этот застой в идеологии и практике его применения. Я написал несколько писем в секретариат Высшего Совета и обратился к некоторым его членам, которые, как полагал, готовы были к переменам. Ни одной строчки в ответ.
— Из твоих слов выходит, что ты начал разочаровываться в справедливости устройства твоего общества? — решил бывший стражник.
— В то время пока только начал и пока только в политической надстройке моей страны.
— Какой пристройки, к какому зданию? — попытался уточнить Мигуэль.
— Здания свободы, справедливости и равенства.
— Это ты, Григорий, хватил. Разве у обычного гражданина и у императора могут быть одинаковые права?
— По нашему законодательству не только могут, но и должны, — выпалил Грегори. — А если кто-нибудь решил скрывать информацию, не имеющую военного секрета, от общественности, то пусть так и пропишут в Основном законе, что одни имеют право, а другие только обязанность.
— Тебя послушать, так ты, как малое дитя. Жил себе поживал, причем неплохо. Потом съездил к этим десимцам, и повязка упала с твоих глаз, ты прозрел.
— Тут сыграла роль не только поездка на Десим, но и другие факторы. Хотя Десим был толчком. После возвращения я уже не мог жить по-старому. Это, как собака, которая всю жизнь сидит на цепи у одного нерадивого хозяина во дворе. Она ничего другого не видит, кроме миски прокисшей похлебки в день да голой кости по праздникам. А тут один раз этот пес сорвался с цепи и увидел, что на соседних подворьях собаки живут в просторных вольерах, у них есть теплые будки со свежей подстилкой, по будним дням трехразовое питание, по выходным колбаса.
— Врешь, — не выдержал Мигуэль, — даже наши сенаторы не кормят своих собак колбасой.
— А на Десиме кормят. Специальной собачьей колбасой с различными добавками псов кормят для улучшения густоты шерсти и прочего. Так ради чего мы тогда в этой войне побеждали? Зачем?
Чтобы побежденные кормили своих собак колбасой, а народ победителей за такой колбасой в очередях друг друга душил? — вслух прокричал ученый.
— Ну не могу тебе ответить. У нас если империя кого поработила, тот ей и подати в Орис отправляет. Я верю тебе, ежели ты не врешь, — смутился Мигуэль.
— Конечно, вру, Мигуэль, потому что колбаса для скотины у десимцев вкуснее и с большим количеством витаминов, чем наша для эластов. И она у них свободно лежит на прилавке, запаянная в вакуумную упаковку. А на Камапе ее хамоватая продавщица или из-под полы продает, или швыряет, завернутую в кусок картонной целлюлозы. Ну то другой вопрос, а я о сбежавшей собаке. Так вот. Не сможет после всего увиденного этот пес, как и прежде, сидеть на поводке. Он волю видел. И если бы его хозяин понимал собачью речь и рассказывал сказки, что так жить у него нормально, то собака в лучшем случае просто не покусала бы его, но не поверила бы никогда. Пусть мне как эласту-налогоплательщику государство даст ответ: «Почему за послевоенный период одни страны продвинулись в своем развитии вперед и забетонировали все дороги, а другие радуются, когда булыжником их улицу замостят? Почему десимцы ездят по всему Салему и их деньги везде принимают к расчетам, а нам поменяют сто наших тугриков, и за них на Десиме только в музей сходить хватит, и то не более трех раз. А валюта наша свободно не конвертируется. Ей придумали наши чиновники из госбанка курс обмена, но он не реален за пределами нашего государства. Его реальный курс в пять раз меньше, и то никто менять не хочет. Я, представитель великой державы, чувствую себя бомжом в ресторане, баре или на пляже по сравнению с любым гражданином Десима. Куда правительство засунуло все те денежные средства, вырученные за десятилетия от продажи полезных ископаемых и абсолютно бесполезных наших товаров, которые якобы расхватывают по всему миру?» — Грегори, успокойся, от твоего волнения у нас начались общие головные боли. Я чувствую, как стучит в висках.
— Может, быстрее помрем да мучиться не будем. Я продолжу и хочу, если суждено умереть, перед второй смертью выговориться, так как перед первой вдоволь не успел.
— Валяй, ученый, просвещай. Наука и знания еще никому не помешали, даже на том свете.
— На Камапе неэффективно работала экономика закрытого типа. Масса денег тратилась на создание заводов по производству еще одних заводов. Выпускались станки для производства других станков. А эластам необходим был качественный товар для повседневной жизни: обувь, одежда, продукты питания. На содержание чиновников всех мастей, военные приготовления и масштабные утопические прожекты, по моим сведеньям, тратилось до двух третей бюджета.
— А остальное?
— А остальное шло на безвозмездную поддержку туземных народов в отсталых странах. Шло на идеи дружбы и братства, — сгустил краски Грегори.
— Странная империя, — недоумевал Мигуэль, — платит варварским народам, даже не имеющим общей границы, золотом, чтобы те вас поддерживали. Если ваша страна есть империя, а тем более великая и могучая, как ты описываешь, то варварские салемские князья, короли и рэксы должны в очереди стоять, чтобы ваш сенат соизволил у них дань принять.
— Примерно в это время я, обрабатывая результаты своих исследований, заметил отклонение от нормы в поведении элементарных частиц.
— Объясни.
— Нет, Мигуэль, рассказывать о протонах, кварках и нейтрино я тебе не стану. Просто слушай. Даже весьма образованный эласт из моего мира не в состоянии разобраться в стандартной модели элементарных частиц, в сильном и электромагнитном взаимодействии, не говоря уже о слабом и гравитационном.
