руководителя, который проработал столько лет?
Раз ему народ однажды доверил править, и он это делал хорошо, то зачем другой нужен?» Обратно после встречи с родственниками Грегори ехал на заднем сидении машины рядом с матерью. Он долго молчал, а потом произнес: «Хоть вы-то мне искренне верите или только потому, что я ваш сын?» Халиа погладила его по голове, потом попросила Эспи достать из бардачка приемную машину и, улыбаясь, ответила: «Конечно, сынок. Отец перестроил контур и нам стал доступен вражеский диапазон частот. Послушай». Она включила портативный приемник, покрутила ручку настройки, послушала, а потом добавила громкости. Из динамика донесся хриплый голос женщины, вещавшей из другого континента: «Говорит радио Десима. Вы находитесь на волне радиостанции «Свободный Камап». В эфире передача «Права эласта». И Грегори закрыл лицо передними конечностями.
XXIII
В сарацинский лагерь прибыл караван из верблюдов и лошадей.
Кроме всего прочего доставили четырех новых рабов взамен тех, что умерли за последнее время. Трое из них были из местных, с более темным, чем у коренных жителей Ориса, цветом кожи и более редкой растительностью на лице у мужчин. Одна из них была женщина. Женщин не часто приобретали для выполнения тяжелых работ, таких, к примеру, как в каменоломне на реке Изима. А четвертый невольник был типичным представителем северных варварских племен. Он отличался высоким ростом, густыми волосами на лице и голове. Одет был в некое подобие старой подранной туники.
Длинные грязные ногти. Волосы нечесаные. Но речь мастрийскую понимал. Разговаривал неохотно, мало и с акцентом. Надо сказать, что сарацины сами обладали не литературным языком столичных ораторов. Доставили его из южных районов, так как кожа на открытых участках была сильно загорелой. По всему видать, его перепродали новому хозяину. Невольник был худ, может, даже болен, но взгляд у него тверд. В отличие от остальных трех вновь прибывших, он не стоял, сгорбившись и опустив глаза, а медленно осматривал окружавших его людей и обстановку.
Трое алеманов подтянулись к прибывшему обозу. Это было не рядовое событие, поэтому все жильцы лагеря высыпали поглазеть. Работу уже завершили все рабы, оттого и им никто не запрещал смотреть. «Гот», — лаконично заявил Лотарь. «Откуда такая уверенность?» — спросил Роберт. На что первый ответил:
«Лоб никогда не брил. Видишь, какие длинные волосы. О, надо сказать Хаттану, чтоб побрил нас. Значит, не нашего племени, а других рабов, кроме алеманов и готов, я в этих краях не встречал. Готы живут вдоль Белона и попадают в плен к мастрийцам.
Остальные племена с империей почти не воюют. Их земли не граничат с Мастрией. Разве сами готы пленников перепродадут, как нас». «Крысоеды», — процедил Жуль, а потом разразился бранью на барбарианском диалекте к прибывшему варвару. Тот молчал, делая вид, что не понимает Жуля. Он не обратил никакого внимания на кричавшего, а продолжал смотреть на палатки, рабов и их хозяев. И вот Лотарь почувствовал, что его кто-то сверлит взглядом. Гот оценивающе оглядел Лотаря с ног до головы. На что последний ответил на языке, понятном двум враждебным племенам: «Чего, как филин, вылупился?» Гот ничего не ответил, вроде, как и не понял. «Оборзел, да? Пошли, подойдем», — сказал своим друзьям Роберт.
Четыре пленника стояли в стороне от разгружаемого обоза.
Путы с них сняли, и они сели на песок все, кроме гота. Тот растирал запястья рук после веревок. Алеманы подходили к этой группе и разговаривали на своем языке.
— На этот раз и бабу доставили, — сказал Лотарь.
— Надо будет ее выпороть, — предложил Роберт.
— Выпорем, как полагается, только ночью.
— Я первый, — сказал Жуль.
— Ага, после того, как ею натешатся хозяева, — ответил Лотарь.
— Она такая старая и страшная, что твоя очередь наступит в эту ночь, — засмеялся Роберт.
