самое страшное – этим проблемам не видно конца и края, потому что младенец только родился на свет, и сколько ещё предстоит всего сделать и пережить, прежде чем поставить его на ноги и выпустить в самостоятельную жизнь…
В этот сложный и ответственный период особо обостряется желание найти понимание, сочувствие и помощь у близкого человека – у мужа, который у алтаря клялся пройти с тобой рука об руку через все трудности, горести и жизненные испытания. Ты с нетерпением ожидаешь его с работы, потому что одна целыми днями вынуждена проводить дома с ребёнком и тебе хочется элементарного, казалось, тобою заслуженного: внимания и участия, любви и заботы, нежности и помощи. Ведь вы же семья, вы вместе принимали решение о рождении ребёнка, поэтому вы вместе, помогая друг другу, должны воспитывать его до совершеннолетия. Ожидая мужа, свою надежду и опору, ты очередной раз открываешь для себя важность семейных отношений, потому что понимаешь, что тебе одной не унести свалившийся груз ответственности и забот, не развязать запутавшиеся в узлы отношения к себе, людям и окружающему миру. Рождение ребёнка одним махом перевернуло с ног наголову устоявшиеся взгляды на мир, изменило ценности, оценку и мотивацию поступков, поэтому тебе органично необходима помощь со стороны своей второй половины. Тебе в радужных цветах пред-ставляется, как вместе с суженым вы восстанавливаете гармонию в себе и семье с одним важным и существенным дополнением – в вашем мире центральное место занимает ребёнок. Теперь он находится на пьедестале вашего внимания, его присутствие обогащает смыслом вашу деятельность и выводит отношения в семье в качественно новую плоскость межличностных отношений, в которых задействовано уже не два, а три близких человека.
Но возвращается с работы муж, и ты вместо помощи слышишь о его усталости, вместо понимания он предъявляет претензии о неприготовленном ужине, а вместо участия и заботы он требует секса и внимания к себе. Настенька, в эти мгновения сотканное покрывало семейных отношений начинает трещать по швам, твоя сказка начинает рушиться, и ты понимаешь, что это конец, это катастрофа твоих планов на семью, надежд на мужа. Подступает такая слабость, обволакивает такая апатия и пробуждается такое безразличие, что хочется всё бросить, упасть и умереть, потому что из тебя словно выжали жизнь, по капле, до последних миллиграмм влаги. Нет сил даже на ненависть, на сопротивление и возмущение. Ты со всем соглашаешься, потому что тебе уже всё равно – ты не принадлежишь себе. Растерянная и на всех обиженная, разрываемая на части новыми обязательствами, ты не успеваешь даже поспать – всё твоё время уходит на ребёнка – на эту новую ветвь в твоём родовом древе, – который перевернул весь привычный для тебя мир и заполонил его до краев, до истощения и сумасшествия. Он не просто яркой звездой спустился на твои протянутые ладони, а как монстр обрушил на тебя звёздное небо, и ты в ужасе едва успеваешь уворачиваться от обрушившегося на тебя камнепада.
Милая моя, однажды, когда мне было около шести лет, я наблюдала, как нам на лошади перепахивали огород. Я не запомнила многих деталей, но даже сейчас, как живую, вспоминаю ту лошадь – худую, постоянно спотыкающуюся, с кровоточащими ранами на боках, с выступающими жилами, всю мокрую от пота, крови и усилий. И у неё на морде выступали такие выразительные, грустные и безжизненные глаза, что даже тогда, многое не понимая, я не выдержала этого зрелища, разревелась и убежала в дом. Я не могла наблюдать за этими мучениями и страданиями. Так вот, в первые месяцы после рождения Наташеньки я представляла себя такой же: высохшей, с вздувшимися от предельного напряжения венами, постоянно потеющую от нечеловеческих нагрузок, с мёртвыми от усталости и недосыпания глазами, спотыкающуюся, но тянущую за собой воз семейных забот.
Внученька, признаюсь, первый год после рождения твоей мамы едва не сломил меня, не разрушил мой внутренний мир до основания. Был период, когда я готова была отказаться от всех своих планов и начинаний, от мужа и карьеры, даже от самой жизни. Было слишком трудно, потому что мне одной приходилось бороться за всех: за своё будущее, будущее Наташи и моей семьи. Как оказалось, в самые тяжёлые периоды жизни люди, на которых ты надеешься и рассчитываешь, подводят и предают, а на помощь приходят совершенно другие, посторонние, едва знакомые. Впоследствии я с этой закономерностью сталкива-лась неоднократно, но до сих пор не могу к ней привыкнуть.
Наташенька родилась в результате нашего с Сашей ог-ромного желания иметь ребёнка – мы приняли это решение обоюдно и сознательно. Но когда Наташа появилась на свет, паритет в наших отношениях нарушился, и нам требовалось срочно перераспределить обязанности внутри семьи, подстроить их под новые обстоятельства. И здесь мы впервые столкнулись с нерешаемой проблемой – мы с Сашей не могли договориться, найти компромисс и выработать общие правила, потому что с совершенно разных позиций оценивали ситуацию. Я перестала успевать стирать и готовить кушать, и считала, что эти обязанности теперь должен выполнять Саша. Наташа родилась болез-ненной и капризной, спала только на руках, ощущая тепло моего тела, поэтому я постоянно была привязана к ней, не в состоянии уделить внимание даже себе. Но когда Саша приходил с работы и видел пустые кастрюли и горы стирки (ведь мы всё стирали вручную), энтузиазм его иссякал, он злился, возмущался и обижался. И если с работой по квартире он ещё справлялся, то позже, когда я попросила его несколько часов подежурить возле дочки ночью, его терпение лопнуло, он наговорил мне много неприятных слов и, хлопнув дверью, выбежал вон. В чём-то я его понимала – целый день на работе, потом дома вторая смена, да ещё и бессонные ночи. Но ведь я тоже жила в таком ритме!
