морских камней и явно волнуясь, нравится ли она Тимофею? Двое других детей, девочка и мальчик, фланировали неподалёку, не решаясь подойти и присоединиться к просмотру. Наконец, Тимофей заметил их страдания и, пару раз внимательно глянув на них, улыбнулся и позвал полюбоваться каменными сокровищами.
– А мне можно? – Лена остановилась рядом с колоритной группой.
– Можно! – просиял Гришка. – Тебе тоже нравятся камни?
– Ещё как нравятся! Я тоже собирала камни и ещё стёкла. Знаешь, такие, обкатанные водой, на вид как драгоценные камешки.
Лена наклонилась и взяла из коробки один из камней с разноцветными прожилками, с рисунком, чем-то напоминающим человеческое лицо, хитрое и забавное.
– Садись! – Гришка встал со своего места и потянул Лену за руку.
– Спасибо. – Засмеялась Лена, щуря глаза, стараясь, чтобы ни дети, ни Тимофей не заметили её несчастного настроения, не заметили бы, что ей совсем не до камней.
– Я лучше постою. Уморилась лежать на пляже. Утомительное занятие. О, какой красивый! – Воскликнула она, подняв выше руку уже с другим камнем, чтобы снизу вверх глянуть на полупрозрачный бело-жёлтый кварц.
Гришка уселся на своё прежнее место и привалился боком к Тимофею. При просмотре он заглядывал ему в глаза, чтобы видеть реакцию на их с Мишкой сокровища. Чей камень ему больше понравится, найденный Гришкой или Мишкой?
"Вот и сдружились!" – грустно усмехнулась Лена, со щемящим чувством рассматривая Тимофея и детей. Отныне мальчишки не будут терроризировать Тимофея, будут бегать за ним хвостом и липнуть к нему по любому поводу. Ей это знакомо.
Вшестером они просмотрели все камни, по очереди разглядывая их и нахваливая их достоинства.
За весь этот вечер они, Тимофей и Лена, ни разу не заговорили друг с другом. Она боялась, он намеренно молчал. Хотя возможностей пообщаться была масса: хлопоты с ужином, подготовка к предстоящей прогулке – вот уж где поводов хватало с избытком. Что надеть; что взять с собой из продуктов, питья, вещей; во что всё уложить. Хаотичное движение, бесконечные переговоры, но только не этих двоих. Лишь однажды они встретились глазами, и Лена окончательно пала духом от его изучающего холодного, как ей показалось, взгляда, от скептической усмешки, заигравшей на его губах, как только он уловил её беспокойство.
Угомонились будущие путешественники поздно вечером. В окошко, смотрящее на мир из закутка, пробивался лунный свет. Лена лежала тихо, почти не дыша, ощущая себя свернувшимся в клубок печально-одиноким зверем. Она слышала шаги Тимофея. Вот он подошёл к двери и остановился. Наверное, так же, как её сейчас, вчера вечером его настораживали и волновали звуки возле двери. Что он думал, слушая их?
Тимофей долго не входил. Может быть, он курит? Нет, они ни разу не видели его курящим... Хотя, у него и денег нет, но, правда, она и не видела, чтобы он стрелял у кого-нибудь сигареты. И в дверь тянуло отнюдь не табачным дымом, а свежестью и ароматом растений. Тогда что же он стоит и не входит, чего ждёт?
Заскрипели ступени, почти беззвучно открылась дверь, пропуская Тимофея внутрь. Лена прикрыла глаза, обратившись в слух. Стоя на полу, Тимофей стягивал с себя одежду. Она различала по звукам – вот он снимает рубашку, бросил её на стул, скинул кроссовки, осторожно потянул молнию на брюках... Очень близко она уловила движение воздуха – Тимофей лёг, накрылся одеялом и затих.
Лена лежала и ждала, ждала... Сколь долго она так лежала, ей не определить. Домик уже затих, словно наполнился глубокой сонной тишиной, а она всё не спала. Она одна... Хотя нет, он тоже не спал, в этом она могла бы и поклясться.
