попросила.
Я помог. У меня с ней раз десять, не более, происходило такое.
Давно было.
— Совсем малость, Мигуэль. Раз десять. Представь ситуацию:
приходит Густаво домой, а его молодая жена под нами лежит голая, задравши ноги, — сказал Грегори. — И так десять раз.
Густаво прикидывал, что лучше: откупиться от Мигуэля и этого существа или убить своего подчиненного. Если убить, то вместе с телом исчезнет и дух демона. Что бы убить, необходимы веские для этого основания. Никто не поверит, что Мигуэль и кер пытались его извести. И кто вообще поверит в кера, ведь это редчайший случай. Вот если б поместить их в пыточную, приковать цепями, а потом пытать огнем в присутствии свидетелей, то кер себя бы проявил. Только, по-честному, за что убивать Мигуэля?
Человек он неплохой, простодушный, вспылил. Он и не виноват, что кер в него вселился. Надо выманить их к людям, не сидеть здесь втроем, а то порчу наведет этот демон. Густаво покрутил головой, огляделся, заерзал на стуле, на котором сидел. «И думать об этом забудь! — глянул на него глаз Грегори. — Только позови кого! Ты, я слышал, женился недавно, раз молодая супруга?» «Да», — неопределенно выразился Густаво. «Сына ждешь?» — логично предположил ученый. «А ты откуда знаешь, что моя жена беременна?» «Он многое знает», — ответил за друга Мигуэль. «Просто нам самим об этом только недавно стало известно», — проговорил начальник тюрьмы. Грегори мысленно сказал Мигуэлю подняться с табурета и стать напротив Густаво для большего эффекта и морального давления. Правая рука Мигуэля медленно достала меч из ножен и передала левой руке. Это был очень ответственный момент, поскольку Густаво мог сорваться и извлечь в свою очередь оружие также. А Грегори своей рукой не владел гладиусом.
— Ты сказал, что это теплое место стоит хороших денег? —с хрипотцой произнес Грегори.
— Да, и не малых, — подтвердил начальник.
— Так продай его, а золотишко нам, у?
— Гарантия, что вы отстанете от моей семьи, — потребовал Густаво.
— Я и Мигуэль даем, а вот Марчелла — не гарантирую, — нечто подобие смеха изобразил Грегори. — Скажу только, мы уезжаем из города. Нам необходимо найти одного из тех двух невольников готов, что привез Себений в прошлом году.
— Угу, понимаю, — многозначительно произнес тюремный начальник. — То-то они мне подозрительными показались еще тогда, и искал ты, Мигуэль, их.
— Мы искали еще тогда, но у меня не было такой силы, — мрачно заметил Грегори. — Значит, сейчас, Густаво, пятьдесят золотых.
— Это место столько не стоит, — возразил Густаво.
— Пятьдесят, ты слышал? И без фокусов. Это жизнь, а не театр, и мы в нем не актеры, — отрезал ученый.
— Постараюсь, — буркнул начальник тюрьмы.
— Тогда по рукам, едем к тебе домой. Мы обождем денег на улице, в твой дом жену пугать не пойдем, — Грегори протянул свою конечность-руку.
Густаво вывернул свою, чтобы пожать ладонь Грегори. Такой жест был не в традициях Мастрии. Они в приветствии прикладывали руку к груди. Такой жест был характерен для республиканцев, но Густаво пожал ладонь левой руки. И сразу одернул. Она была холодна, как у мертвеца. И на начальника Мигуэля повеяло миром подземного мрака и холода. Не зря Грегори охлаждал ладонь о сталь гладиуса. Забирать дивиденды необходимо было сразу, пока не упали акции. За ночь Густаво мог придумать что угодно.
Шулеры лохам не дают никогда опомниться и дожимают клиента сразу и до упора. Об этом Грегори знал, изучая жизнь буржуинского общества.
