сказал Он. – Но способен ли ты захотеть изменить всё ради этой надежды? Способен ли захотеть небесной чистоты?.. Что бы это значило, правда? – с саркастической усмешкой добавил Он. - Способен ли захотеть уничтожить свое Я, когда о его незаурядности, его гениальности, его уникальности, его неповторимости так громко и настойчиво твердят тебе день и ночь с экранов телевизоров, пишут со страниц газет, кричат с аукционов и из залов галерей, куда ты свои картины не то, что не мечтал повесить, а даже мимо них пройти не надеялся? Захотеть этого трудно... а для тебя, наверное, уже и невозможно. Захотеть – значит пожелать. Но осталась ли в тебе способность желать? Ведь у тебя всё есть! И взамен этого всего суметь вдруг пожелать то, что так эфемерно, так непонятно и расплывчато, о чем ты только слышал. И при этом никогда не видел того, кто сумел бы этого достичь. И главное – ты совсем не знаешь, что это, куда это прилепить, что с этим делать, и вообще - зачем тебе это – то, чему и названия-то нет? Послушай, к чему ты все время принюхиваешься? – неожиданно спросил Он, заметив, что Герман все время пытается уловить какой-то запах.
Герман улыбнулся.
- Хочу услышать «дурманящие ароматы клубники, малины и душицы».
Он посмотрел на остывший чай, поднес чашку к носу, вдохнул над ней и с сомнением спросил:
-Ты разве положил в чай малину?.. - Он еще раз вдохнул, но только на этот раз глубже: - ... Или душицу?
-Нет, - ответил Герман, - не клал.
Он пожал плечами.
-И все-таки, скажи, что это за то, чего я должен захотеть? – спросил Герман Его.
-Ты должен захотеть уничтожить свой эгоизм, - ответил Он.
-Странно слышать слово уничтожить от тебя, - заметил Герман.
-Но это главное условие, - сказал Он, - для того, чтобы завоевать свободу от иллюзий.
-Ты думаешь, у меня остались иллюзии? – с сомнением спросил Герман.
-Ты имеешь славу, богатство. Ты пишешь картины, чтобы потом их продавал именно Отто – и значит ищешь еще большей славы. Отто продает твои картины за целые горы золота, и ты - не скажу рад - но доволен тем, что и твое богатство с каждым днем все увеличивается. Стремление к славе, богатству, власти – что это, как не иллюзии? Иллюзии, которые питает эгоизм. Разве не эгоизм заставил тебя согласиться с желанием Отто и переделать ту самую первую картину, в которой, конечно же, рябина смотрелась лучше? Но тебе дали огромные деньги - и тебе захотелось иметь их еще больше. Тебя похвалили - и тебе сразу захотелось доказать, что на самом деле ты еще более талантлив, чем это увидел Отто. А Отто, умело полив и без того мощный корень твоего эгоизма, быстро добился, чтобы этот эгоизм заполонил всего тебя.
-Но эгоизм напомнил мне о том, что и у меня были мечты, и была жизнь, данная для их реализации. Эгоизм помог мне познать, что я все еще есть. Есть - со всеми, присущими мне стремлениями, достоинствами, пороками.
-В том-то все и дело, - сказал Он, - что в мире нет никакого твоего отдельного я.
-А что же есть?
-Одно, Всеединое на все сущее Я.
-Всеединое Я? – вскинул брови Герман. – А как же Отто?
- Ты хотел спросить – а как же Дьявол?
-Да, - ответил Герман. – Он что, тоже часть этого Всего? Часть меня, если я – часть Единого, общего на всех Целого? Часть... Бога, в конце концов?
-Бог - Дьявол, Добро - Зло... Что всё это? – сказал Он. – Все это – только названия и формы чего-то отдельного, только определения, только варианты проявления мировой двойственности Того, что мгновенно уничтожается, едва только каждая из капель попадет в океан, когда все имена и формы вернутся в безбрежность Единого.