– Тим! – почти не шевеля губами, позвала она, так, чтобы было слышно лишь здесь, в закутке.
Она вынула из-под одеяла руку, протянула её вниз и, нащупав его плечо, легонько потрясла его. Тимофей лежал на боку, спиной к Лене. Она ещё раз позвала его, качнув его плечо, но Тимофей никак не реагировал на её призывы.
– Я знаю, ты не спишь. – Не убирая руки с его плеча, она свесила к нему голову, чтобы эту тираду мог слышать только он и отлично слышать. – Тим, ты обиделся? Но мне тоже сейчас обидно, что ты не хочешь выслушать меня. Этот рыжий…. То, что произошло сегодня, ко вчерашнему разговору никак не относится. Я никогда не хотела, чтобы он за мной ухаживал, просто я вчера так разозлилась... Глупо как-то. Я не хотела столько времени торчать с ним. Но он такой привязчивый. Тимка, прости, пожалуйста, – она примирительно фыркнула. – Не понимаю, с чего это он вдруг так... ну, увлёкся.
Тимофей, наконец, подал признаки жизни, он снял с плеча её руку и развернулся на спину.
– А я не понимаю, почему ты так волнуешься. – С сонным раздражением проговорил он, – И с какой стати ты оправдываешься передо мной? Мне нет никакого дела до этого парня и ваших чувств друг к другу. Не мешай мне спать. Спокойной ночи.
И Тимофей опять повернулся к Лене спиной. У неё защекотало в носу. Она пару раз вдохнула-выдохнула, прежде чем и ему пожелать спокойной ночи. Сказала и коротко хохотнула.
– Я всё время забываю, что ты – падишах, извини. С Милкой приятней, да?
– Угу. – Не оборачиваясь, буркнул Тимофей.
– Ещё раз извини за глупость. Больше мешаться, а, следовательно, и творить глупости, не буду. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Не мигая, Лена смотрела в ночной сумрак, чувствуя, как душа её проваливается в бездонную яму отчаяния. Она понимала, но это там, в необозримой глубине анализирующего мозга, что в нём играет обида и желание заставить её пострадать, как может быть страдает и он сам. Но об этом догадывалась уж слишком малая и неавторитетная часть её души. Всё остальное, что было в ней, судорожно сжималось, предаваясь горю и отчаянию.
Она плавала или летала – этого ей не понять – или просто странным образом была внутри холодной, грозно дышащей, пульсирующей, меняющей свои очертания сферы. Облачная, серо-фиолетовая масса туманит, сгущаясь. И вот её, больное, одинокое существо, уносит, затягивая в бесконечность. Её кружит, кружит, качая... Тягучая масса несёт её всё дальше и дальше, в самую середину клубящейся бездны. Вся она тяжелеет, теряет дыхание, и нет сил удержать себя, удержать голову. Странные разводы перехлестывают через лицо; она уходит всё глубже, и разводы, похожие на волны, уже где-то далеко вверху. Там, вверху, слабым, еле видимым светом вспыхивают луна и звёзды, и вдруг начинают мерцать, становясь ярче, разрывая клубящийся туман. Они медленно кружатся и колеблются, пробиваясь к ней сквозь потоки воды, текущей по глазам. Кружатся и качаются, качаются, раскачиваясь. И падают, чиркая по расплывающемуся над ней чёрному бархату серебристыми струями, сливающимися в один вихревой поток, несущийся по крутой кривой куда-то в сторону, за пределы сферы.
Лена беззвучно плакала, злясь на себя за это и жалея себя. Слёзы струйками сбегали по щекам мимо ушных раковин на подушку. Уговаривала себя – не думай, ни о чём не думай, спи, спи!.. Но легко сказать – спи! Тысячу раз повтори это слово, а оно так и останется пустым звуком, фоном душевных мук. Она уснула, когда обида, её внешняя оболочка, переродилась в надменно-гордое состояние – тебе нет дела до моих переживаний, ты готов помучить меня, мне – нет дела до тебя! Сама же сердцевина поглотившего её чувства: любви и обиды – так и осталась живой, лишь частично приглушенной, потому что невозможно полностью избавиться от такого мощного чувства.
