- правдива. Говорит одну голую правду – матку, так сказать, режет ей прямо в лицо. И ничем её не остановишь.
- Кровожадная, что ли, такая?
- Не то, чтобы… Но ведь сам понимаешь, Витенька, в век всяких там научно-технических изощрений это выглядит, по меньшей мере, не эстетично. Правда маткой быть не может! Злой мачехой, это – да! Короче, не дочь, а бельмо на глазу.
- Голая?
- Что?
- Голая, спрашиваю, эта самая правда? Слово «голая» мне больше по вкусу. В нём сладких надежд больше и предвкушения. Значит, Мотольда, говоришь? Хорошее имя, широкое, увесистое, откормленное.
Прежде всего, Виктора Петровича насторожило архитектурное излишество здания. Оно, вроде бы, и было незаметно среди прочих, но вплотную оказалось высоким, пикообразным, «Башни стрельчатой рост», в отжившем готическом стиле, сооружением. И тут же успокоило: «Где ещё встречается готика на северо-востоке страны, как не во сне?» Значит, был уже сон.
Они вошли в подъезд. Юродивый сказал, что выше он не будет подниматься. Виктор Петрович усмехнулся, мол, выше и не надо, здесь, под лестницей ширкнем зиперами, пожурчим и уйдём.
« Нет, нет,- упрямился Тимоня,- договор - есть договор, тем более, что вся процедура займёт не более пяти минут. В том суть всей сделки,- и указывал пястью вверх,- надо идти до упора, пока не наткнётся Лыков на Мотольду».
« Ой-ли? Так уж и пяти минут хватит? Дёшево Тимоня оценивает способности Виктора Петровича».
И пошёл. Не потому, что тянуло к семейному уюту, или из праздного любопытства, а потому, что был уверен - там, наверху, он найдёт ту самую продавщицу, которая на вокзале профессионально недоливает пиво.
« Убедиться в своих предположениях и бегом вниз, к перрону, в вагон! На полку – до Прудовска!»
Ступеньки круто напирали сверху. Он смотрел себе под ноги, останавливался на плащадках и под видом передышек плевал в лестничный проём. Далеко внизу дзынькало. И удовлетворённо Виктор Петрович тянул себя дальше.
Вдруг перед собой он услышал, как кто-то откашлялся. Он по верблюжьи поднял голову и тут же резко отшатнулся, сел на холодную каменную плиту. Слава богу, что только сон: уцепившись одной лапищей, придавив перила и гудя, как электростанция, над ним восседала огромная птица с глазами – тарелками и пронзительно-гипнотическим взглядом. Честно говоря, глаза птицы Виктор Петрович только и запомнил. Было в птице много страшного, но самое страшное и всё самое страшное в мире сконцентрировалось в этих глазах, жаждущих заклания, немедленного жертвоприношения.
Виктор Петрович проблеял: « Кыш, птица! Кыш, птеродактиль хренов!
Лапища потянулась к загривку Виктора Петровича. Он вжался в чугунный узор перегородки и краем глаза выхватил Тимоню двумя пролётами ниже. Тимоня стоял на цыпочках, почему-то отдавая честь. Весь он млел и светился.
«Вечности хочешь? – серьёзно, без выпендриваний сказала птица,- властолюбивый ты прыщик,- она поднесла безвременно уходящего Лыкова к глазам,- любуйся. Смотри, запоминай!»
« Сейчас жрать будет» - подумал он, но ошибся. Птица повертела его перед клювом и брезгливо отшвырнула в лестничный пролёт. За спиной раздался хлопок крыльев, словно паруса, и падающему бренному телу ускорение придала тугая струя воздуха улетающей птицы, а может, хищника какого-нибудь с крыльями.
В долгом и замысловатом пути, намеченным стремительными пунктирами падения, Виктор Петрович успел, естественно, цапнуть и Тимоню за фалды пиджака-лапсердака.
« Нет, нет, нет! Я ни при чём! Меня не надо! Я вас знать не знаю!» – вопил старичок, отмахивался, но уже следуя по траектории, начертанной Виктором Петровичем.