XXIV
Там, где еще пески Нефиды не поглотили зеленый покров Финикийской земли, там, где росли пальмовые рощи, там, где текли, пусть и мутные, воды небольших речушек, стоял на краю Мастрийской империи небольшой город Дор. Этот населенный пункт нельзя в полной мере было назвать крепостью, он и имел невысокие городские стены. В такой же степени Финикию нельзя было отнести и к территории Мастрии. Это скорее был союз городов, находящихся под протекторатом империи и уплачивающих ей налоги, но со своим местным самоуправлением. Финикийцы являлись отличными мореплавателями, рыбаками, ремесленниками и торговцами, но никудышными воинами. Попробуй, повоюй с имперскими легионами такому малому числу жителей Финикии, учитывая, что на этом небольшом клочке земли проживает приличная масса различных наций и народностей со своими обычаями и порядками. Договориться выставить единое войско финикийцы так и не смогли, когда границы империи приблизились к их родной земле. Поэтому были разбиты поодиночке или группами и проглочены Мастрией, как многие народы. Но император и сенат ввиду важности сохранения торговли и ремесел, а также удаленности территории оставили намного больше свобод союзу этих восточных народов, чем иным провинциям.
Восточнее, в пустыне жили сарацины. Они вели кочевой образ жизни. Их, как и финикийцев, также было не много. В отличие от готов и северных барбариан эти варвары были не столь агрессивны, с регулярными войсками Мастрии в стычки не вступали, но охотно промышляли грабежом, торговлей солью и нападением на слабо защищенные города на окраинах Финикии. Естественно, постоянного ежегодного налога сарацины империи не уплачивали, платили лишь за право торговли в Мастрийских городах. При одной из немногих таких атак на город Дор был совершенно незаконно обращен в рабство Хаттан. Везти вольного человека на рынок никто из сарацин не решится. За такое, как и за нападение на город, прибьют либо гвоздями к воротам, либо, если преступников окажется много, к ближайшим пальмам железными костылями.
— А в этих песках нет никакого закона — ни мастрийского, ни финикийского, — продолжил свой рассказ Хаттан, обривая бороду и подстригая волосы ругийцу, — тут я на таких же правах, как и ты, законно купленный раб.
— Ха-ха, — рассмеялся человек по прозвищу Хрен, — звучитто как гордо: законно купленный раб.
— Конечно, вас же по документам купили?
— А как же, с такой родословной и экстерьером меня с руками-ногами оторвали у заводчика с первого вывоза на собачий рынок, — что-то не совсем вразумительное для собеседника проговорил ругиец.
— Вот вы, молодой человек, возмущаетесь, что в рабство угодили, а каково мне? Судя по вам, вы — воин?
— Хаттан, давай на «ты», так проще, а то ты один раз так ко мне обратишься, другой раз на «вы». Хорошо?
— Я ж вам не запрещаю. Ты обращаешься ко мне, как тебе удобно, а я к вам, как мне удобно. У вас разве зуб начинает болеть, когда к вам образованный человек обращается?
— Нет, Хаттан, башка.
— О, это не те головные боли. Поверьте. Дальше говорю. Вы пошли воевать. Вы — варвар, северный варвар — барбариан.
Они бесстрашные воины, — повел бровями брадобрей и усмехнулся. — Ты шел убивать, брать в плен и обращать в рабов других.
Чего ж ты переживаешь, что победил не ты и попал в невольники?
Ты ж, Хрен с Шершавого бугра, хотел сам сделать рабами других людей, а попал на их место. Как говорят в Финикии: «Не насыпай бархан другому — сам с него свалишься».
— Сам ты хрен с бугра барханного, пословица гласит: «Не рой яму другому, а то сам в нее угодишь».
— Так то ж потому, что у вас, у косматых северных народов, роют ямы для медведей. Они, говорят, такие же лохматые, как ты сейчас. А у нас шакалы по барханам бегают.
— Такие же облезлые, как сарацины, — перебил его ругиец.
— Вы думаете, что мне сарацин — брат? Если б сарацин мне был братом, то я б ездил сейчас на ишаке или верблюде, а не вот этими руками собирал соль, — финикиец показал свои руки в мелких язвах от разъедающей соли. — Но я — цирюльник, я не шел брать в полон никого, я тихо жил. Ко мне пришли и забрали. Так что ж мне делать?