— Других самок нет. Была одна, да подохла. Есть, Роберт, ослицы в стаде. Если эта не нравится — дуй их, — ответил колкостью Жуль, потом глянул на гота: — А тебя я драть не буду, я с тебя кожу живьем сдеру.
Гот ничего не ответил, только кивнул головой.
— Я тебя, готская морда, сегодня зарежу, — обратился Жуль на мастрийском.
— Как? — с презрением спросил тот.
— Ножом.
— А в этом таборе железо на ночь не отбирают?
— Я тебя вот этими руками удушу, — продолжил Жуль.
— Ты задуши для начала, а потом хвалиться будешь, — ответил гот и плюнул под ноги троице.
— Мы тебя задушим или повесим, — добавил Роберт.
— Тут на пальмах первый сук высоко располагается. Руки у тебя длинные?
— У нас — длинные, — произнес Лотарь.
— У нас… мы. Какие-то вы убогие, раз страшитесь втроем одного.
— А вы разве не нападали в последний раз с армией в восемьдесят тысяч на тридцатитысячное наше войско, а потом не резали безоружное население?
— Я ни вас, ни ваше войско никогда не видывал. Что вы от меня хотите?
— Я хочу тебе кишки выпустить, — прошипел прямо в лицо Жуль.
— Воняет от тебя, дружок. Рот полоскать не пробовал? — агрессивно произнес гот.
— Я твоей кровью прополощу, — ответил Жуль и замахнулся на собеседника.
Гот наложил широкую ладонь на лицо Жуля, сжал пальцы, а потом с силой толкнул. При этом своей левой ногой гот сделал подножку. Жуль упал на пятую точку, а его обидчик криво улыбнулся и сказал: «К кому лезешь, жаба?» За всем происходящим наблюдал бей. Он подозвал одного человека из своего рода и дал распоряжение всыпать двадцать плетей готу. Потом постоял, подумал, окликнул его и наградил тем же количеством и алеманов: «Да не ленись, хорошенько отстегай этих северных ублюдков. Пусть свое место знают». Это распоряжение было встречено всеми сарацинами с радостью. Надо ж как-то веселиться.
Это не Орис, тут рабы дорого стоят. Гладиаторские бои не устроишь.
На готе висела одна лишь туника. С него стянули одежду. Он стоял абсолютно голый и, казалось, был смущен. Косматое существо с ребрами, которые не составляло большого труда сосчитать, глядело в песок. Ладонями он прикрывал промежность. Все тело его покрывало множество шрамов. «Этот боец много воевал, прежде чем угодил в плен», — заметил Лотарь. Гота положили грудью на повозку и все увидели свежие рубцы на его спине. На что Роберт высказал предположение: «Он и в рабстве тихо жить не хочет».
Процедура наказания для первого закончилась. Ему помогли подняться. Поверх старых рубцов появились новые, некоторые кровоточили. Вторым шел Жуль. Проходя мимо, он бросил на ходу: «Что, гот, получил свое?» «Я не гот», — послышался ответ. «А кто?» — спросил Жуль. «Хрен с бугра», — ответил варвар.
«С какого?» — решил уточнить алеман. «С шершавого», — буркнул тот. Жуль приостановился и спросил у своих сородичей:
«А зачем тогда нам под плети ложиться, коль он не гот?» Но ответил не Роберт и не Лотарь, а первый, кого наказали: «Одним разом больше, одним меньше».
Пока шло наказание Жуля, двое оставшихся алеман вели беседу.
— Слышал, он сказал, что не гот, — говорил Жуль.
— Наверно, — произнес Лотарь.
— Ты ему веришь?
— Да. Когда его били, он ругался не на готском наречии, — сказал Лотарь.
— А на каком?
— Говор подобен ругийскому. Я как-то одного ругийца встречал. Они живут далеко на северном острове.
— Угу. Он назвался Хреном с земель Шершавого бугра, — произнес Жуль. — Ты местность такую знаешь?
— Никогда не слышал.
