заключил брак с бедняком или простолюдином. Они все норовят меж собой породниться да объединить капиталы разных доменов, чтобы влиять на сенат и частично на императора, законы под себя издавать и далее богатеть.
— А вот у нас в державе все люди равны между собой. Ну, почти все, — сказал Грегори.
— Это хорошо. Это справедливо. У вас праведный мир. Я не против равенства.
— Главное, чтобы это не было равенством нищеты и убогости.
— Нищета — тоже плохо, — заметил Мигуэль.
— То есть ты желал бы сам стать богатым? — спросил Грегори.
— А есть такие дурни, кто не желает? Конечно, лишнего золота не бывает, как говорят в народе. Вот только одним везет от рождения, и они на свет появляются в богатом домене, а другие никогда в жизни не добьются таких богатств, сколько живот не надрывай. Будь у меня денег побольше, может, и моя стерва меня бы больше уважала. Ей же всегда всего мало. Тогда и за более богатого жениха свою Литисию отдал бы когда-нибудь.
— Без любви, за земли и виллы отдал бы дочь свою, не за человека? — подловил его Грегори.
— Так будет богатство — придет и счастье в дом, как поговаривают в Орисе.
— Не пойму тебя. С одной стороны, ты выступаешь за равенство, а с другой — не прочь стать богатеем.
— Ну, я не знаю. Это ты у нас грамотный и умный, а я хочу просто как лучше, а богатым аристократам как не крути в Орисе лучше живется. Не знаю, как в других землях, но думаю, что патрициям везде хорошо. Не обязательно богато жить, обязательно, чтобы окружающие тебя люди жили не лучше, чем ты.
Ощущаешь себя никчемностью, когда кто-то живет во сто крат жирнее тебя.
— Завидуешь, значит? — заключил Грегори.
— Немного. Как смотреть равнодушно, когда некоторые помирают с голоду и болезней с одной стороны стены там, — Мигуэль указал рукой на кварталы ремесленников, — а тут тратятся огромные деньги на организацию похорон? Я понимаю, захоронить человека нужно по всем канонам. Положи покойнику три кости для Кербера и тому подобное, но зачем при этом такая пышность. Они соревнуются в богатстве и роскоши даже во время похорон. Зачем, зачем сейчас устраивать гладиаторские бои у погребального костра? Зарежь жертвенное животное, пусти кровь в землю и хватит. К чему на костре кроме покойника сжигать дорогие ковры и украшения? Кремируйте его, пусть родственники соберут кости, омоют их в молоке, сложат в сосуд — и хватит.
Нет, вот увидишь, начнут с первыми языками пламени швырять деньги в толпу. Мол, богатые мы и милосердные. Раздайте беднякам в руки, зачем давку создавать? Тут ведь не меньше двадцати тысяч народу собралось. На каждых богатых похоронах кого-нибудь обязательно насмерть затопчут.
— А на бедных похоронах? — поинтересовался Грегори.
— А на бедных у костра собирается не двадцать тысяч, а двадцать человек всего, а голытьбу даже не сжигают, а сбрасывают в общие колодцы. В том углу Сатурнитского поля, — указал направление бывший стражник.
Тем временем официальная делегация в арьергарде с патрициями, пожелавшими посетить мероприятие, замыкала шествие. За ними валили горожане и жители пригородов различных сословий и общественного положения. Этот люд валил вперемешку, не выстраиваясь по ранжиру. Были среди них и достопочтенные граждане по типу Мигуэля, присутствовали и обыкновенные пьяницы и бродяги. Кто-то шел сюда из праздного любопытства, кто-то в надежде подобрать пару медяков, а если повезет, то и серебра, при раздаче. Воришки и обрезатели кошелей надеялись разжиться в толпе, применив профессиональные навыки. Весь этот сброд валил к центру поля — месту кремации Луция Дукса. Пошли в том направлении и Мигуэль со своим другом. Пока толпа была не очень плотной, охранник в отставке выискивал знакомые лица и заводил с ними разговор на предмет местонахождения Андрея.
