головорезов против одного советского офицера!»
Секунды тикали в висках. Другой формирующийся баритон предложил:
- Я вот не курю. Может быть, я тогда сразу ему по ушам - снизу, а потом головой - в нос?
- Цыц!
У Валерия Вильевича назревала жалоба в районное отделение милиции: «Отвратительная работа народной дружины и работников милиции привела к повышенному травматизму как в районе, так и по области. Кривая показателей травматизма по халатности милиции выскочила из оси координат»…
- Нет, я не могу так бездельничать,- настаивал второй баритон.
- Цыц, сказано же начальством ясно, что бить только по сигналу!
« Как начальством?» - хотел было спросить Фрудко, прервав мысль о жалобе специально для завязки с подрастающим поколением мирных переговоров и развернул голову. Но успел произнести только «Как». И в то же мгновение получил оглушительный удар по голове с соответствующим резюме второго баритона: - Как?! А вот, как накакаешь, так и смякаешь!
Валерий Вильевич упал и сразу притворился мёртвым, чему наловчился с детства. Но недоверчивая молодёжь смерти верить не хотела. Его немного приподняли и прислонили к стене. В глубине лестничного проёма зашипело, зафыркало,затем пронзительно вякнуло: «Ки-ий-яа!». И на этот раз Валерий Вильевич ничего не ощутил. Ему вдруг представилось, что он исполняет в Большом танец «Маленьких лебедей». Сам он маленький – маленький лебедь волнами запускает в танце руки и на носочках убегает за кулисы. Но убежать не может. Страшно. За кулисами стоит Николай Демьянович Мариец с протоколом собрания, где ясно просматривается выговор Фрудко с занесением в личное дело. Он вновь уплывает от выговора вглубь сцены, где машут на него руками-крыльями другие лебеди со словесными приложениями в виде междометий: «Кийя, эх, на, ох и ёп!»
Вдруг междометия обрываются, лебеди с визгом разбегаются и его уже тащат вверх по лестнице, крепко держа за ноги, чтоб не выскользнул. Ступеньки бьются о затылок. Их ровно 36 и одна полу ступенька с коварно торчащей арматуриной. Валерий Вильевич ехидно думает, подводя итоги: « А мне-то не больно, курица довольна!»
В проёме той самой Эмминой двери он видит низкорослого мужичка с блестящим от жира черепом. Лицо его очень схоже с лицом народного артиста Ролана Быкова, и один глаз по бандитски прикрыт чёрным лоскутом. Низкорослый машет руками и тараторит: - Скорее, скорее, пошевеливайтесь,- и вдруг оскорбляет Фрудко, указывая на него пальцем,- а Это несите в зал.
В зале – центральной комнате- горит то же синее пламя, свечение погребальное, и Фрудко сперва видит Эмму, которая теребит оборки халата, затем корреспондента в полутени, с интересом рассматривающего Валерия Вильевича, и наконец над ним склоняется протокольная рожа агента, горбатого старичка Тимони. Тимоня ощупывает его воротник, цокает оценивающе и приказывает: - Василискин, обмойте тело, а ты, Эмма, внеси торжественно в зал заседания трусы. Время не терпит. Дел ещё – не разгрести до праздников. Я думаю, начнём процесс. Как вы считаете, Виктор Петрович?
- 2 -
Первое время Виктор Петрович Лыков считал, что всё происшедшее с ним было обыкновенным розыгрышем, рассчитанным на таких же слабовольных и доверчивых простачков, как он.
«Первое время» возникло с момента пробуждения, с похмельного размыкания забетонированных век и резкого ощущения жизни вокруг. Прежде всего: лепетали в плотной кроне листья где-то высоко в небе и уносились дальше, сливаясь с величавым и покойным говором леса. Старой тряпкой бросалась с ветки ворона, обложив Виктора Петровича многоэтажной руганью, улетая, рвала о плотную стену воздуха рыхлые крылья. Небо было высокое, бесцветное и лоснилось. Словом, Лыков был жив и здоров и, надо думать, проснулся самостоятельно, в пример всем, страдающим хроническим похмельем.
