вираж и подымалась в гору, то у других этот день можно было считать черным. Густаво нынче потерял пятьдесят золотых эскудо и покой. Он находился у себя дома, когда к нему зашел, как они и договаривались вчера, сенатор Торренций Флавий.
Сенат в Мастрии обладал законодательной инициативой. Нет, он, конечно, издавал малозначительные указы, но в основном выступал с предложениями к императору. Тот в зависимости от его желания, подсказок фаворитов или настроения самовольно принимал решение по тому или иному вопросу, а затем мог одобрить инициативу сената, издав свой эдикт, отправить на доработку либо отвергнуть окончательно.
Сенат был не однороден в своем составе. Из шестисот его членов триста избирались один раз пожизненно от трехсот знатных родов. Торренций был пожизненным сенатором от домена Флавиев. Потерять свое кресло они могли лишь со смертью, после чего домен методом выборов выдвигал нового сенатора от своего рода. Остальные триста назывались трибунными сенаторами. Их выбирали каждые два года по одному от трехсот территориальных округов — трибов. Весь мегаполис Ориса был поделен на примерно равные части, и каждый гражданин мог быть избран от триба, в котором проживает, в сенат. Избирать его имели право только вольные. Рабы, дикие звери и домашний скот к выборам не допускались. Таким трибунным сенатором был Аппий Руфус. Он, надо сказать, имел шанс стать пожизненным сенатором, но только после смерти действующего сенатора от домена Руфусов, и если после этого победит на внутриродовых выборах.
Выслушав историю про Мигуэля и кера (Густаво при этом умолчал о своей связи с Марчеллой), Торренций похлопал по плечу своего давнего друга и успокоил:
— Не переживай, этого твоего охранника мы изловим.
— Бывшего охранника, — уточнил Густаво.
— Бывшего или нынешнего — не важно. Изловим, допросим, вернее, ты сам пытать станешь, я в этом деле не специалист. Денежки он тебе возвернет, а потом умертвим его. Тогда и кер пропадет.
— Ой, боюсь я за супругу свою, как бы порчу злой дух не навел.
День такой тяжкий сегодня. Плохо. Давай эля хлебнем, — предложил начальник тюрьмы.
— День приходит и уходит, а с ним уходят и невзгоды. Тебе тяжело, а Луцию Дуксу уже нет. У тебя вскоре все наладится, а его люди увидят в последний раз. И ему уже теперь больше ничего не надо. Что твои проблемы по сравнению с проблемами его домена? Пошли, проведем, как порешили, его в последний путь. Там, на похоронах, будет много бойцов из его легиона. Как закончится кремация, я поговорю с одним из его начальников центурии, выделит он нам два десятка воинов, прибудем в дом к этому проходимцу Мигуэлю и арестуем. Доставим под конвоем в тюрьму, накалим железные прутья на огне — и вернет он твои золотые эскудо, куда денется? А потом замордуем до смерти, — серьезно произнес Флавий.
— Может, убивать и не надо, а? Я все-таки столько с ним служил, — робко предложил Густаво.
— Смотри сам. Тебе решать. Можешь не убивать, но кер в конце концов все равно завладеет его телом и душу загубит. Убить необходимо… Ты убьешь уже не Мигуэля, а кера. Мигуэлю недолго осталось в этом теле жить.
— А ты можешь все это без моего присутствия свершить? —спросил Густаво.
— Без проблем. Я найду подходящего мясника. У меня такой на примете есть. Ему все одно, кого за деньги резать — человека или барана. Сделаем, для друга все сделаем, — улыбнулся сенатор.
— Тогда пошли, — приободрился Густаво.
Мигуэль подходил к Капским воротам. Впереди возвышалась массивная городская стена. Кирпичная кладка шестнадцать локтей в высоту и толщиной восемь локтей уже в некоторых местах слегка потрескалась, и из трещин проглядывала зеленая трава.