Наконец волна народа остановилась, и масса начала уплотняться. Через нее проследовали, уже с большим трудом помощники либинитария, с факелами, источавшими благовония. Они готовились транслировать речь ораторов у погребального костра.
У них откуда-то появились высокие табуреты, взгромоздясь на которые они могли быть лучше услышаны окружающими.
К прославлению усопшего и его родственников приступил первый оратор. Это был один из пожизненных сенаторов, уважаемый и почитаемый не только в обществе патрициев, но и среди плебейской черни. Говорил он медленно, дабы глашатаи успевали повторить его слова. Тело Грегори и Мигуэля стояло немного к краю огромной толпы. Здесь было не такая плотность людей, как ближе к центру. А возле самого усопшего располагалась площадка с родственниками Луция, а также с теми избранными, которых допустили ближе к телу или кто должен держать речь. Попал на нее и Густаво благодаря Торренцию Флавию. Чтобы поток зевак не хлынул на эту площадку, ее по периметру стерегли легионеры в полном облачении.
Выступающие говорили кратко, но их было много. Толпа уставала слушать, гудела. Люди начали сновать туда-сюда. Кто-то уходил, кто-то подходил. Иные стояли всю церемонию. Граждане посостоятельнее, дабы очиститься на панихиде от прегрешений, порчи и худой судьбы, принесли с собой курительные факелы наподобие тех, что у либинитария, только размерами поменьше.
У некоторых курительные смеси закончились. Они продолжали держать факелы погасшими. К таким гражданам, передвигаясь от одного к другому, суетливо приближалась сутулая фигурка худого мужчины с небольшой плетеной корзиной на голове. Он вежливо улыбался и предлагал курительные благовония из своей корзины.
Когда покупатели, возмущенные ценой за горсть порошка, выказывали свое неудовольствие, тот с гордым видом заявлял, что его товар содержит добавку порошка из бивня носорога, дым которой защитит их от злых духов и невзгод вдесятеро сильнее, чем тот, что они купят у иных шарлатанов и проходимцев. «Сейчас такой мир, что каждый норовит обмануть. Люди, не верьте каждому встречному, берите из проверенных рук», — заявлял он во всеуслышание. Мигуэлю его облик показался знакомым, но точно вспомнить, кто этот мужчина, он не мог.
Подошла очередь выступать какого-то вояки, проведшего очень продолжительное время в боях с Дуксом. Он поднялся на помост, представился командиром когорты Вергилием Пронти и начал перечислять все достоинства и заслуги своего командира, впрочем, как и все до него ораторы. Здесь он оригинальностью не отличался. Речь его, как человека военного, была не столь изысканна, как у сенаторов, имевших большой практический опыт в стенах державных учреждений. Отпустив комплименты в адрес усопшего, он стал выказывать свое почтение его родне. Дошел до супруги Камиллы, начал перечислять всех знакомых ей людей, которые передавали этой прекрасной женщине свои слова поддержки по поводу кончины мужа. Читал по пергаменту имена и домены господ и матрон, выражавших ей свои соболезнования. А закончил так:
«На протяжении всего пути нашего следования с телом моего любимого легата Луция все добрые люди высказывали свое почтение домену Дукс. Даже в одном из оазисов пустыни Нефиды я встретил белого готского раба… » В этом месте Вергилий запнулся и заглянул в «бумажку». Естественно, что имена каких-то там рабов, да еще и готских, он помнить наизусть не мог и не должен был.