«Разыграл меня всё-таки, старый хрыч. Ладно, мы ещё встретимся!».
И потом было падение о мраморный настил. Виктор Петрович упал лицом. Всмятку! Оно расплылось, как надколотое яйцо, по полу, оставив на поверхности уши и затылок.
Задёргались звуки из «Картинки с выставки» Мусоргского, тема: «Старый замок». На всю музыкальную сцену было затрачено не более минуты нездорового сна.
«Нет, всё-таки – сон! Какая только ерунда не приснится в поезде. А может и не в поезде. Приятно сознавать, что только сон. И продолжение было отличное, с лихо закрученным сюжетом. Пролистал, как комикс с хэпи-эндом. Всё-таки, не грех поинтересоваться, есть ли у Тимони дочь Мотольда, откормленная и голая, как правда».
Виктор Петрович поднялся с холодной земли, стряхнул мусор с костюмчика и направился в сторону железнодорожных шумов. В том, что он выпал из поезда в нетрезвом состоянии и откатился или отполз от железнодорожного полотна, Лыков уже не сомневался. По крайней мере, иного объяснения листикам, птичкам, муравьям, йодистому настою воздуха он не находил. В голове шипело, в желудке урчало, во рту обосновался скотный двор. Предстоял нудный процесс выяснений и доказательств перед начальником вокзала, милицией, прочими вспомогательными органами, что он - личность, (с большой буквы), отставшая от поезда, затем долгие письменные объяснения, которые должны быть хотя бы чем-то похожи на правду, и только при удачном исходе всех процедур и хорошем настроении начальства можно было надеяться на билет до Прудовска.
Связываться с вокзальной милицией Лыков не хотел, памятуя о том, как несколько лет назад обращался уже за помощью.
Дело происходило в аэропорту города Ульяновска, откуда не выпускали ни один самолёт, по причинам то ли непогоды, то ли повальных тех.неполадок и обледенения взлётной полосы, то ли повального бледохода без явных причин и неполадок. Рейсы упорно откладывали на 2 часа в течение двух суток. Народ забил здание аэровокзала до предела и выпирал из всех щелей. Организовывались стихийно подозрительные группировки, которые донимали администрацию всякого рода вопросами и тем, что обязались в случае не вылета написать коллективное письмо куда следует. Были и другие, которые не давали спокойно дремать работникам справочного бюро. Стоял неприступной стеной только гул, остальное всё бродило, донимало и требовало.
Виктор Петрович вёз с собой две большие сумки: одна с личными вещами, в другой находилось 16 кг лосятины, бутылка коньяка (милой тёще) и деньги, заложенные в паспорт. Поэтому Лыкову было не до демонстраций. Сумку с мясом он покрыл ровным сугробом снега, сел на сугроб и провел во бдении двое суток кряду. Вторую он отставил поодаль. На 52 часу отбывания привокзальной повинности, находясь в состоянии, близкому к наркотическому, явился древнегреческий бог Морфей в фуфайке и валенках и сказал Лыкову: - Если ты, дрянь такая, не уснёшь, мои ребята экстренно введут тебя в обморок,- после чего выкопал сумку и ушёл.
Каково же было удивление Лыкова, когда проснувшись по пояс в сугробе, он нашёл нетронутой вторую сумку с личными вещами.
В милиции аэропорта двое дежурных играли в дамский покер. Виктор Петрович сказал: - У меня украли сумку, в которой было мясо, коньяк и деньги в паспорте.
- Кто украл? – разом спросили дежурные.
- Я думаю, что воры.
- Надо было раньше думать,- разом решили дежурные,- укажите конкретно, какие воры. Крести, прошу. Заход по малым.
- Конкретно указать не могу.
- Вот, а хотите, чтобы мы вам нашли воров.
- Извините.
- Извиняем.
- Но хотя бы место происшествия вы могли бы осмотреть?
- Место могли бы, конечно. По козырям, взятка наша, три заказывал – три взял. Вася, может глянешь? – предложил вяло старший по званию.
- А толку?
