СТРАСТИ ПО "ПАДИШАХУ"

Всё. – Она подняла к нему лицо, кончив бинтовать запястье. – Как ты?
– Лена, – он коснулся пальцами её щеки. Она вдруг поймала эту руку, словно это была не его рука, а странное больное существо, импульсивно склонилась и прижалась к ней щекой. Тимофей потянулся к Лене свободной рукой, но не успел до неё дотронуться, как она уже отпустила его руку и встала, смущённо и досадливо отворачиваясь от него.
– Ужин наверняка уже готов. Пойдём?
– Нет. – Тимофей приподнялся на диване, – Помоги мне встать, я переберусь к себе.
Он встал с её помощью и не сразу отстранился от неё, стоял, привалившись к ней всем телом – была б его воля, он совсем бы не отпустил её от себя; Лена опустила глаза, не смея делать резких движений.
– Тим, пойдём. – Она развернула голову вбок; за окном уже совсем темно. Лбом она почти касалась его подбородка.
– Есть я не хочу. Если не трудно, принеси чего-нибудь попить... или кто-нибудь пусть принесёт. Надеюсь, это не обременит...
– Не обременит. Тим, ты...
– Подожди. Да... И дай мне что-нибудь от головы. У тебя же были таблетки.
– Тим, тебе обязательно надо поесть.
– Нет. Я же сказал, я не хочу.
– Из вредности?
Он устало покачал головой.
– Какая уж тут вредность. Просто не хочу.

20.
Почти всю ночь весь их домик не спал. Маялся Тимофей, маялась с ним Лена. И с ними обоими маялись все остальные. Хоть он и помалкивал, не жаловался, но Лена была слишком близко и всё время начеку.
Ночью у него начался сильнейший озноб, поднялась температура. Его так трясло, что это не ускользнуло от глаз Лены. У него постукивали зубы о край стакана, когда запивал аспирин. Тимофей так сильно мёрз, что, несмотря на ночь, Лена сбегала к Валентине – ещё один человек, которому не дали выспаться – за тёплым одеялом и тщательно укутала Тимофея. Вскоре он затих. Но потом ему стало жарко, пришлось стаскивать наваленное на него одеяло и охлаждать ладонью его пылающий лоб. И лишь только под утро все они крепко уснули.
Ночь ушла, а с ней вместе, казалось, ушли и ночные страдания. Тимофей надел на себя брюки. Шорты засунул подальше, вглубь, на самое дно чемодана, достал рубашку с длинными рукавами и, когда вышел во двор, имел обычный вид. За исключением, может быть, осунувшегося лица и медлительности в движениях. И брился он в это утро довольно долго.
– Доброе утро, Тимофей. Ты куда это так тщательно прихорашиваешься? – Валентина подошла к нему, когда он завершал утренний туалет, вытирая после умывания лицо. – Девушки не знают, как тебя и спросить об этом.
– Они стали такими скромными? Хм. Я еду на главпочтамт на встречу с другом и за деньгами, если они уже пришли.
– А! Уже время? – спросила Валентина.
Он утвердительно кивнул головой.
– А доедешь? Как ты себя чувствуешь?
– Вполне.
– Это как понимать?
– Вполне сносно. Доеду.
– Дай-то бог. Ну и напугал ты меня вчера. Весь в бинтах, ноги на открытых местах какие-то сизо-драные, на рубашке кровь, такое пятнище. Господи, боже мой, у меня сердце оборвалось! А ночью беготня, я уж девчонкам предлагала скорую помощь вызвать. Вдруг ты себе отшиб что-нибудь там внутри!
Он тихо рассмеялся, серьёзно глядя на неё.
– Сначала мне тоже казалось, что я что-то там себе отшиб. Но нет, к счастью, нет.
– Тимофей, к этому нельзя относиться так легкомысленно. Что значит, сначала думал, что отшиб, теперь – нет! Откуда ты знаешь, что нет? Затихло, да? Но ведь бывает и обманчивое затишье. С этим не шутят. Непременно надо провериться. И немедленно!
– Валечка, я драный только снаружи, а внутри у меня всё на месте. Только подрастянулось, не без этого. Ну, ещё что-нибудь там по мелочи, а так, повторю – всё на месте.  – Он улыбался ей, чуть склонив голову на бок, дружелюбно поглядывая на неё. – Я чувствую.