— Так я тебе ответить должен или тот, кто тебя в плен брал? —в свою очередь спросил Хрен.
— А вы хотите, чтобы я искал того мерзавца, что совершил надо мной насилие? Так я б спросил, но эти мерзавцы его искать не пустят, — Хаттан указал в сторону палатки бея.
Цирюльник закончил свою работу. Борода у ругийца была уничтожена, волосы на голове пришлось обрить. Хаттан не смог сделать такую прическу, как просил клиент. Он хотел оставить волос длиной с ноготь, но такую длину мастер не знал, как сделать. Пришлось обрить. Хаттан не рекомендовал находиться под солнцем с лысой головой. Весь процесс происходил по следующему сценарию, при этом он использовал всего один инструмент —длинную острую бритву. Брил при помощи одной воды, так как мыла, пены или геля в магазин не завезли. Ножниц тоже не было, оттого Хаттан брал каждую прядь волос и обрезал ее при помощи все той же бритвы, но ровно обрезать волос до небольшой длины было сложно. Пришлось побрить. Хаттан предложил сделать прическу более длинную, как у мастрийских горожан, но Хрен сказал, что год не брился, следующий раз неизвестно, когда выпадет, а лохматым ходить ему не с руки. На что цирюльник ответил:
«Ишь ты, ползать всю жизнь по болотам и лесам в таком виде было с руки, а теперь с ноги».
Все это время рядом на костре жарились куски крупной рыбы.
Рыба была аппетитная, жир с нее капал в огонь и шипел, а дымок щекотал приятно нос. Два невольника постоянно отвлекались от стрижки и переворачивали куски. Когда Хаттан закончил свою работу, Хрен пошел смыть с себя остатки волос в море. Вернулся. Хаттан глянул на обнажившиеся на голове ругийца два шрама и потрогал свою, проверяя на месте ли она. Тот усмехнулся.
— Кушай, Хаттан. Давно, небось, не жрал по-людски?
— Почти год. Я у себя собак получше кормил, чем сарацины меня. Хорошо хоть пока не убили. Одного раба здесь при мне сам бей привязал к двум жеребцам и разорвали они его. Потом заставили меня куски мяса собирать по песку.
— А сколько дней у вас в году? — спросил ругиец.
— Четыреста девять. Десять месяцев в году. А вы имеете другое исчисление календаря? — произнес финикиец.
Вопрос был проигнорирован. Далее Хаттан восхищался тем способом ловли рыбы, что предложил его сотрапезник. Ругиец за несколько дней до этого попросил его достать небольшой железный крючок, потом сплели из старых веревок длинную тонкую, но крепкую нить. Поплавок изготовили из дерева. Сделали заводь на отмели, заманили туда мелких рыбешек. Поймали их и использовали в виде живца. Пробовали поймать и на кусок лепешки, но он размокал, а этого продукта в неволе с избытком не наблюдалось.
Первый день ничего не выходило. Алеманы ходили по берегу и посмеивались, отпуская колкости на предмет умственных способностей Хрена. Быть может, если бы такой способ ловли был распространен и рыба пугалась ловца, то ничего бы не получилось. Но хищнику было в диковинку, что держащий в руках веревку человек, стоя по грудь в воде на расстоянии десяти локтей от нее, может причинить ей неприятность. Поэтому на следующий день первая рыба была поймана. Ели ее сырой. Дров и хвороста никто давать не собирался из команды бея. После ругиец, поныряв в глубину, выволок водоросли и просушил их. Сегодня хватило и топлива, и рыбы.
— Вы знаете, — произнес Хаттан, жуя теплое мясо, — а я тоже пытался тут рыбы добыть.
— И каким способом?
— Решил у наших мучителей попросить сетку и лодку, когда они ими не пользуются. И знаете, что они мне ответили, когда я у них спросил, не против ли они моей рыбной ловли?
— Ну?
—