- Толку, правда, никакого. Но гражданин настаивает.
Вася цыкнул, затравленно посмотрел на Виктора Петровича, приподнялся и снова сел:
- Мне чего-то лицо его подозрительно,- показал он напарнику на Лыкова,- посмотри-ка, под стеклом фотоснимки, не скрывается ли от правосудия? По-моему, в розыске. Паспорт, гражданин, предъявите, или какой ещё у вас документ имеется, удостоверяющий личность!
- Я же сказал, паспорт вместе с деньгами украли воры.
- Ах, украли, ах, воры,- разом привстали дежурные по аэропорту,- сейчас мы откроем «клоповник» - для выяснения личности на трое суток, а потом и место осмотрим, и воров всех повылавливаем!
Виктор Петрович своевременно сориентировался:
- Товарищи, я всё понял, осознаю свою ошибку, много взял на себя. Заказывал одну, а перебрал три. Пусть местные голодающие ульяновцы-ленинцы пьют мой коньяк, чокаются с фотоснимком в паспорте, шелушат мои деньги и закусывают мясом. Лишь бы здоров был цвет нации, правильно я говорю?
Нет, с вокзальной милицией Виктор Петрович дел иметь не желал. Он её боялся. У милиции разговор короткий. От разглагольствований у них голова начинает мозги чувствовать.
По мере того, как Лыков приближался к железнодорожной станции, крепчал и становился более терпким уже не йодистый, а нашатырный настой воздуха. Перевёрнутыми шишками возникали в ракурсе тополя.
Это была маленькая станция. Такая маленькая, что даже – не полустанок, едва вытягивала на четвертинку станции. Из узких, как щель в заборе, дверей вышла опойного вида старушенция – обслуживающий персонал, служительница уборщицкого культа. В фуфайке, повязанной в поясе капроновым чулком. Носок чулка в приговорённой тоске свисал и шевелился в такт шагам. Служительница была в валенках и двигалась так, будто сдавала на значок ГТО обязательную лыжную дистанцию. Она преследовала совок с вокзальным мусором, который держала, как вожжи, на вытянутых руках.
Виктор Петрович поздоровался. Она остановилась и наставила на него совок.
- Бабушка, скажите, какая это станция?
- Чего? – испугалась и наметилась совком под пятое ребро.
- Станция какая? Населённый пункт как называется?
Она расслышала, переварила, усвоила и протянула совок:
- На-ка, подержи чуток,- и вдруг взмахнула руками и запричитала,- люди, люди, идите сюда скорее, гляньте на этого идиёта! Он не знает, как наш город называется!
Но никто не вышел. Она покричала ещё немного, забрала совок и пошла дальше. Было тихо, в траве трещали насекомые. «Если такой же придурковатый начальник вокзала, то лучше добираться «зайцем».
Виктор Петрович подошёл к кассе. Над наглухо заколоченным окошком в пять строк висело всё расписание: по чётным – два, и нечётным – два, плюс одна пригородная электричка. Он перечитал ещё раз: «Расписание поездов за май 1986 года».
Стоп. Ничего не понял. Пробежал глазами ещё и ещё раз. «За какой такой май? Лыков выехал в марте. Почему май? Что-то здесь напутано. Это было второго марта 1984 года. Он сел в поезд и поехал. Стоп! Какой год в расписании? Ё-ё-о-о! Что здесь, на станции, сдурели – на два года вперёд вывешивать расписание поездов»?
Старушенция проникла следом за совком в барак вокзала и внушительно, привлекая внимание, зашаркала валенками.
- Бабушка, извините ещё раз,- остановил её Лыков,- Это что у вас за расписание? Вернее, почему вывешено неправильное расписание – на два года вперёд?
- Чего?
- Месяц, спрашиваю, какой сейчас?... Март. А год какой?.. 1984-й. Так у вас-то почему на два года вперёд расписание? А где на сегодня список проходящих поездов?
Она расслышала, усвоила и вновь повторила процедуру: передала рабочий инструмент в руки Лыкова, взмахнула руками, схватилась за голову:
