разбитой губой упал в пыль. На вопрос, надо ли травнику еще чего, тот отрицательно замотал головой. Грегори предложил снять с него хитон и надеть на свое тело, а свою одежду бросить здесь. Сказали Антонио снимать одежду. Пока он отнекивался, пришлось ему еще раз врезать. Били по лицу, но попали по морде. Тот согласился. Мигуэль пригнулся для маскировки и сменил гардероб. Корзину тоже забрали, сказав, что теперь у них перед Антонио на балансе долга на два золотых и десять серебряных, и удалились, пока народ не прочухал, что его совсем немного, но обманули. Мигуэль передвигался по поредевшей толпе, честно предлагая курительный порошок. Неизвестно почему, но покупателей не находилось. Люди убежали к следующей раздаче. Сенатор, поняв, что денег не воротишь, а вместо них можно получить нож под ребро, испарился. Его сподручные со щитами и в шлемах наблюдали издалека за происходящим. Переодетого Мигуэля они не опознали.
Когда оказались за городскими стенами, перевели дух.
— Куда двинем? — спросил Грегори.
— К лошади пойдем, — ответил друг. — А здорово мы их!
— Может, лучше где рядом купим. Вдруг там засада нас ожидает.
— Не думаю, Григорий, никто не видел и не знал, что там мы оставили коня. Пойдем быстрым шагом с внутренней стороны стены и выйдем через Лавинские ворота. Сядем на повозку и прямо рванем в Финикию. Лазить по городу и искать лошадь тоже приметное дело. Да и неизвестно, какого мерина купишь и какую повозку. Хотя можно и верхом ехать, но дороги вокруг Ориса хорошие, а на повозке сподручнее. Там дальше видно будет.
В случае чего продадим ее или оставим. В коняке своей я уверен, повозка исправна и смазана. Зачем мудрить?
— Смотри, как бы жалеть не пришлось. Ладно, сделаем потвоему. А куда ехать, ты знаешь? Мы ж так и не расспросили у того оратора.
— Пустыня Нефида одна, и кочевников в ней проживает не много, — заверил Мигуэль. А имя бея ты запомнил? По нему и найдем стоянку сарацин.
— Да, Саид.
— Точно?
— У нас в кино всегда бандиты в пустыне носят второе имя Саид. Вот я и запомнил.
— Тогда в путь.
XXVI
Сырое, холодное, темное помещение. Лишь через щель где-то сверху пробивается свет. Мебели внутри нет — голые стены.
Снаружи барабанит дождь. Человек в ободранной одежде лежит на спине. Холодно, тело бьет дрожь, но оно в сознании. Правый глаз уставился вверх, а левый осматривается вокруг. Через свежие и глубокие раны сочится кровь и лимфа. Нога в суставе неестественно вывернута. Больно, холодно и больно.
— Ну что, далеко ты уехал на своей кибитке?
— Так далеко, как и ты.
— Ладно, я тебя не виню. Это воля случая. Заранее ведь не знаешь, как будет лучше. Кое-чего не рассчитаешь, и совсем все не так пошло, как предполагал.
— По всему, так захотели боги. Может, пожалел нам Кайрос удачи, а его жена Фортуна — счастья, а может, и сам Юпитер так порешил.
— Как знать, кто и зачем? Возможно, ко всему причастны и не ваши боги.
— А чьи?
— Если б, Мигуэль, я это знал, то здесь не находился.
— В этом месте, Грегори?
— В этом мире.
— А расскажи про свой мир.
— Я тебе столько поведал о нем.
— Расскажи, как ты погиб, — попросил Мигуэль.
— Так то ж полдня рассказывать.
— Тебе, излагая историю своей жизни мне, языком молоть не надо. За разговорами и время скоротаем, и от боли отвлечемся.
