студентки. Как правило, выделялось две-три, которые только были поварами и на уборке не работали, их норму выполняли другие. Они сами получали продукты в совхозе и вели учёт, в следующие годы мы неплохо зарабатывали во время уборки. Конечно, значительно меньше, чем в стройотрядах, которые в Сибири появились после окончания мной института. Тем не менее, это для многих из нас было неплохой поддержкой.
В свободное время заняться было нечем, жили мы на отшибе от села. Наши «солдаты» занялись выпивкой, потянулись за ними и молодые, до этого я вообще не пил спиртного. Студенты того времени пили нечасто - не было ни времени, ни денег, но считалось «доблестью» выпить много водки и остаться на ногах. Получив стипендию, обычно вдвоём - втроём шли в ресторан, брали бутылку водки и одну порцию салата на троих, на большее не было денег. Посидев вечер, выходили из ресторана "хорошие"- попробуйте пить водку практически без закуски.
В Емельяново большое влияние на моё мировоззрение оказал Алексей Гурьев. Ему в то время было не менее 24-х лет, он поступил в институт после пятилетней службы в военно-морском флоте. Он говорил: «Люди многоклеточные увлечённо работают и приносят пользу Родине, а люди одноклеточные делают карьеру». Школа и вся официальная пропаганда клеймили позором карьеристов. Но, то была официальная пропаганда, а это говорил мой товарищ, имеющий больший жизненный опыт. Естественно философствования Гурьева упали, на уже подготовленную почву и так как я всю жизнь считал себя многоклеточным, то ничего не делал в своей жизни для карьерного роста. Но сам «гуру» изменил своим принципам. Он ушёл из нашего института и получил образование инженера-строителя. Через семь лет после окончания института я его случайно встретил, он работал начальником отдела в Главкрасноярскстрое.
В 1960 году во время уборки (в деревне Камчатка - юг Красноярского края) у нас тоже была сборная группа, в группе была девушка со старшего курса Люся Ромашёва – красивая блондинка, многие парни теряли из-за неё голову. Группа опять работала на сушилке, Люсю назначили кочегаром. В ночную смену она заснула, огонь в топке погас. Совхозный механик, молодой мужчина, увидел, как она пыталась растопить топку и будучи к ней неравнодушным, я думаю, он и на сушилку пришёл ночью по этой причине, решил помочь. Он взял ведро бензина и выплеснул в топку, в три часа ночи раздался мощный взрыв, разбудивший всю деревню, сушилка осела на бок. Утром в деревне были руководители района, милиция и прокуратура, ещё бы в разгар уборки выведено из строя сушильное предприятие. Механик уговорил Люсю взять вину на себя. Она не была дипломированным кочегаром и естественно не могла нести ответственность за «содеянное». Понесли наказание (не уголовное) руководители отделения совхоза.
В 1961 году на третьем курсе на уборке была группа ТНВ. В один из вечеров из соседней деревни к нам приехала в кузове грузовой автомашины группа (парни и девчата) студентов четвёртого курса нашего же института. Мы вместе провели вечер, выпили, танцевали. В этой группе на обратном пути между двумя парнями возникла ссора, и один выкинул другого из кузова автомобиля, идущего на полном ходу. Пострадавший был доставлен в город Абакан и, не приходя в сознание скончался. Группа решила, один умер, его не вернуть, зачем другому ломать судьбу. И все как один заявили следователю, что погибший на спор из кузова прыгнул сам. Он якобы считал, что с ним ничего не будет, так как прыгнет в солому, куч которой было много по сторонам дороги после уборки хлеба. Следствие было закрыто.
Когда в октябре 1959 г. после хлебоуборки мы, первокурсники пришли в институт, руководство нам сообщило, что в соответствии с указаниями Хрущёва днём учиться будут только те, кто при поступлении в институт имел двухгодичный производственный стаж или отслужил в армии. Остальные будут днём работать до достижения двухгодичного стажа, а вечером учиться. При этом мы считались студентами дневного отделения и занимались по соответствующей программе. Отличие было лишь в том, что у нас не было физкультуры и военного дела.
Руководство института договорилось с рядом заводов о приёме нас на работу. Права выбора мы были лишены, каждый работал там, куда его направили. Первый курс самый трудный, обучение в ВУЗе строится на принципах, которые резко отличаются от принципов обучения в школе. К тому же необходимо в короткий срок освоить огромный (по сравнению со школьным) объём информации. А мы днём работали, и мастеру было наплевать на то, что я студент. Для него я был слесарь 3-го разряда, и должен был выполнять порученную мне работу точно так же, как и слесарь, который в данный момент нигде не учился и, основным занятием которого была данная работа. Мастеру руководство завода не делало скидок на то, что в его смене работает студент.
Я работал на заводе искусственного волокна в насосной мастерской кордного производства с 9-00 до 17-00. С 18-00 почти до 23-00 был на занятиях в институте. Домой приезжал в двенадцатом часу ночи и до четырёх утра решал и чертил эпюры (начертательная геометрия), выполнял другие задания. Если вечерники занимались четыре раза в неделю, то мы полную неделю, кроме воскресений. В цехе постоянно ощущался довольно сильный запах сероуглерода. Неоднократно, во время профилактического ремонта прядильного комбайна, когда на нём не работала вентиляция, на мгновение я терял сознание. Слесари во время ремонта насосиков, подающих целлюлозу на прядильный комбайн сидели на корточках. И вдруг я с удивлением видел, что сижу на «пятой точке» и если бы не ограждение, то упал бы с семиметровой высоты на бетонный пол. Опытные коллеги объяснили - газ равномерно не распространяется, где-то его много, а где-то мало. Когда моя голова попадала в облако газа, я терял сознание и падал с корточек. Моя голова выходила из газового облака, и я приходил в себя, не понимая почему сижу, а не на корточках. Газ распространяется неравномерно, это я изучил на себе. Поэтому я абсолютно уверен, если бы чеченцы хотели взорвать Норд-Ост, они могли бы это сделать. Газ распространяется неравномерно, либо тех, кто принимал решение о пуске газа, не консультировали специалисты, либо они сознательно шли на это, чтобы показать, что договариваться с чеченцами они не будут, их не остановят даже массовые жертвы ни в чём не повинных людей. Да и выжившие будут мучиться всю оставшуюся жизнь.
Один из студентов Осадчий Михаил (специальность «Машины и аппараты») во время ремонта трубопровода, по которому целлюлоза подавалась на прядильный комбайн, попал под выброс газа, потерял сознание и с десятиметро¬вой высоты упал на бетонный пол. Ему повезло, он получил небольшие травмы и сотрясение мозга. Но для него это было трагедией, так как он имел первый разряд по боксу, а после этого «полёта» врачи приказали ему забыть о боксе. Одна из работниц прядильного отделения от шума на моих глазах потеряла рассудок, её увезли на скорой.
Первый курс мне запомнился тем, что хотелось всё время спать. Я спал даже стоя в трамвае, и несколько раз проехал свою остановку. Перейдя на второй курс, я уже только учился, но ещё долго примерно до 1968 года пик работоспособности у меня наступал после 12 часов ночи.
Учиться на химическом факультете труднее, чем на каком-либо другом. Основная трудность заключалась в хроническом дефиците времени. Параллельно с изучением теории студенты-химики проводят лабораторные работы, некоторые из них длились неделями. Поэтому после лекций ежедневно мы спешили в лаборатории и оставались там до 10-11 часов вечера. Надо отметить сильный преподавательский состав химических кафедр. Ректор и заведующий кафедрой ТНВ доктор технических наук Баранов работал на Украине, говорили, что его учеником был академик Жаворонков. Многие из преподавателей окончили престижные вузы страны. Например, курс физической химии читал профессор Финкельштейн, окончивший ленинградский университет (ЛГУ). Он поступил в университет в 1941 году, юноши первого курса ЛГУ в полном составе добровольно ушли на фронт. От курса в живых осталось, по словам Финкельштейна, только пятеро. Он был тяжело ранен и после этого окончил университет. Несколько раз во время лекций у него были приступы боли в животе, последствия ранения, но он не прекращал читать. Ему приносили из лаборатории высокий табурет, и он, сидя на нём одной рукой держался за живот, а другой писал формулы на доске (физическая химия - это высшая математика с вкраплениями химии), при этом его лицо время от времени искажали гримасы от непереносимой боли. Я не помню, чтобы во время обострений он хоть бы раз взял больничный лист.
Когда перейдя, на четвёртый курс мы пришли на кафедру ТНВ (на первых трёх курсах мы занимались общеобразовательными дисциплинами), кроме преподавателей там было два аспиранта. Одного потом отчислили, хотя он был очень способным и знал два иностранных языка. Отчислили из-за того, что не смог собрать опытную установку. Комплектующие аспиранты выпрашивали на заводах, а он был «не пробивным» и не умел клянчить. Другой Саша Хворостовский продолжал работать над диссертацией, хотя и у него дела шли неблестяще. Злые языки говорили, что он оставался в аспирантуре благодаря жене. По слухам, его жена, врач по профессии, лечила жену ректора Баранова.
Среди студентов всеобщим уважением пользовался староста группы ТНВ Кузнецов Виктор Алексеевич 1939 года рождения, москвич. В годы войны он потерял родителей и был помещён в детский дом. После седьмого класса поступил в ФЗУ, по окончании был направлен на Красноярский судоремонтный завод. Работая токарем, окончил вечернюю среднюю школу и поступил на дневное отделение института.
Ткач Олег Давыдович выделялся способностями к научной работе, уже на первом курсе и преподаватели, и мы студенты считали, что рядом с нами живёт будущее светило науки. На кафедре физики он ставил опыты по магнитному резонансу. В то время единицы учёных занимались этой проблемой, и ему приходили письма из-за границы на английском языке с обращением: «Господин профессор». А «Господин профессор» был студентом второго курса. После окончания института, естественно, его зачислили в аспирантуру при кафедре ТНВ. Он, защитив кандидатскую диссертацию, перешёл работать на кафедру физики, так как проблемы физики его интересовали гораздо больше химии.
Шевелёв Геннадий Васильевич до поступления в институт работал в шахте взрывником. Однажды установив заряд, не успел спрятаться в укрытии. Взрывом была выбита барабанная перепонка левого уха, пострадало зрение (я сам видел, как ища упавшие очки он наступил на них, но так и не нашёл) и речь. Когда он волновался, то начинал заикаться и порой очень сильно. На четвёртом курсе он выполнял лабораторную работу. В герметичной колбе одним из реагентов была кислота (по-моему, серная), поэтому колба была помещена в вытяжной шкаф. Процесс проходил в вакууме. Гена не видел показания манометра, находящегося в шкафу, и он верхней половиной туловища влез в шкаф, продолжая накручивать одной рукой вакуумный насос, который был вне шкафа. И так старательно, что колба была раздавлена атмосферным
