Ориса, — сказал Мигуэль.
— Мигуэль, осталось признаться, что ради белолицего ты приперся на край империи, бросив работу и семью. Все, я замолкаю, выкручивайся сам, — сказал Грегори.
— Кто же он по происхождению? — поинтересовался тюремный начальник.
— Он варвар, — спокойно произнес Мигуэль.
— И этот варвар тебе настолько близок, что ты решился рисковать своей жизнью, доходной работой и деньгами ради него?
— Да.
— А медальон этот действительно твой или с трупа снял?
— Мой, я много лет провел на службе у императора, но мой сын попал в рабство к готам. Они не желают его возвращать ни за какие деньги, пока я не верну им сына одного знатного готского домена. Готы не знают, где он находится. Я его почти отыскал.
Хочу выкупить и произвести обмен.
— Мигуэль, это странная история. Тебе никто так просто не поверит. Ты мог придумать более правдоподобную легенду, — сказал главный стражник.
— Зачем врать? Ты можешь расспросить меня о тюрьме Ориса и убедишься, что я тот, за кого себя выдаю.
За время продолжительной беседы Мигуэль развеял все сомнения своего собеседника. Начальник согласился помочь в подборе вооруженного сопровождения до стоянки, естественно, за счет заказчика, но бея по имени Саид никто не знал из сотрудников тюрьмы. Он предложил подождать пару деньков своего племянника, большого специалиста, как он выразился, по сарацинам. Тот обязательно отыщет любого варвара в пустыне. А пока Мигуэлю ничего не оставалось, как ожидать и слушать россказни Грегори на постоялом дворе.
***
Днем на работу к Грегори зашел Алесо. Он предложил прогуляться. Ученый согласился. Они медленно шагали по улице.
— Фольцинг просил с тобой поговорить, зная наши с тобой отношения, — начал Алесо.
— Что, сам не наговорился, так решил других подослать? — спросил Грегори.
— Грегори, зачем тебе эти конфликты?
— Мне незачем, я их и не начинал.
— Хорошо, начинали они, но будь умнее — закончи ты.
— Каким образом? Стать во главе всей системы?
— Ну что ты такой категоричный? — пытался смягчить ситуацию Алесо.
— Ты хоть знаешь, что он мне предлагает?
— В общих чертах.
Грегори кратко изложил внешбезу теорию переселения народа на север.
— Не думаю, что все так страшно и в таких масштабах произойдет, — убеждал ученого Алесо. — Эта идея несколько утопична.
— Эта идея цинична.
— Послушай, Грегори, в нашей стране любые проекты прежде, чем внедриться в жизнь, погрязнут в бюрократическом механизме. Это не значит, что все так именно произойдет.
— К чему тогда затевать проект, если не уверен в его успехе? — удивился Грегори.
— Кто-то работает, а кто-то имитирует работу, но нельзя сидеть сложа передние конечности. Таков закон государственного аппарата, иначе тебя оттуда вышвырнут.
— Ты хочешь, чтобы я предложил на всю страну такую мерзость, а эласты, подкинувшие мне эти идеи, потом умоют ладони?
— Я не знаю, что от тебя хотят. Меня попросили, и я пришел тебе помочь.
— В чем, Алесо?
— Остаться при должности, при лаборатории, при разработках. Ну какая тебе разница, что там порешили наверху? Тебе, ученому, зачем в эти дела соваться? Тебе главное — научные открытия делать и тем самым быть полезным обществу. Тебе политика нужна разве?
— Давай я сам за себя буду решать, что мне необходимо, а что нет.
— От эта интеллигенция! Правильно когда-то говорил писатель Ягодожоров, что от излишнего ума только горе, — процитировал классика внешбез. — Напишешь эту статью, даже писать не надо. Она написана уже. И тебя реабилитируют, слежку снимут, своим опять станешь.
— То есть продать душу антифилософу девятнадцатого уровня и жить дальше спокойно, да?