Лена проснулась под утро. Пробуждение её было внезапным и тревожным. Сердце стучало, как после долгого бега. Ресницы, взмокшие от слез, высохли и склеились. Глаза не открывались, глазные яблоки резало сухой жестокой болью. Лена лежала лицом к перегородке. Вытащив из-под одеяла руки, она потёрла глаза и, наконец, смогла открыть их. Какие-то замысловатые разводы по глазам. Лена поморгала, прочищая глаза. Уже почти светло, отчётливо виден рисунок обоев. За её спиной очень тихо, подозрительно тихо. Она резко повернулась на другой бок. И её глаза столкнулись с его глазами.
Тимофей сидел на своей постели, прислонившись спиной к стене, сложив руки на коленях, откинутая назад голова покоилась на краю подоконника. И смотрел на неё. Конечно, он видел, что она проснулась, сидел не дыша, у него хватило бы времени бесшумно улечься и сделать вид, что спит, но он явно не ожидал от неё такого резкого поворота. Так что бросаться на постель и делать вид, что спишь, было поздно. Довольно долго, если считать удары сердца, они смотрели друг на друга, молча и как-то безжизненно, словно оба боялись выдать себя, свои чувства.
Лена провела рукой по воспалённым глазам и закрыла их. Она слышала, как Тимофей на грани слышимого вздохнул и лёг. Наверное, и сморщился. Уродина уродиной с красными глазами и толстенными красными веками! Уж, конечно, он всё рассмотрел. Ну и пусть. Пусть знает, что она проревела полночи, пусть знает, что ей больно. Но это не помешает ей держать себя на расстоянии от него. Больше он не увидит её слёз. Пусть спокойно милуется с кем угодно, но не с ней. Да, ей больно. Было и есть, но пройдёт! И опять слёзы заструились из её глаз. Она глубоко, носом и ртом со стиснутыми зубами, втянула в себя воздух, сжала лицо ладонями и так лежала какое-то время, почти не дыша. Господи, до чего она эмоциональна, готова бесконечно проливать слёзы от жалости к себе, от поразившей всё её существо любви к этому человеку, так внезапно ворвавшемуся в её жизнь и уходящему от неё в неимоверную, всепоглощающую даль.
В таком тёмном состоянии души Лена пробыла до самого подъёма. Но она справилась с собой, заставила себя прекратить лить слёзы. Дышала ровно и неглубоко и молилась, молилась, обращаясь мысленно к мирозданию, к тому неведомому, что породило жизнь и управляет всем этим сложным хозяйством – космосом и жизнью. Молилась не словами, а чувствами и образами – разве словами передашь всю непостижимую гамму переживаний, охвативших живую страдающую душу?
16.
Когда ранним утром они все встали, чтобы одеться, умыться, спешно позавтракать, схватить вещи и помчаться на автобусную остановку, – Тимофей еле успел побриться! – лишь предвзятый наблюдатель мог заметить в облике Лены неладное: небольшая припухлость век, которую можно объяснить жарой и обильным питьём.
Все они, включая Тимофея, вырядились в шорты, девушки на головы нацепили шляпы, Тимофей отправился в путь с непокрытой головой. Взбудораженные предстоящим походом, в автобусе они вели себя несколько более шумно, чем обычно. Их смешило буквально всё, и, особенно, обилие прихваченных с собой вещей.
Как это ни парадоксально, но в их группе оказалась уже знакомая им четверка, возглавляемая Валерой. Итого – шесть девушек, Тимофей, Витечка, четверка Валеры, столько же, как все они вместе взятые, незнакомых граждан, инструктор-экскурсовод и очаровательная девушка, которую инструктор торжественно представил им, как будущее светило медицинской науки. Если с кем-нибудь что-нибудь случится, у них есть Светлана Фёдоровна! – так звали юную студентку, почти выпускницу мединститута.
И таких групп было две. Предстояло пройти что-то около трёх километров до удобной площадки, с которой открывался великолепный вид на море с одной стороны и на загадочные горные дали с другой