Ещё висела плёнка сна, но он с душевным облегчением находился уже не там, он вернулся сюда, в эту непролазную действительность – с листьями и воронами в обнимку.
Виктор Петрович злорадно простился с остатками сна, одновременно задаваясь глупыми вопросами: « А почему это он в лесу? Почему так жарко греет солнце? Йодом пахнет почему? И вообще»? Пытался опрометчиво выяснить, где была грань реальности, а в каком месте его предательски сморило. Лыков даже напрягся и слабые потуги желания вспомнить привели вот к чему:
« Итак, он простился с городом, махнул рукой и «сказал всему до свидания». Спрятав под сиденье свой скромный скарб, вышел покурить в тамбур. На дверях висела ещё такая табличка, написанная от руки: « В маленькой коридоре не курить! Штраф – 5 рублей!» И ниже: « Проверь свою силу воли – закрой за собой дверь! Вас обслуживают сильно нервные проводники!» С обратной стороны дверей было скромно предложено: «Если Вам у нас понравилось – расскажите всем друзьям, если нет – лучше скажите нам!» Лыков никому ничего не сказал, он был оголтелым конформистом и впадал в затяжную хандру, когда от него требовали категоричного ответа и не оставляли право выбора на то, что бы согласиться с двумя вариантами сразу.
Поезд дёрнулся, вокзал поплыл, оставаясь на месте. Поплыли в невозвратное прошлое продавщицы, грузчики, один киоскёр, три отвратительные рожи и красивые ноги женщины – из редкой, едва нарождающейся породы автомобилисток, которая доила машину, упрятав себя под её железное брюхо.
Виктор Петрович докурил сигарету и пошёл спать. Его соседом по купе оказался всепроникающий Тимоня. Лыков почему-то никак не воспринял это удивительное явление. Только сказал:
- Нет от тебя покоя. Куда тебя леший понёс? Опять попутешествовать захотелось?
- В городе слишком много химии стало. Голова болит. Однообразно живётся последнее время, а я без приключений не могу. Вся нутра у меня такая – авантюристическая, – подготовлено ответил Тимоня.
Впрочем, на Тимоню было похоже: он и раньше среди юродивых слыл лихим «убеженцем». Постоянно находился в бегах. Пропадёт, нет его месяц, а то и год. Затем явится в библиотеку, неподалёку от центра города. Библиотека в моменты отдохновения была его основным присутственным местом. В сонной тиши, под растопыренными листьями пальмы он сосредоточенно жевал мякиши хлеба, доставал их из кармана или полевой сумки, потёртой и затасканной с незапамятных времён.
Там же, в библиотеке, сочинял «застрелительные письма». Одно из посланий Лыков по настоятельному требованию Тимони правил. Оно было такого содержания: « В связи с тем, что Верховный Совет собрался 13 июля, (а у меня с этого дня начались неприятности), я Верховный Совет отменяю!» Тимоня был энергичным старичком, принимавшим быстрые, категоричные решения., чем резко отличался от прочих обитателей библиотечного убежища.
Так уж случилось, что в читальных залах, по неизвестным причинам, в последнее время читающий контингент заметно иссяк, хотя в отчётах библиотечных работников усматривался постоянный рост посещаемости. Рост прямо пропорционально влиял на премиальные. Следовательно, рост посещаемости читальных залов был неизбежен, поскольку неизбежно стабильны были премиальные. За исключением ошалелых от жадности к знаниям четырёх- пяти студентов, читальный зал посещали пенсионеры, праздношатающиеся административные работники и влюблённые. Остальные, случайные, забегали по нужде в общественный туалет, за что расплачивались занесением своих фамилий в учётные карточки читательских билетов.
Тимоня вдохновлялся этими случайными встречами в туалете, заряжался новым запалом энергии и опять пропадал в поисках приключений на одно и то же известное место. Именно в туалете Лыков и познакомился со старичком.