– Много мы понимаем в своих чувствах! Не доверяйся им, лучше иди к врачу.
– О, вы настойчивее моих юных подружек! Валя, большое спасибо за заботу, но вы долго не протянете, если будете так близко к сердцу принимать перипетии своих жильцов.
– Не заговаривай меня! А я протяну, надеюсь, очень долго, у меня ведь только один такой жилец. И скажу по секрету, отроду таких не водилось. – Она насмешливо хмыкнула на свои слова, быстрым движением смахнула что-то с его плеча и настойчиво повторила, – И всё-таки, парень, советую тебе, проверься.
Тимофей, улыбаясь, вертел в руках полотенце.
– Хорошо, проверюсь.
Она с сомнением посмотрела на него.
– Проверься, проверься. А теперь заканчивай прихорашиваться и топай под навес, у девушек уже всё на столе.
***
После завтрака Тимофей подловил Лену сразу за душем. Он преградил ей выход на открытую территорию.
– Елена Прекрасная, как это называется? Опять за своё? – сурово спросил он и попытался обнять её.
Она увернулась, но выскочить из западни не успела. Скованно улыбнулась, пожав плечами, но так как считала не вправе участвовать с ним в схватке, то, потоптавшись, так и осталась за душем.
– В чём дело, Лена?
– Может, выйдем отсюда?
– Ты мне не ответила.
– А я не понимаю, о чём ты меня спрашиваешь. Пропусти, пожалуйста.
– Не пропущу. Всё прекрасно ты понимаешь. Что это за фокусы, могла бы и ты сопроводить меня!
– Ах, вот оно что! – будто только что догадалась, воскликнула Лена, – Но зачем мне сопровождать тебя?
– Дурацкий вопрос.
– Нормальный вопрос. Тебе что, мало двух сопровождающих?
– Мне достаточно одной.
– Так в чём же дело? Попроси одну из них остаться с нами, поедешь с другой.
Разговор в таком тоне стоил ей громадного напряжения, но как только Тимофей приобрел нормальный облик, и из глаз его исчезла боль, она опять окунулась в ощущения той ночи, когда плакала и плакала, расставаясь с ним навсегда. А он ведёт себя так, будто ничего и не было. Может быть, так и надо вести себя, а то выходит, что она злопамятна. Но... она и правда не может забыть, как он холодно обращался с ней, как был безразлично пренебрежителен – пристала тут какая-то! На душе больно и непонятно, непонятен он, непонятна она сама себе.
– Хороший совет, но не подходит. Ехать должна ты и больше никто, а остальные девушки – загорать и плавать. Ловить моменты, как говорит ваша Щукина.
– Интересно, почему же такое разделение?
Спрашивает, прекрасно зная ответ, значит, она так и держит в уме их размолвку. Не забыла, не отбросила даже после всего случившегося. Гордячка. Но у него тоже есть сердце и память. Он помнит и вечер с Милой, и как Елена, разобидевшись, пригрозила ему, а потом флиртовала с каратистом, видите ли, она не могла от него избавиться! А вчера... вчера ... Почему она забыла вчерашний день?! И эту ночь, когда она сидела на полу, втиснувшись между ним и раскладушкой, спрятав под ней ноги, то кутала его, то своей прохладной ладонью охлаждала его раскалывающийся лоб? Что он, не помнит, как она это делала? И разве она не видела, не чувствовала, что кроме неё для него больше никого нет на свете? Или тогда чувствовала, и её рука гладила его, скользя ладошкой от щеки к плечу, ласкала его голову, а теперь нет?
И Тимофей не стал прямо говорить ей: давай кончим эту ерунду, отринем все глупости, зачем ты возвращаешься к разладу? Он продолжал говорить в уже заданной манере.
– Потому что им надо отдыхать! Они не должны страдать из-за тебя!
– Они страдают из-за меня? – изумлённо воскликнула Лена, – Это каким же образом? По-моему, наоборот, они счастливы прокатиться с тобой в одной компании!
– Я ясно сказал, по твоей вине они теряют полдня.
– Но я-то тут при чём!