Городские стены ремонтировать не спешили. Уже давным-давно не было у империи врагов такой силы, которые могли бы даже помыслить приблизиться к Орису, не то что совершить нападение или осаду. Грегори и Мигуэль прошагали под полукруглой аркой в стене, прошли через открытые настежь массивные железные ворота и ступили на капскую дорогу. Два лениво стоящих стражника даже на тело не глянули.
— Дорога на Капу идет прямо, — мысленно произнес Мигуэль, — а нам надо свернуть на боковую, уходящую вправо вдоль стены.
— Что ж пошли, тут хотя бы воздух почище, чем в затхлых переулках кожевенников и красильщиков. Как там только народ живет? — возмущался Грегори. — Полная антисанитария:
из выгребных ям несет смрадом, полно мух, на улочках горы мусора и отходов жизнедеятельности человека. Кожу выделывают, а ненужное выбрасывают прямо перед мастерской. Фу!
Блевать охота. В книгах про старину в моем мире всегда описывались древние города величаво, деловито, чисто, а тут помойка помойкой.
— Так то ж район проживания ремесленников, а как ты хотел?
Ты попади к мясникам или рыболовам, там голова сразу болеть начинает даже у меня от кишок, утробы и шелухи. А тебя никто не заставлял по городу шляться и менять золотые эскудо на мелкие медные драхмы. Пока ходили от лавки к лавке, кто разменяет, так заблудились. Вот и вышли вместо Лавинских ворот к этим, — возмущался Мигуэль.
— Нужно страховаться. Я тебе об этом не раз говорил. Нам нужна мелкая монета. В город вернемся сегодня только к вечеру.
А если Марчелла все деньги упрятала, ты золотым за ночлег рассчитываться станешь с владельцем помещения? Подглядит, что ты с крупной монетой, и неизвестно, что может статься потом: или наведет грабителей, или сам сворует, — разъяснил свои действия Грегори.
— Я у моей гиены все свои накопления заберу, — погрозил своей рукой бывший охранник.
— Крупное заберешь со схрона, а за медяки и серебро драться с ней станешь? Ей на прожиток тоже нужно чего оставить, правда?
— Вообще, ты, как обычно, прав, Григорий. Ты голова, хоть и моя.
Впереди показались другие ворота.
— Это наши? — спросил ученый.
— Нет, это Сатурнинские, а наши следующие. От Сатурнинских до Лавинских еще миля вправо. Там наша повозка и дожидается, если лошадь не развязалась и деру не дала, — объяснил Мигуэль.
— Или какой добрый человек не взял ее в безвозмездное пользование, — добавил Грегори. — В любом случае скоро будем на месте — там и разберемся.
— Это как сказать? — Мигуэль кивнул головой вперед. — Перед покойником дорогу не перебежишь. Придется обождать.
— С кем прощаться будут? Такая масса народа валит.
— Постой, так то ж мужа этой… Камиллы Дукс сжигать несут.
Он легионер, недавно погиб на востоке. Тело забальзамировали там и привезли сюда родным проститься и в доменном склепе захоронить. Не, брат, нам не обходить эту процессию надо, а принимать в ней самое непосредственное участие. Тут знаешь, сколько всякого люда соберется со всей империи на похоронах? Надо ловить момент и поспрашивать у знакомых и незнакомых об твоем Андрее. Короче, пошли за толпой.
Грегори одним глазом, а Мигуэль другим, стоя невдалеке от Сатурнинских ворот, наблюдали за траурной процессией. Впереди всех шел жрец полностью в белых одеяниях. Он нес вертикально в руке нечто наподобие факела с деревянной ручкой и медной чашей на конце. Только вместо огня из чаши исходил дым, напоминающий запахом тлеющую хвою, смешанную с восточными благовониями. «Это либинитарий — распорядитель похорон», — бывший стражник правой рукой указал на человека, возглавляющего процессию. «И в чем его роль?» — спросил Грегори. «Он и его помощники, которые следуют по краям колонны с такими же факелами-курильнями, направляют толпу в нужную сторону, в точности соблюдают все ритуалы прощания и кремации. Во время произнесения речей они, стоя на расстоянии друг от друга в толпе, повторяют слова, произнесенные у погребального костра. Таким образом, огромная масса народа может благодаря им слышать речь, произносимую на большом расстоянии от слушателя». «Понятно. Громкоговорители, значит», — подумал ученый.
