отец есть великий алеманский князь, что сам он соберет под свои знамена всех алеманов и поведет в бой за свою землю. Надоело! Ты, Лотарь, там, на берегах Мана, храбро сражался, но здесь ты превратился в обычную крысу, собирающую соль для сарацинских и мастрийских ублюдков.
Я сыт по горло твоими словами, что скоро мы станем вольными.
Но пока ты зализываешь разные места сарацинам и закусываешь при этом солью. Другого я ничего не вижу, — не унимался Жуль.
— Ну что с ним поделаешь? — посмотрел Лотарь на Роберта, а потом обратился к Жулю: — Поверь, нет пока благоприятного момента. Сейчас, ежели сбежим, пропадем, изловят нас и повесят на ближайшей пальме.
— А мы и так