После приема пищи алеманы подошли к моложавому старику. Он не был похож ни на северного варвара, ни на сарацина, ни на мастрийца. Росту в нем было на голову меньше, чем у алеманов. На макушке виднелась лысина. Волосы имели темный оттенок с проседью, локоны слегка подкручивались. Самое интересное, что они были подрезаны. Борода побрита клинышком, усы подстрижены. Более ни у кого в этом лагере бритва не касалась кожи лица. Нос крючком, но не тонкий. Самыми выразительными в его внешнем виде были глаза. Они, как две темные зрелые сливы, с грустью смотрели на окружающий мир, словно Хаттан все знал.
Ругиец сидел поодаль один, жевал сушеную рыбу. Именно жевал, а не чистил, так как с голодухи потроха съедались тоже.
Вопрос состоял лишь в продолжительности поглощения пищи, что соответствовало продолжительности получения удовольствия.
— Вставай, Хаттан! — обратился Лотарь к старику.
— Это улучшит мою жизнь?
— Это продлит твою жизнь, — сказал Роберт.
— Ой, не смешите. Кому ж нужна такая жизнь, как у меня, да еще и долгая?
— Давай, мастрийская собака, поднимай свой хвост. Нам надо побрить лбы.
— Так в чем дело? — ответил Хаттан, продолжая сидеть. — Я шо, вам запрещаю? Идите себе и брейте.
— Ты издеваешься над нами? — задал вопрос Лотарь.
— Молодой человек, если б я над вами издевался, то вы бы страдали. А я не вижу страданий на вашем лице.
— Вот сейчас схвачу за твою бороду, перестанешь гавкать.
У тебя что, ума много? — предположил Жуль.
— Нет, не много, но он у меня есть в отличие от некоторых.
— Хаттан, — продолжил Лотарь, — я хочу, чтобы ты побрил нам спереди голову.
— А мне оно надо? — спросил старик.
— Мне надо, — сказал Лотарь.
— А мне-таки — нет, — стоял на своем Хаттан.
— Нам перед богами стыдно, мы обязаны обривать лбы, и ты нам в этом поможешь, — объяснял Лотарь.
— Почему я? — пожал плечами старик.
— Бо ты есть брадобрей, оголи наши головы, — сказал Роберт.
— А шо же я с этого буду иметь?
— Обязательно иметь? За так нельзя? — поинтересовался Жуль.
— А что вы сделали за так? От вас за так даже ишачьего навоза в голодный год не допросишься, — уже серьезно произнес Хаттан.
— Лотарь, — обратился к другу Жуль, пусти, я сейчас с этого мастрийского хоря душу вытрясу.
— Во-первых, молодой человек, я не мастриец, а с Финикии, —начал старик.
— Какая разница, это одно и тоже, — перебил его Жуль.
— А во-вторых, перебивать старших не хорошо, — продолжил Хаттан. — В-третьих, животное хорь воняет, а вы слышали, чтоб от меня воняло? Шоб у вас столько проблем было, как от меня вони. И последнее: если вам сегодня двадцать плетей мало, то можете потрясти меня и мою душу.
— Я тебя выловлю ночью или днем на солончаках, когда никто видеть не будет. Утоплю в море. Понятно? — молвил Лотарь.
— Тогда кто ж вас брить будет?
— Тогда я тебя вот так, гнида! — Роберт порылся в ворохе одетых на него лохмотьев, извлек оттуда насекомое и щелкнул, раздавив его ногтями.
— У меня уже трясутся руки. А когда руки трясутся, а я брею, то могу горло случайно подрезать, — пошутил Хаттан.
Шутка оказалась неудачной, по крайней мере, так решил Жуль. Он огляделся по сторонам и, убедившись, что никто из сарацин за ними не наблюдает, подошел к сидящему на песке Хаттану и сильно ударил его ногой в грудь. «Ты, лосиная моча, долго будешь испытывать наше терпение?» Ругиец, до этого наблюдавший за всем происходящим, поднялся на ноги и крикнул: «Что вы, как орки, стаей на старика напали?» «А ты, жаба, не лезь, — ответил Роберт, ему явно понравилось это выражение, произнесенное сегодня ругийцем. — Можем и на тебя напасть». «Вы, варвары, только и знаете, что, как гоблины, терзать людскую плоть. Только я вам сразу скажу, живым меня не возьмете — век воли не видать», — ругиец стал в боевую стойку.
Алеманы переглянулись, а Роберт прошептал: «Век воли не видать.