Я, случалось, видел изуродованные пытками тела по месту работы. Патрициев очень редко подвергали истязаниям. Плебс свое получал чаще. Но в основном таким способом добивались правды через рабов. Если раб при своем господине, то он все видит и на допросах все расскажет. Зачем гражданина лишний раз истязать, вдруг он и действительно не виноват. А невольник есть невольник.
— А мы в живых останемся? — как у более опытного спросил Грегори.
— А это зависит от того, кто и с какой целью эту дверь отворит.
— И отворит ли вообще, пока мы живы еще.
— Ты, Григорий, умирал уже. Просвети. Авось пригодится.
— Конечно, не помешает, ты ж вечно жить не сможешь.
— Вечно никто не живет, кроме богов, но некоторые умудряются возродиться второй раз.
— Вот к чему ты клонишь? — хмыкнул Грегори. — Только я рецепта реинкарнации не знаю.
— Чего?
— Все, слушай, — Грегори прекратил лишние расспросы.
Он изложил Мигуэлю, как его лишили на Камапе выступлений перед аудиторией со своими лекциями. Потом вызывали и намекали, что и в приватных беседах с гражданами он не должен пропагандировать буржуинской образ жизни. Далее рекомендовали держать язык за зубами, затем уже угрожали, лишали премий. Грегори на это почти не реагировал и жил по-тихому.
Он догадался, что его прослушивают, вычислил нескольких доносчиков и начал их сторониться. По службе его перестали продвигать, отказывались публиковать научные труды, но при этом в лаборатории он ставил опыты, как ему было удобно, и регулярно отправлял вышестоящим чиновникам из департамента отчеты по исследованиям.
Но случился ряд событий, который предопределил дальнейшую судьбу ученого и перевернул его жизнь с нижних конечностей на вместилище основного мозга. Для того чтобы иметь возможность спокойно поговорить, не обращая внимания на прослушивающие машины, которые установили не только на работе, но и в квартире семьи Матини, Грегори со своими родителями часто выезжал за город на природу. Места отдыха они постоянно меняли и располагались далеко от автомашины, оттого могли не волноваться за конфиденциальность разговора. В один из таких выходных дней, лежа на одеяле в лесу, отец, вдоволь наговорившись, достал радиоприемник. «Давайте послушаем, что буржуины про нас говорят. Не одну ж нам местную брехаловку слушать», — говорил он, а сам ловил станцию, покручивая настроечное колесико. По «Свободному Камапу» шла обычная рутинная пропаганда. Десимцы костерили промышленность своего идеологического врага, рассуждая, что, кроме валенок и сапог, более ничего толкового из обуви камапские фабрики произвести не могут. «Это правда, но старо, — буркнул отец. — Вот, что не говорите, а умеют десимцы информацию преподать. Где чистую правду резанут, где приврут, где аналитиков и перебежчиков подключат к разговору. Так сразу в этой каше истинное положение дел в нашем государстве и не вычислишь. А нужную картинку, фон и образ они уже создали, уже запало это в сознание. Интересно слушать, не то что наших прямолинейных, тупоголовых идеологов с их послевоенными лозунгами, не изменяемыми уже полста оборотов. Будто только вчера война закончилась, жить еще тяжело, но необходимо уже к новой войне готовиться. Вечно бой и борьба — то на заводах, то в поле».
«А я люблю вести с полей, они такие милые, — улыбнулась Халиа. — У меня создается впечатление, что все время по визору показывают одно и то же поле, одного и того же водителя и одну и ту же тракторную машину. Водитель стоит по колено в грязи на пашне, а рядом его железный конь по оси колес в той же грязи.
Тракторная машина надрывно тарахтит, а эласт, пытаясь ее перекричать, рассказывает, как преодолевая мыслимые и немыслимые трудности, он произвел посевную на отечественной технике.