-Но тогда где же ответ на вопрос - почему в таком изобилии всеми этими качествами, которые порождают и в то же время сами являются порождением эгоизма, наградил нас Создатель? - спросил Герман. - И почему эти «грехи» практически неистребимы в человеке? Да, я неоднократно слышал, что все это – деяния не Бога, а Сатаны, которые он творит, чтобы навредить Богу. Но, судя по тому, что ты сейчас сказал мне, такое объяснение примитивно, и оно меня не устраивает. Хотя бы потому, что уже в самом этом толковании заложен элемент безбожия.
-И правильно, что не устраивает, - сказал Он. – Почему не предположить, что Бог и Сатана «появились» одновременно, как Единая Суть, отображающая великий закон природы единства и борьбы противоположностей, который определяет суть развития, движения, эволюции? Просто со временем люди совершили то ощутимое «разделение» (раздвоение существовало извечно) единой сути в том смысле, который они вкладывают в эти понятия сейчас. Что ты все время пытаешься рассмотреть в моем лице? – опять прервал свою речь Он.
Герман снова улыбнулся чему-то своему и ответил:
-Думаю, почему лепестки красного мака не заволакивают твое лицо и волнистые волосы? И почему листья оливкового дерева, подхваченные песней королька не носятся за тобой с голубыми вспышками незабудок и лиловыми хлопьями бархатных фиалок?
-От кого ты этого наслушался? – спросил Он.
Но Герман не ответил.
Тем временем, Он продолжал:
-Ты спросил, для чего Всевышний наделил человека эгоизмом и всеми теми качествами, которые его порождают и в то же время становятся его проявлениями? Для того, наверное, и наделил, что эгоизм на определенном этапе тоже необходим. Потому что иначе бы не могла сформироваться человеческая индивидуальность. Но когда эта индивидуальность полностью сформируется и достигнет своей границы, тогда эгоизм должен быть уничтожен. Потому что после этого смысл эгоизма теряется. И если для формирования индивидуальности эгоизм мог быть расценен, как добро, чем он в тот период, несомненно, и являлся, то теперь он становится препятствием для дальнейшего восхождения, и, следовательно, становится злом. Для того, чтобы создать хороший оркестр, нужно прежде собрать высококлассных музыкантов. Но когда оркестр уже создан, тогда индивидуальность каждого музыканта должна подчиниться индивидуальности всего оркестра. Но при этом каждый музыкант должен по прежнему оставаться индивидуальностью, талантом, мастером. Каждая скрипка, каждая виолончель, каждый фагот и каждый треугольник должен твердо знать, что его место здесь, раз его сюда пригласили, отобрав из десятков, а, может быть, и сотен претендентов, и его задача сделать все, от него зависящее, чтобы своей игрой сохранить гармонию всего оркестра. Всякий же музыкант, создающий диссонанс в игре оркестра, должен быть немедленно изгнан. И тогда Дирижер – тот, кто создал весь этот оркестр, начинает выступать в другой ипостаси. Его задача теперь начинает заключаться еще и в том, чтобы выявить тот инструмент, который играет, пусть на чуть-чуть, но хуже прочих, не в гармонии со всем оркестром. С каждой репетицией Дирижер поднимает свой оркестр на все более высокий уровень исполнительского мастерства, берет все более сложные для исполнения композиции. И теперь он должен убедиться в том, что каждый отдельный исполнитель сумеет справиться со своей партией в условиях настолько усложнившегося репертуара. И Он снова вынужден начать проверять каждого музыканта оркестра в отдельности, предлагая им разучивать и играть для проверки все более сложные этюды. Понятно, что тем, кто не справляется, он уделяет больше внимания, чем тем, кто исполняет свои проверочные произведения успешно. И если Дирижер видит, что степень умения того или иного музыканта достигла предела, и теперь его виртуозности будет недостаточно конкретно для этого оркестра, и, следовательно, не позволит подниматься выше всему оркестру, Дирижер без сомнения будет прав, если разорвет с таким музыкантом контракт. А не сделай Дирижер этого шага – что для отдельного музыканта, безусловно, является карающим действием, причинившим ему боль, может, даже испортившим его судьбу - кого в данном случае ты назовешь виновным – Дирижера или неизгнанного музыканта, когда этот музыкант во время концерта в Musikverein сорвет выступление оркестра? Хотя, с точки зрения музыканта, с ним, конечно же, поступили жестоко. Как видишь, Дирижер в нашем примере выступил в роли той самой руки, что начертала на стене Храма эти все расставляющие по своим местам слова: «Мене, Текел, Упарсин» - «Ты взешен, найден слишком легким - или недостаточно хорошим, как тебе будет угодно - и Царство твое будет отнято от тебя»...
