позже получила учёное звание доцента. В советские времена это являлось серьёзным достижением. А с учётом того, что и Саша к тому времени защитил докторскую диссертацию и стал главным научным сотрудником у себя в институте, государство нам выделило новую двухкомнатную квартиру в центре Киева. Как молодые учёные, мы на себе прочувствовали заинтересованность государства в нашем интеллектуальном труде, и поощряемые заботой и поддержкой коммунистической партии и советского народа продолжали покорять новые творческие высоты.
Оформлением квартиры, её благоустройством, как и организацией быта нашей семьи в целом, занимался Саша. Надо отдать должное – у него это получалось. Он решал материальные вопросы с таким желанием и охотой, как будто это составляло смысл всей его жизни. Возможно, в решении этих второстепенных, но, безусловно, важных для повседневного семейного благополучия вопросов Саша находил себя и своё место в наших семейных отношениях. Не знаю, во всяком случае, всё, что мы получили от государства и что имели из материальных благ – это заслуга только твоего дедушки: он всё это инициировал, ходил по инстанциям, выпрашивал, оформлял, обустраивал. Я к этому не имела никакого отношения, потому что, если честно, ко всей этой суете вокруг постоянного улучшения быта от-носилась равнодушно. Лично я комфортно себя чувствовала и в нашей однокомнатной квартирке, к которой привыкла, и с которой меня связывало много памятных событий в жизни. По большому счету, мне для душевного комфорта хватало присутствия Наташеньки и тишины, которая позволяла мне читать и творить. Все остальные жизненные блага, за которыми люди так усиленно гонялись даже в моё время, я воспринимала как излишество: приятное, но не обязательное.
С Сашей у нас установились равноудалённые, но уважительные отношения. Мы перестали с ним разговаривать по душам, делиться заветным и волнующим. Саша прилагал все усилия, чтобы растопить тот лед, который сковал развитие наших отношений. Он упорно пытался вернуть искренность и открытость в наши разговоры, окружить меня заботой, лаской, вниманием и нежностью, чтобы как раньше зажечь счастье в моих глазах, увлечь в совместный полёт, закружить в головокружи-тельном венском вальсе. Но разрушить отчуждённость и настороженность во мне ему так и не удалось. Настенька, тень недоверия между нами пролегла глубоко и навсегда. Несмотря на все его усилия, и даже порой на моё желание, я уже не могла воспринимать его как раньше: без страха раскрывать глубины своего внутреннего мира, совместно проникать в корневище своего рода, а потом в семейном единстве восходить к жизни. Он уже не воспринимался мною как кумир и божество, воздух и жизнь, источник вдохновения и счастья. Даже при всём своём огромном желании я уже не могла рассмотреть в нём своего сказочно-го принца, который мог проникнуть в хрустальный замок моей души, найти и вскрыть заветный ларец и собою обогатить смысл моего присутствия в жизни. Саша сам, своими руками сжёг мосты, ведущие к моему сказочному миру, сковав свой аватар кандалами прозаичности и будней. В какой бы теперь образ он не перевоплощался, какую бы роль не исполнял – мой внутренний мир был для него навсегда запечатан. Пытаясь представить Сашу в увлекательном и захватывающем образе своего единствен-ного Мужчины, я вдруг наталкивалась на всплывающий в памяти образ испуганной овечки, забившейся в угол кухни и с вылитым на голову, растекающимся супом с лапшей. Только он начинал представляться как мужчина моей мечты, тут же вспоминался страх в его глазах и какая-то не мужская, подхалимская, дворовая суета вокруг меня, словно меня хотели не победить в честном бою, а охмурить, умилостивить, одурачить. И все эти антагонистичные и преувеличенные образы-воспоминания почему-то не забывались, всегда держались наготове, и как преданные стражи моего душевного спокойствия возникали в самые неподходящие моменты, когда я уже оттаивала сердцем, начинала восстанавливать разрушенные мосты и открывать двери своей души для добрых вестей и желанных гостей. Но как гром среди ясного неба, неприятный до дрожи образ мужа-человеко-массы, бил в набат, вызывал тревогу и звал на баррикады, что быстро отрезвляло и приводило меня в чувство. Я моментально замыкалась в себе, воинственно настраивалась и начинала оценивать поведение Саши уже трезво и расчётливо.
Настенька, я ценила Сашину заботу обо мне и дочери, и с благодарностью воспринимала его старания по созданию вокруг нас практически идеальных условий для самореализации и творчества. В глубине души я признавала, что трудно найти мужчину лучше, чем мой Саша: преданный, старательный, заботливый, послушный, работящий, умный, без вредных привычек – все эти качества, собранные воедино, превращали его в мечту любой женщины. Но, внученька, печально то, что себя в этом списке поклонниц я не находила. Я перестала ему доверять, не видела в нём главу семьи – сильного духом мужчину, ведущего меня и моих детей по жизни. Разочаровавшись и обжегшись на доверии, я перестала рисковать и экспериментировать – то состояние обречённости и растерянности, которое я испытала, и особенно те страшные мысли о самоубийстве и конечности жизни, как выжженное табу навсегда сохранились в памяти. Теперь я доверяла только себе, а с остальными людьми, даже с мужем, выстраивала доброжелательные, но равноудалённые отношения. Даже с Надей, со своей единственной подругой, я всегда откровенничала в меру – так сильно боялась повторения тех ошибок и внутренних потрясений, которые уже испытала.