И что десимские машины в жизни бы в таких условиях не смогли работать. Можно подумать, если почва подсохнет и запашут на десять–пятнадцать суток попозже, то урожай не взойдет или не созреет до морозов. Это ж не рис, чтобы его сеять в воду, а пшеница». «Зато в регламентированные сроки посевную закончат, отчитаются», — добавил Грегори. «Да, да, подадут нужные статистические данные. А то, что потом это зерно не взойдет и придется пересеивать, никого уже не интересует», — вставил Эспи.
«А сколько после сбора урожая этих продуктов сгниет в хранилищах, вообще никто не считает и не сообщает. Да сколько машин угробленных будет стоять на приколе и ремонте после работы в неэластовых условиях», — сказал Грегори.
Они еще какое-то время саркастично рассуждали на тему посадки, сбора, хранения и переработки собранного урожая. Говорили о битве за этот самый урожай. О сельскохозяйственных проблемах от непогоды до нашествия калифорнского жука, пожирающего пасленовые культуры и засланного в страну в качестве вредителя не менее злостными вредителями с Десима.
Тут отец жестом руки прервал жену и сына и сообщил, что вражеские голоса передают важное сообщение. По их сведеньям, произошла авария на водоочистных сооружениях химического комбината близ города Щебин на востоке Камапа. В воды реки Щебинки попали отходы производства, содержащие сильнодействующие яды, применяемые в химических боеприпасах. Комбинат находится выше по течению реки, чем город с одноименным названием. По сведеньям из конфиденциальных источников, пожелавших остаться неназванными, авария произошла рано утром, когда первая смена на предприятии еще не приступила к работе.
Никто из персонала не пострадал, но загрязненная вода медленно движется к водозаборной станции города Щебин. О происшествии население не предупреждено, и город живет в обычном режиме. Халиа вскрикнула. Там у нее родственники. Посоветовались и решили возвращаться, связаться с ними, предупредить.
Десимцы могли и приврать, и приукрасить масштабы аварии, но комбинат этот был двойного назначения, и последствия могли стать трагическими. Ни один фильтр не задержит такие химические соединения.
Второпях семья Матини сделала непростительную ошибку. Они позвонили в Щебин с домашнего телефона, а не с узла связи. На том конце подняли трубку и сказали, что у них все в порядке, нет внештатных ситуаций, по визору и местному приемнику об аварии не сообщали. Халиа убеждала свою родню не употреблять воду из крана и запастись бутилированной водой из магазина. Благо, ее троюродный брат и его жена оказались эластами вменяемыми, хоть и с неохотой, но послушались совета Халии. А их отец и свекор был старой закалки. Он, как потом рассказывали, услышав предупреждение, начал орать, что ничего в нашей стране такого произойти не может, что правительство и власть сразу же сообщили бы в случае опасности для населения, что это придумали десимские выродки и их пособники, такие, как Грегори и ему подобные. Он демонстративно взял ведро с водой и пошел на реку. Выкупался там, не замечая, что рыбы и земноводные уже плавают брюхом кверху. Набрал полное ведро речной воды, которая была визуально чистой и прозрачной, принес домой и стал кружками пить, матерясь в адрес десимских буржуинов. Кричал, что камапского бойца (хоть сам он и не воевал) не возьмет ни пуля, ни штык, ни пустопорожняя брехня классового врага.
Умер он быстро, за трое суток. Только ни об этой смерти, ни о еще двухсот жителей Щебинки, ушедших из жизни в последующие двадцать дней, информационное агентство Камапа не сообщило, как и о нескольких тысячах, потерявших здоровье в результате, как сообщали на Десиме, щебинской трагедии. Официально причиной его смерти признали остановку сердца.
— Я тогда еще верил, — обратился Грегори к Мигуэлю, — что это только частные случаи недочетов в управлении нашей державы.
Я был наивен и думал, что не все из происходящего докладывают нашим старцам из Высшего Совета, что в конце концов на смену им должны прийти молодые энергичные эласты с новым мышлением, с новыми идеями и жаждой изменить