— Грегори, почему только белое и черное? Да, не все, что показывают по визору, правда. Я сам за морем был и видел. Плюнь ты на все это и живи. Сотни миллионов эластов у нас мечтали бы жить так, как ты. Дай им все, что есть у тебя, и им плевать будет на идеалы добра и зла. Набей любому эласту брюхо до отвала, дай машину в пользование, двухкомнатную халупу, шмоток разреши взять, сколько унесет из магазина, даже не из буржуинского, а из нашего, и он будет счастлив.
— Не все, Алесо, не суди по себе обо всем народе. В тоталитарном обществе умный эласт не может быть счастливым. Счастливы беззаботные. Умный эласт всегда будет в чем-то сомневаться, всегда пытаться изменить мир, а не подстроиться под него. От этого страдает, не имея возможности полностью реализовать свои мечты и планы.
— Такое в любом обществе существует, поскольку нет идеальных условий для развития личности нигде. А вот такие бунтари, как ты, не имеют покоя ни в одном государстве. Думаешь, если бы ты жил на Десиме, ты бы спокойно вел себя? Нет, Грегори, ты бы настроил своей критикой против себя власти и той страны. Ты нигде не успокоишься, поэтому всегда будешь несчастлив.
— Конечно, потому что порядочный гражданин должен критиковать любую власть, какая бы она хорошая ни была. Нельзя имеющему гражданскую позицию эласту зализывать анус власти.
Как только он это начинает делать, то превращается в приспособленца. Если никто в стране не будет выставлять пороки государства напоказ, то оно деградирует. Нельзя всем голосовать «за», должны, обязательно должны быть те, кто против. А у нас кто не поддерживает власть — с тем необходимо расправиться.
— Вот с тобой скоро так и сделают за твой длинный язык. Лишишься ты всего: и хорошей зарплаты, и всеобщего признания, и всех благ, что дало тебе это самое тоталитарное, как ты говоришь, государство, которое бесплатно тебя вырастило и выучило.
— Ты пугаешь тем, что меня убьют?
— Да кому ты нужен, и не те времена! На дурку тебя определят, основной мозг промоют, извлекут из твоей башки все знания и твою тему исследований передадут другим ученым. Если после этого покаешься, то отправят в ссылку в северную глухомань в закрытый город. Станешь там третьеразрядной научной проблемой заниматься. А если и дальше станешь дурака валять, то и останешься до конца жизни в психическом отделении департамента излечения. Ха-ха! А в газетах будут писать о других авторах научных разработок.
— Никто не сможет воспроизвести мои опыты, я всегда буду необходим, — гордо ответил Грегори.
— Дорогой мой, один укол «сыворотки правды» — и ты так сам все рассказывать станешь, что только успевай за тобой записывать. Поверь мне. Фольцинг сказал, что все забудет. Подпишись под статьей и отрекись от своих идей, по крайней мере, на словах и на время. Это совет от меня, а не от Фольцинга. Грегори, иногда надо принимать мужские решения. Хватит быть маменькиным сыночком.
Вечером семья Матини в полном составе сидела перед визором. Шел фильм про войну. Время было позднее. Это была последняя передача перед отключением визора на ночь. Отец одним глазом почитывал газету, другим смотрел на экран. Это вовсе не значит, что внутри тела Эспи жили два существа. Мать сидела на диване, подогнув нижние конечности, зевала. За свою жизнь она просмотрела этот фильм уже раз десять. Грегори потягивал из кружки настой листьев ча. Он не смотрел визор, а о чем-то думал. Халиа перевела взгляд на сына и задала вопрос:
«Что-нибудь произошло? Ты сегодня какой-то сам не свой». «Да нет, мам, все, как обычно», — буркнул Грегори. Она посмотрела вверх, словно надеялась увидеть мембраны подслушивающих устройств: «Все об этом Фольцинге думаешь, сынок?» «Уже нет», — отрешенно произнес Грегори. «Тебе кто-то создает проблемы?» — спросила Халиа.