– Как это, при чём тут ты! Ты при всём, ты виновата, что я потерял некоторую подвижность и выносливость и вынужден брать с собой сопровождающих, чтобы сделать покупки к предстоящему сабантую.
Пока они так пикировались, Тимофей наступал, а Лена отступала к забору.
– В чём я виновата?
– Расшифровываю, ты виновата в том, что позавчера отвратительно вела себя, в результате чего вчера загнала меня на этот дурацкий камень!
– Ну, конечно! И натравила Валеру тоже я!
Отступая, Лена коснулась ногами нижних веток кустов, качнулась, удерживая равновесие, и непроизвольно подалась к Тимофею, выбросив вперёд руки и слегка коснувшись при этом его рубашки.
– Ты ещё и толкаешься!
– Хочу и толкаюсь! – она упрямо сверкнула на него болотными глазами. Он засмотрелся на неё, освещённую утренним солнцем, такую непримиримую и нежную. Тонкая фигурка напряжена, руки в готовности встретить его толчком, если он рискнет слишком приблизиться к ней. Но в глазах что-то такое, вопрошающее, будто он делает что-то не то, и она ждёт, упрямо ждёт от него неведомых ему слов.
– Лена, я не пойму, в чём дело. Сегодня ночью ты была совсем другая, а теперь ты шарахаешься от меня, ты...
– Я человек, склонный к медицине, ночью тебе было плохо.
– Вот как?
– Девчонки уже наверняка собрались, – бесстрастным голосом напомнила она, – и ждут тебя. Мила рада пострадать за меня и Алёна тоже.
Тимофей хотел в очередной раз возмутиться её словам, даже открыл рот, набрав в грудь воздуха, и приготовился обнять и прижать её к себе, но передумал, медленно выдохнув из себя воздух. Он усмехнулся, расслабленно покачав головой.
– Значит, всё-таки война. Жаль. Я думал, что ночью мы помирились. Ну ладно, воевать, так воевать. Но, учти, – он откинул голову назад, сверху вниз, свысока, разглядывая её, своего ощетинившегося противника, самого последовательного и самого желанного, – за тобой должок. Как человек, склонный к медицине, сделаешь мне к вечеру массаж и затянешь всё как следует. Мне надо быть в форме. Почему бы и нам с девочками не потанцевать сегодня вечером? Пусть и твой рыжий... о, прошу извинить, каштановый! – прихватит своих приятелей, надеюсь, всем будет весело. Ну, пока!
Если б он, уходя сейчас, обернулся, ни на какие танцы они бы не поехали в этот вечер. Лена не вышла вслед за ним из-за душа, смотрела раскаивающимися глазами прямо перед собой, туда, где только что стоял Тимофей. Потом стукнула кулачком по ладони и рухнула на корточки, прижавшись боком к стене душа и закрыв лицо руками. Сидела и исступленно шептала: "Дура, дура, дура...".

21.
Вечером они катили в автобусе на танцы в Ривьеру. Приятель Тимофея, который ехал с ними этим же автобусом, возвращаясь к себе на квартиру, оказался совсем не таким, каким его представляли себе девушки. Созданный ими образ был прямо противоположен представшему перед ними молодому человеку. А представляли они его себе чем-то похожим на Тимофея. Ростом он оказался значительно выше Тимофея, но корпус держал несколько сутуло, не то, что их любимец, и потому казался не просто худым, коим он был на самом деле, а прямо-таки тощим. И при всём том был необычайно вальяжен. Лицо длинное, темноглазое, с хитринкой, волосы тёмные, но не чёрные, вьющиеся и пушистые, сзади стянутые резинкой в маленький хвостик – это те волосы, что щекочут шею и мокнут от пота. Звали приятеля Михаил. Этому Михаилу чрезвычайно понравилась ситуация, в которую угодил его приятель. Он всё ахал и вслух с весёлым азартом завидовал ему и, не переставая, изумлялся, как это Тимофею удалось так глубоко и надёжно внедриться в столь потрясающе очаровательный коллектив?! Чересчур хорошо устроился!
Девушкам Михаил очень понравился, но воспринимали они его всё же как нечто второсортное после Тимофея, особенно при его шутливых на первый взгляд попытках задвинуть друга на второй план.