Он замолчал. Только время от времени подносил Он ко рту чашку и маленькими глотками отпивал давно остывший чай.
-Почему ты замолчал? – спросил Герман.
-Потому что незачем было говорить тебе все это, - сказал Он.
-Незачем?
-Незачем. Что я тут тебе все душа, душа?.. Душа личности, душа Единого... Тебя-то это как касается, если у тебя нет души? Ты отдал ее во владение Отто... Ну? А теперь почему ты все время смотришь на мои туфли? – спросил Он, заметив направление взгляда Германа.
-Думаю, - сказал Герман, - неужели твои ноги действительно омыты маслами сандала и можжевельника из янтарных и малахитовых сосудов?
Он смотрел на Германа с удивлением и недоверием.
-Но если так, - задумчиво продолжал Герман, - тогда почему ты не ступаешь по дымным опалам, и почему в тех местах не зацветает фиолетовый цикорий, бузина и шиповник?
Он прищурил глаза в испытующем взгляде на Германа.
-А я знаю почему, - сказал Герман.
Он еще сильнее прищурил глаза в ожидании.
-Потому что ты – не Он, - сказал Герман. – Я и сразу усомнился, но теперь понял это окончательно.
-Что значит не Он? Кого ты имеешь в виду?
-Ты не Христос!
В это мгновение в комнате погас свет и все погрузилось в черную вязкую темень. Она длилась секунды две, не больше. Когда свет снова вспыхнул, перед Германом сидел Отто собственной персоной и, радостно смеясь, грозил Герману пальцем.
-А признайтесь, вы ведь поверили, - все еще через смех говорил Отто. Чашка в его руке опять была полная до краев и от нее шел густой аромат чудесного терпкого чая. - Недурно я вас разыграл, а? И потом, разве я вам говорил, что я – Христос?
-Но вы говорили...
-Я говорил, что я - Он. А вы подумали, что Он – это Христос? Боже, как смешно!
-Что ж, - задумчиво произнес Герман. – Раз так все вышло, значит, теперь я постараюсь как можно скорее забыть все, что вы мне тут наговорили.
-Вот как? – вскинул брови Отто. – И почему же?
-Разве не вас называют отцом лжи? – ответил вопросом на вопрос Герман. – Зачем же запоминать ложь?
-Хм. Хорошо. Тогда позвольте задать вам один вопрос.
-Задавайте, - безразличным голосом сказал Герман.
-Какое из моих слов, сказанных только что, вы сочтете неверным?
-Какое? – посмотрел на Отто Германа, задумываясь над его вопросом.
-Ну да, какое? Повторяю - какое из моих слов, сказанных только что, вы сочтете неверным?... Почему же вы молчите? А, значит, такая ли уж разница, от кого вы узнали Истину, если она - Истина?
Герман вздохнул.
«Что есть Истина?» - мог спросить он, как когда-то некто спросил до него. Но спросил другое.
-Хотите еще чаю? – спросил он.
Отто посмотрел на свою полную чашку и сказал:
-Хочу.
Герман пошел на кухню приготовить чай.
Когда он вернулся в комнату, Отто в ней не было.
......................................
И тут Герман почувствовал то необъяснимое состояние, которое за последние месяцы посещало его уже не в первый раз – только с каждым разом оно становилось все глубже, дольше и насыщеннее. Что-то, похожее на черную