Настенька, если честно, то я вновь замкнулась в себе и как в далёкие годы юности начала выстраивать закрытую от окружающих жизнь своего внутреннего «Я». Только теперь, повзрослев и набравшись опыта, я строила свой внутренний мир основательно, масштабно и надолго. Мне никто не мешал, потому что муж думал, что я увлечена работой, а на работе считали, что я полностью посвящаю себя семье. Только Наташенька имела доступ в мой настоящий мир, и в этом мире ей отводилось почётное, царское ложе.
Всю мою жизнь того периода можно разделить на две неравные части: большая часть принадлежала дочери и её воспитанию, меньшая – работе. Моя работа в этот период времени представляла собой сплошные лекции, семинарские занятия, экзамены, конференции, заседания круглых столов, а также общественная и культурная работа: капустники, организация праздничных концертов, поездки в подшефные хозяйства и многое другое. Она мне настолько нравилась, что я находила в ней свою отдушину, компенсирующую не совсем искреннее и гармоничное развитие отношений в семье. Больше всего мне нравилось общение со студентами. Я уже переросла уровень восхищённого молодого преподавателя, который учился вместе со своими учениками. Жизнь закалила меня, а обстоятельства су-щественно повлияли на мою философию, сделав её более прагматичной и приближенной к реальности. Настенька, я вступила в полосу зрелости. Знаешь, чем женщина отличается от девушки? Накопленным жизненным опытом и прагматизмом своего поведения. Насколько я знаю, ты рано начала жить половой жизнью, но ты так и осталась девушкой, потому что твои взгляды на жизнь остались наивными, иллюзорными и невыполнимыми. А на самом деле, внученька, женщина – это не первый опыт половой жизни, не изменённая после рождения ребёнка физиология организма, а это приобретённый жизненный опыт, проникновение в содержание жизни, понимание своего места в семье и обществе.
Мне понравилась роль женщины. 1970-е стали «золотым» периодом в моей жизни: я реализовывалась как учёный, как мама, как общественный деятель. Ученики боготворили меня, и я любила их. Внученька, в тот период времени в Киевский университет имени Тараса Шевченко попадала в основном талантливая молодежь, нацеленная на постижение глубин мира и основ человеческого существования, на творческую самореализацию с весомым конечным результатом. Сумасшедший конкурс отсеивал слабых и случайных. Студентами становились только целеустремлённые и эрудированные абитуриенты, иногда поступившие с третьего или с четвёртого раза, многие – отслужившие в армии и отработавшие на производстве, имеющие богатейший жизненный опыт. К студентам я шла как на праздник, потому что они приходили на занятия не просто отбыть своё время и поприсутствовать телами, а за знаниями, умениями, вдохновением и пробуждением к творчеству. Уровень подготовки студентов оказывался настолько высоким, а настрой на знания таким зажигательным, что преподаватель находился в условиях непрерывного самосовершенствования и прогрессивного развития. Преподаватель не просто доносил информацию по специальности, а соучаствовал с аудиторией в совместном научно-исследовательском поиске, в проникновении в тайны мироздания, в попытках охватить целостность мира и обрести всевидение.
Своими вопросами студенты увлекали меня в неизведанные глубины познания, в которых мы вместе открывали несметные богатства классической русской литературы. Каждое новое занятие не повторяло предыдущее – я творила и пыталась подать студентам материал таким образом, чтобы они сами стали соучастниками описываемых событий. Мы всей аудиторией погружались в различные исторические эпохи, проникали в быт наших предшественников, пытались понять их нравы и настроения, мотивы поступков, аргументацию принятых решений. Словно на машине времени мы скользили от одного периода в жизни Российской империи к другому, раскрывая авторские замыслы, распутывая сюжетные линии произведений, отделяя зёрна от плевел, хорошее от плохого. Я учила своих студентов не только наслаждаться музой русской поэзии и симфонией характеров романов и повестей, но и, преодолевая магию слова великих писателей, проникать в глубину сюжетных линий, вдохновляться и обогащаться чужим опытом, мудростью и знаниями.
Моя творческая жизнь оказалась настолько насыщенной красочными событиями и проходила так увлекательно и интересно, что дни сливались в недели, недели – в месяцы, а месяцы – в годы. Даже сейчас, перешагнув семидесятилетний промежуток своей жизни, я любуюсь тем периодом и нравлюсь сама себе – в нём нет ни одного похожего друг на друга дня, ни одного события, которое бы я отменила или же хотела заменить. Всё шло по плану – по мною написанному плану.
Письмо двадцать третье
Настенька, очередные потрясения, которые мне довелось перенести, и на которых я остановлю своё внимание, начались после тридцати лет. С тридцати до тридцати трёх лет жизнь словно испытывала мой внутренний мир на прочность, посылая одного чёрного лебедя за другим. Одна неприятность следовала за другой, трагедия менялась на беду, а за бедой приходило горе. Все эти болезненные неприятности требовали полной внутренней мобилизации сил и пересмотра мировоззренческих осно-ваний. Не зря в народе тридцатитрёхлетний возраст считают важной вехой, которую немногие творческие люди достигают, а ещё меньше – преодолевают. Говорят, если перешагнёшь тридцатитрёхлетний возраст, значить и дальше жить будешь. Я перешагнула его, но каких усилий мне это