Я даже простила ему грубость и непонимание, думала – перебесится, переночует у кого-то из друзей и снова вернётся домой. Но, Настенька, представь моё состояние, когда на следующий день твой дедушка не вернулся с работы. У нас не было не то, что мобильных телефонов – стационарный телефон считался большой редкостью. А именно в тот вечер я его с такой надеждой ждала: хотела поговорить, объясниться, ведь все мы люди и должны искать компромиссы. К тому же я сама так устала и вымоталась, что хотелось просто разрыдаться в его объятиях, ощутить теплоту и силу его мужского тела, на мгновение почувствовать себя вновь маленькой и беззащитной девчонкой, чтобы просто забыться, вдохновиться его лаской, любовью и нежностью. В холодильнике закончились продукты, и я не могла приготовить себе покушать, гора грязных пеленок ждала стирки – а Саши нет час, два, три… Я потерял покой, стала тревожиться. Время как назло тянулось и замедляло свой бег: минуты превращались в часы, а часы – в бесконечность. Моё волнение передалось Наташеньке, и она ревела страшным рёвом, взрывая мои воспалённые от усталости и недосыпания мозги. А Саши нет – пропал без вести. Страшные мысли стали возникать в моей голове, ведь эти его проклятые космические исследования были связаны с радиацией, авариями, риском для жизни. Я никогда не верила в Бога и не обращалась к нему, но именно в тот вечер я впервые открыла в комнате штору, потом окно, стала на колени и, глядя в сереющее вечернее небо, попросила Всевышнего только об одном, чтобы мой Саша остался жив.
Настенька, представь моё состояние – я оказалась совершенно одна в Киеве: без родственников и близких друзей. К кому бежать, кого просить о помощи? Нас окружало много знакомых, но кому я нужна со своими проблемами? Отсутствие Саши сводило меня с ума. Стояла глубокая осень, на улице было сыро и прохладно. Наташа бесилась, капризничала, исходила криком, и я не могла её оставить одну в квартире. Сомнения и неопределённость разрывали логические построения мыслей, тревога колоколами била в набат, заглушая здравость рассудка, и моё сознание оказалось повергнутым. То, что всегда преобладало во мне, чем я гордилась и выделялась – трезвость и ясность рассудка, – оказалось растоптано, унижено и низведено на роль жалкой прислуги. А балом торжественно начала править чувственно-эмоциональная часть моей психики, которая захватила власть в мозге, внесла хаос, разброд и шатание. Я перестала контролировать своё поведение, не понимала совершаемых действий, не задумывалась над этичностью и нравственностью своих поступков. Я превратилась в обычную эмоциональную женщину, которая не помнила и половины событий, произошедших потом. Это спустя время, восстанавливая хронологию произошедших событий, я краснела за себя и долго не могла простить себе того безумия и паники, которые завладели и руководили мной, направляя мои поступки и вкладывая в уста слова. С больным ребёнком на руках, полуодетая, растрёпанная, как сумасшедшая, я металась из одной части Киева в другую, от одного нашего знакомого к следующему, от одной больницы к другой. Я поставила на ноги всех тех, кто хоть чем-то мне мог помочь – но Саша словно в бездну канул.
Я не помню, как я пережила вторую ночь – знаю, что совершенно не спала. Урывками помню, как Наташа уже не кричала, а охрипшим и севшим от рёва голосом подвывала, требуя внимания к себе. От бессонницы, голода и тревоги у меня пропало молоко, и ребёнок с вечера ничего не ел. Я не знала, чем её кормить, что ей дать и как успокоить. Как зомби я ходила с ней по комнате, натыкаясь на мебель, набивая на теле синяки и шишки. Но я не чувствовала боли – тот ад, который творился в моей душе, настолько разъедал моё восприятие и притуплял чувствительность, что я утратила ощущение физической боли.
Помню, что уже в семь утра третьего дня я стояла на проходной Сашиного института. Оставалось два часа до открытия, но я как безумная высматривала знакомые лица его коллег по работе, его друзей. Я знала их только по именам и на проходной мне ничем не могли помочь, потому что штат института исчислялся сотнями Андреев, Вань и Петь. Наконец, ближе к девяти, я увидела одно знакомое лицо, второе. Я с надеждой обращалась к ним, но эти люди, ошарашенные и испуганные моим безумием и внешним видом, только успокаивали, ничего конкретно не сообщая. Кто-то из них, видимо отпросившись, отвёл меня назад домой, и я, уставшая и обессиленная, впервые за двадцать пять лет разрыдалась от бессилия. Апатия и какое-то отупляющее чувство покорности, обречённости и безысходности сковали не только мой мозг, но и всё тело. Даже ребёнок, которого я почему-то перестала слышать, не пробуждал меня к жизни: так всё было больно и плохо, что, казалось, пришёл конец, всё разрушено и безоговорочно утрачено.
У меня поднялся жар, подскочила температура, и, помимо прочих несчастий, я почувствовала, что заболеваю, что видимо, простудная болезнь, воспользовавшись моей слабостью и беспомощностью, решила одолеть меня и добить окончательно. Ко всем бедам прибавилась ещё одна беда, но больнее мне уже просто не могло стать. Хаос в мыслях достиг своего апогея, болевой порог оказался давно позади, и я как-то вдруг совершенно перестала воспринимать события из внешнего мира – словно провалилась в глубину и забылась в