При этих словах звук в фильме пропал, осталось только изображение, а потом из визора послышалось: «Он сам себе сегодня создал самую большую проблему в жизни». Халиа вскрикнула и откинулась на спинку дивана, Эспи отложил газету в сторону, Грегори сидел как ни в чем не бывало. «Это я одна с ума сошла или все вместе? » — нервно, но притихшим голосом произнесла Халиа. «Я тоже слышал», — заметил Эспи. И оба они уставились на экран. Из визора не доносилось ни звука, хотя в фильме бойцы бежали в атаку с мелкокалиберным баллистическим оружием.
Их командир кричал крылатую фразу, которую за много оборотов выучили все зрители светокино, но она не была слышна. Он открывал рот и только.
— Это какой-то маразм, — выдавила из себя Халиа.
— Несомненно, — добавил отец.
— Но маразм не вирусное заболевание, им не может заразиться вся семья, — продолжила мать.
— В этой стране маразм может распространяться воздушнокапельным путем, поэтому все возможно, — сказал Эспи.
— Не волнуйтесь, сейчас вас внешбезы не прослушивают. Я отключил их системы и подключился сам. Жаль, видеть вас не могу.
— Ялин, это ты? — наконец сказал Грегори.
— Я.
— Кто он такой? — спросил Эспи.
— Это долго рассказывать. То, что сможет, объяснит вам впоследствии Грегори. Я хотел бы с ним побеседовать.
— Нам выйти? — тактично спросила мать.
— От вас нет секретов, оставайтесь, — произнес голос из визора. — Грегори, зачем ты сегодня дал интервью десимскому информационному агентству?
— Потому что меня эти внешбезы уже достали. Они во главе с Фольцингом все хотели, чтобы я написал статью в нашу центральную газету с поддержкой этой нездоровой идеи.
— Не стоит мне все пересказывать. Я слышал твой разговор с ним и скажу, что ты поступил кардинально неправильно два раза. Первый — это когда признался Фольцингу, что знаешь о его сотрудничестве с диктатором Этори, а второй — это твой поход к десимским журналистам.
— Наверно, — признался Грегори, — я поступил спонтанно и эмоционально. Но ты, Ялин, мне намеренно слил информацию о торговле оружием в обход международных санкций. Даю конечность на отсечение, ты просчитал, что я выплесну ему всю правду.
Но ты просчитался в том, что я сообщу об этом десимцам. А так я всего лишь высказал им свое мнение о необходимости перемен на Камапе. И тут ничего страшного нет.
— Если бы рассказал им о торговле оружием, то после показа по десимским новостям сюжета о тебе ты был бы арестован немедленно, а так по тебе решение еще не приняли. На утро назначено совещание во внешбезовском департаменте по твоей судьбе. Я просмотрю его и сообщу тебе о результате.
— Ялин, а правда, что есть «сыворотка правды»?
— Есть, но ее эффективность преувеличена.
— Значит, если меня поместят на принудительное лечение, из меня ничего не вытянут?
— У них есть много других методов и способов выудить из тебя информацию. Не сомневайся, о бозоне Матини они узнают, а уж Фольцинг применит твои открытия против Десима. Не сейчас, после выборов. Если бы ты сообщил десимцам о торговле оружием Фольцинга, то чиновники более высокой категории ничего бы против него не предприняли. Ему скорее поверят, чем тебе. Рассматривать это дело все равно стали бы его друзья, а общественное мнение ты относительно его не изменишь. На Камапе нет независимых средств массовой информации.
— Что же делать? — спросил Грегори.
— Бежать, чтобы остаться в живых, — ответил Ялин.
— Куда? — спросили все втроем одновременно.
— В одну из тихих стран.
— Подождите, — вмешался в разговор Эспи, — не совсем понимаю, о чем вы говорите, но, по-моему, это какая-то фантастика.
— Совершенно верно, я для вас и есть научная фантастика, —ответил Ялин.
— Мой сын не разведчик и не шпион,