В подчинении его когорты было десять центурий. Ему бы имена всех своих воинов запомнить, а не каждого встречного. Ладно когда это какой-нибудь ссыльный аристократ, коротающий свои дни вдали от родины и отправленный на край света по приказу императора за провинности, а то неизвестный невольник. Но имя его он записал по двум причинам. Во-первых, таким образом он подчеркивал, что каждой твари на этой земле известен домен Камиллы, а соответственно, и Луция. Во-вторых, чем-то этот белый человек ему понравился, что-то в нем было не такое, как у остальных рабов. Раб имел образование и зачатки культуры. Он несколько странно и по-своему, но объяснял явления природы.
Понятно, что гром — это когда Кронос на небесной колеснице съезжает с Минги-Тау, а молния — это огненное копье, метаемое с Алайи Фесалийской Юпитером. Эти боги живут, каждый на своей священной горе, и обе горы двуглавые. Но у этого барбариана есть свое оригинальное объяснение сиих явлений. Он утверждал, что гром и молния — это не разное, а суть одно и то же. И, мол, он в состоянии воспроизвести и первое, и второе, но в малых масштабах. Вначале всех его слова потешили. Но все пережидали полуденный зной в оазисе и решили его выслушать. Он попросил полной тишины и две шерстяные одежды. Одну надел на центуриона, а другой стал быстро хлестать его по спине. Потом дотронулся до кончика носа воина. Произошел щелчок, центурион вздрогнул. Белый раб разъяснил, что щелчок — это гром, а между его пальцем и носом проскочила маленькая молния, только сейчас день, и ее не видно. Солдаты, говорят, потом развлекались вот так ночью, и искра действительно проскакивала. Чудно, хоть и по-варварски. Пронти оторвал взгляд от пергамента и закончил: «… белого готского раба Александра Челентано, способного при помощи двух кусков шерсти сотворить маленькую молнию.
Он, следуя к бею Саипу, упоминал в своих речах добродетельную Камиллу».
— Ты, слышал, ты слышал, Мигуэль? — пораженный этими словами Грегори тормошил левой рукой правое плечо.
— Да, да, да. О, хвала богам, Саша жив! Это он?
— Не сомневаюсь. Именно, как Александр или Саша звучит его имя, а кличка, фамилия, по-вашему, домен — Челентано.
И другие приметы сходятся.
— Какие, белый цвет кожи?
— Ну, кто в вашем мире знает про диэлектрический пробой?
— А че это?
— Электрический искровой разряд в атмосфере, сопровождаемый изменением магнитных и электрических полей, — конкретизировал ученый.
— Давай не будем нецензурно выражаться и побыстрее отыщем в толпе этого человека. Нужно поподробнее расспросить о Саше.
— Наверняка, он стоит в кругу приближенных у костра.
— Поторапливайся, а то, как подожгут тело, рабы родственников начнут раскидывать деньги. То-то суматоха начнется, — сказал Мигуэль и начал своим локтем прочищать дорогу к кострищу.
При упоминании о рабе-готе Челентано вдова подняла глаза на оратора и, вспомнив эпизод в цирке и свой сон, подумала: «Так вот почему ты, дорогой Луций, мне тогда приснился молодым, а я уже в зеркале была постаревшая. Тебе уже больше никогда не стать взрослее ни на один день».
Грегори с Мигуэлем подбирались все ближе и ближе к заветной цели. В след им неслись упреки людей, которых они расталкивали, а иногда и пинки. Но вскоре они оказались недалеко от командира когорты. Он стоял напротив них в круге, отгороженном живой стеной центурионов, и вел непринужденную беседу с кем-то из патрициев. Мигуэль посоветовал держаться от него на малом расстоянии, чтобы по окончании церемонии можно было поподробнее его расспросить о местонахождении Саши.
Грегори стоял, поглощенный своими мыслями, когда услышал внутренний голос Мигуэля: «Обрати внимание! Мне кажется, что там находится Густаво, и он показывает на меня пальцем». Ученый подтвердил, что начальник тюрьмы идентифицировал тело Мигуэля и указывает на его месторасположение в толпе своему товарищу. Тот кивнул Густаво в знак