Тем временем из ворот показались женщины, одетые все в черное без головных уборов, с растрепанными волосами и разорванными одеждами. Их набралось человек с пятьдесят. Они разом, как по команде взвыли, будто пожарная машина с чиновниками департамента пожаротушения вылетала из ворот пожарной станции, а не похоронная процессия медленно и печально вышла из Сатурнинских ворот. Женщины не просто плакали, а рыдали, рвали на себе волосы, били себя руками в грудь, некоторые разрывали ткань одежды, прикрывавшей их тело. Другие падали на колени, бились в истерике на земле. Их поднимали. Слезы, смешанные с дорожной пылью, делали их искаженные лица еще более уродливыми и страдальческими.
— Бедные родственники, — печально произнес Грегори, — ктото из них потерял брата, кто-то сына, племянника, внука. Пусть примут мои соболезнования.
— Григорий, это не родственники, это профессиональные плакальщицы, нанимаемые за деньги для таких мероприятий, — поправил его Мигуэль.
— То есть они плачут не натурально?
— Почему не натурально? За такие деньги, что отвалил им домен Дукса, они будут рыдать очень даже взаправду. И чем богаче домен, тем больше слез должно быть на похоронах, и тем больше платят плакальщицам.
— Как говорят о десимцах, они делают бизнес на слезах, —хмыкнул ученый.
— Вроде того.
Плакальщицы умолкли, и, стряхивая грязь с одежд, медленно пошли дальше. Из ворот выплыла группа хористов и затянула песнь на несколько голосов без аккомпанемента. Пели красиво, ноты были грустными. Потом появились сатиры и танцоры. Они изображали пантомимы и совершали танцевальные движения.
За ними следовали по очереди флейтисты, трубачи, игроки на лире. Ровным боевым строем прошагали воины в доспехах и при оружии из легиона Луция Дукса. «Не удивлюсь, если сейчас из ворот выедет бронированная машина, а за ней промаршируют колонны чиновников из различных департаментов. Впечатление, словно находишься среди зрителей на площади по случаю Дня Победы. И парад проходит в столице Камапа. Только трибун не хватает с вождями-старцами, поддерживающими друг друга, дабы не упасть. По-моему, про усопшего уже все и забыли».
Грегори ошибся. Показались родственники Луция. Вначале шли мужчины. Все они были одеты в тоги коричневого или темносинего цвета. За ними шли женщины также в траурных одеяниях. Никто из них не плакал, но и радости на лицах обнаружено не было. Все-таки покойник умер уже давно, и они могли свыкнуться с горем, если такое объяснение в данной ситуации уместно.
— Смотри, — сказал Мигуэль, — вон твоя Камилла.
— Какая она моя? В видениях, как Саша и Андрей являлась, так я думал, что это знак и она сможет мне чем-то помочь.
— Ага, держи карман шире. Эта поможет.
— Даже в горе она величественно смотрится, — заметил Грегори.
— Ну, не такое уж для нее все происходящее и горе. Луций же ей не сыном был и не братом, хотя, поговаривали, что у них между собой были довольно теплые отношения. Он все больше в походах находился, расширял и укреплял границы империи, дома наскоками появлялся. Тут уж о большой любви и речи быть не может. У таких богатых аристократов в браке больше золото играет роль, чем любовь.
— Ты, Мигуэль, хочешь сказать, что чересчур состоятельным гражданам чужды высокие чувства?
— Может, и нет, только никто из патрициев на моей памяти не