Так вот, я теоретически доказал и открыл сначала бозон, а потом и гравитон Матини. Извини, не скромно, но именно так их бы и назвали. А там до темной энергии и частиц с отрицательной массой передней конечностью подать. Понятно, на все необходимо время, оборудование и знания. Третьего у меня хватало, если поможет желание. Со вторым похуже —наш ускоритель слабоват для всецелого изучения этих феноменов. А с первым, как, оказалось, возникли самые большие проблемы.
— А чего ты шепотом мне все это говоришь? — удивился Мигуэль.
— Так я ж тебе выдаю величайшую тайну, боюсь, как бы никто не прознал, — еще тише произнес ученый.
— Дурья башка, ты ж мне мысленно рассказываешь. Разве громкие мысли легче распознать, чем тихие? — рассмеялся бывший стражник.
— Зачем издеваешься, — обиделся Грегори, — слушай далее.
Поначалу в моей теории было много белых пятен. Честно, я не верил, что стою на пороге открытия фундаментальных законов.
Я жил и работал на одном дыхании, предвкушая новые открытия, я не до конца верил в свой талант и удачу, поэтому не открывался никому, даже родителям, боясь спугнуть счастье. Решил, пока не добьюсь мало-мальски точных результатов, свои исследования представлять научному миру не стану. Тем более что из-за вышеизложенных трений с властью я решил обождать до лучших времен. А там я всем покажу мать Кузьмы. Потом мое имя будет греметь на весь мир. И я, открывая двери кабинетов чиновников одной нижней конечностью, изменю этот мир в лучшую сторону.
Мои изобретения сделают лучше жизнь для всего народного хозяйства страны, и мы нагоним те двадцать оборотов отставания в научно-техническом прогрессе от Десима. Да что там Десим, вся планета заживет по-другому: энергия станет почти дармовой, появятся новые материалы, лекарства, станет доступным образование, эласты получат больше свободного времени, которое употребят на спорт, искусство, науки. Я, как влюбленный, в тот период видел мир только в розовых тонах.
— Давай, Григорий, про любовь не будем и влюбленность. Ты не с барышней на свидании, а истекающий кровью лежишь. Мне интересно, ближе к делу, а не к телу. А то не ровен час помрешь, а я историю твою и не дослушаю.
— Помру я, так и ты копыта откинешь. Ладно. Все свои исследования я заносил в оптико-волоконную машину и шифровал. Ассистенты мои к данным по экспериментам сами не лезли, вся информация была у меня. Шифр использовал простой. Такой, против дилетанта, который случайно в память машины залезет. Ему тогда эти знаки на мониторе ничего не скажут, а серьезные чиновники все одно подберут дешифровальную матрицу и извлекут информацию. После моих открытий я стал замечать, что в мою машину кто-то лазит. Я случайно засек время работы агрегата в конце суток, а в начале следующих цифры не совпадали, хотя лаборатория была опечатана и код запуска машины я менял каждый раз. Тогда я изменил систему шифрования. Я взял толстую книгу-энциклопедию, где содержалась масса слов, и стал кодировать посредством указания страницы, строки и буквы либо слова. Таким образом, не имея под конечностью второй экземпляр энциклопедии, расшифровать не представлялось возможным, ибо я брал слова и буквы с разных страниц бессистемно. Вот тогда и появился Ялин.
— Кто он, давай! — не терпелось Мигуэлю.
— Сначала о Тое Рэмлинсоне и его значке «крыса».
В том же исследовательском центре вместе с Грегори работал Той Рэмлинсон. Он занимался вначале только информационными технологиями, а позже и передачей данных по оптическому шлейфу от одной машины к другой. Это тот Той, который впервые на Камапе применил значок «крыса», разделяющий второе имя адресата от первого в названии почтового сообщения. По десимской классификации этот символ имел название «амфора». Это он положил начало переходу от целлюлозного письма к световому. Рэмлинсон был из тех парней, которые в науке от пяток до кончика носа и готовы жертвовать собой круглые сутки, то есть даже больше, чем Грегори. Он готов был помогать любому сотруднику по любому вопросу, в котором соображал. В его голове рождались и жили тысячи идей. Одну из таких, как передача почтовых сообщений посредством импульсов света и тьмы, он изложил на научном совете института. Она была отвергнута. Тогда он обратился к Грегори. Последний дал согласие на эксперимент без финансирования из фондов, на общественных началах. Они протянули оптический шлейф из одного корпуса, где работал Той, к другому, где располагался кабинет Грегори. Вот так впервые в истории Камапа чиновник Рэмлинсон послал световое письмо чиновнику Матини, и оно дошло до адресата.
Они периодически посылали друг другу сообщения, тестируя систему, в промежутках между выполнением своей основной работы. И вот в один из дней, сразу после того, как Грегори начал шифровать данные посредством энциклопедии, он получил сообщение. На голубом экране появилась надпись: «Проверь, все ли в порядке с твоей машиной». Грегори, не имевший проблем с эксплуатацией оптико-волоконной машины в последние сутки, отписался Тою: «Дружище, у меня все хорошо. Наверно, неполадки у тебя». «А это мы сейчас проверим. Не отходи далеко и жди», — было в следующем сообщении.
Грегори совсем позабыл о просьбе товарища и вернулся за клавиши машины спустя приличное время. Он ведь должен был заниматься своими исследованиями, а не только помогать Тою.
В углу экрана светился символ полученного сообщения, даже двух. В первом говорилось, что в приложении к письму находится антижучиная программа, с помощью которой необходимо протестировать и вылечить машину, а во втором отправитель