- Есть у меня одно ретивое дельце, - предложил Тимоня Виктору Петровичу, - если желаешь помочь, буду по гроб благодарен. А нет, так и суда нет.
Помнится Лыкову, что в купе они ехали вдвоём. Тимоня постоянно наклонялся к баулу, и Лыков наслаждался им с торца. Так и беседовали, пока..
- Что за дело? Намекни, и я всё прощу, - с усмешкой спросил Виктор Петрович,- опять хиромантией решил размяться, несчастным вдовам мозги по ладони растереть? Ты, Тимоня, бросай эти штучки! Поймают – месяц в спецприёмнике трудовую повинность придётся отбывать.
С торца ответствовали: - Меня этими питомниками не запугаешь. У меня трусы из бельтинга. Им цены нет. Такой мануфактурой не только занюхивать спирт, но и от чёрта лысого можно откупиться. А дело наше – плёвое, в смысле, раз плюнуть в лестничный пролёт. Тут по дороге есть одна станция. А на станции пивом торгует одна бабенция: жуткий образ, честно говоря. Вот, хочу уточнить, сколько воды некипячёной вливает и сколько за счёт пены недоливает проезжающим пассажирам. Словом, проинспектировать надобно. Ревизию-инвентаризацию навести,- Тимоня развернулся (торец уплыл в угол купе) и Виктор Петрович ахнул.
Перед ним предстал негаданно помолодевший Тимоня: годков двадцать, а то и все тридцать он незаметно успел запихать в баул.
«Эге! Дедок-то гримируется, как профессиональный актёр!».
- И ты, Тимоня, желаешь, разумеется, проинспектировать это пойло на мои кровные?
- Брось ты! Не на твои, не на твои – на тёщины! А тёщины средства – это уже народное достояние, общественные накопления.
- Откуда тебе известно?
- Тимоне всё известно.
Пива Виктору Петровичу хотелось. Это он помнил. Ещё он помнил, что ничему не удивлялся. То ли депрессия захлестнула, то ли, действительно, хотелось раз плюнуть в лестничный проём.
Они стояли на перроне, выдувая тропинки в пивной пене. Меняли тепловоз. Стоянка, – объявили, – полчаса. Тимоня погружал физиономию в пенную шапку, отхлёбывал и нежно обзывал продавщицу женщицей. « Ты нас, женщица, обхаживай по-фирменному! И всё тут!»
После третьего захода Виктору Петровичу вдруг всех захотелось любить. Тимоня сказал:
- Стоит жить, парень, стоит всё-таки жить!
В голове у Лыкова встало колом: «Юродивые не злоупотребляют!» Потом они, обнявшись, пошли искать клозет. Был вечер, потому что пивную следом за ними закрыли на замок. Лыков пытался узнать, сколько осталось до отправления. Тимоня ему был в обузу, хотя и его он очень любил. Неожиданно помолодевший старикашка предлагал ему какую-то сделку и всё норовил поцеловать его в дёсна. У Тимони была дочь. Он предлагал Лыкову жениться, а взамен он подарит какое-то право. « Икать будешь от счастья»,- вот это выражение почему-то крепко запало в голову. Виктору Петровичу было смешно. Он горланил во хмелю:
- А-а, была - не была! Подавай родственницу, и её оприходую!
Недалеко от вокзала они вошли в подъезд некого странного дома. Стоп! Вот здесь и начался сон. По всем признакам.
Итак, всё сначала. Они приблизились к подъезду. Или нет – ещё раньше. Виктор Петрович спросил, легко спросил, с пьяным задором: « Как хоть невесту завут. И какие у неё имеются изъяны. Лучше Тимоне сразу всё выложить начистоту, раскрыть кошку в мешке, чтобы потом Лыкову под микроскопом её не рассматривать».
- Зовут её Мотольда. Необычное имя, это верно. И изъян у неё имеется в наличии значительный – она патологически честна.
- То есть?
- То есть
