количество ларьков, которые то разрешали, то убирали и стихийные рынки, как и везде в стране. Потом всё упорядочилось, предприниматели скупили первые этажи на центральных улицах и перенесли свои ларьки туда. Рынки тоже локализовались на специально отведенных местах. В Городе отрыли свои магазины крупные продовольственные торговые сети. Построили в Городе новые красивые здания Пенсионного Фонда и Центра занятости, а ещё и мост через железную дорогу, которым никто не пользуется. Вот и все изменения.
Центральная площадь Города не изменилась. В здании, где при Советской власти находился Городской Исполнительный Комитет депутатов трудящихся разместилась Городская администрация во главе с мэром. Здание Горкома партии облюбовали депутаты местной думы. Памятник человеку с «железной волей» по-прежнему стоит в центре площади, опять же спиной к ресторану. Но старенький кинотеатр переделали в ночной клуб, что вряд ли бы понравилось этому пламенному революционеру, который при жизни был аскетом. В городском парке добавилось развлечений, но колесо обозрения демонтировали. Да и смотреть с него на дымящиеся заводские трубы досужему горожанину не пришлось бы. Не дымят больше трубы. Большая химия больше в городе не живёт. Зародившийся капитализм с его конкуренцией оказался для городских химических гигантов вещью непостижимой. Как ни пытались они выжить в новых условиях, ничего не получилось. Оборудование демонтировали, что можно сдали на металлолом. Высвободившаяся рабочая сила пополнила ряды продавцов, менеджеров и прочих профессий, где уже не нужны особые знания и умения. Словом, за двадцать лет капитализма Город почти не изменился. Не изменились и отношения Города и горожан.
Сказать честно, жители не очень любят свой Город, и он платит им тем же. В распутицу на улицах полно воды, так как до чистки канализационных стоков не доходят руки. Дороги, даже на проспектах сильно разбиты, несмотря на то, что их вроде бы каждое лето ремонтируют. На тротуарах валяются окурки, бумажки и прочий мусор. Никто не стесняется справить малую нужду прямо посреди любого дворика. Стены домов исписаны не лишенными фантазии подростками. Надписи пестрят призывами вспомнить о великом предназначении русских, правда не объясняют, в чём оно состоит. Короче говоря, жители и Город просто терпят друг друга, так как нет у них другого выхода.
В этом Городе уж точно не появится на свет новый Менделеев, хотя о химии тут напоминает абсолютно всё: от городского герба, до названия местной футбольной команды. Не родится здесь и новый Чайковский или Толстой, или даже хотя бы, на худой конец, батька Махно. Короче говоря, гениев ждать нечего. Просто не от кого им появиться. А вот, например, какого-нибудь депутата областной или даже самой главной Думы, Город вполне может потянуть. По зубам ему и министр федерального правительства, а то и генерал какой-нибудь. Но чтобы достичь подобных карьерных высот, вовсе не обязательно быть гением.
Известная дворовая песня обрастала новыми подробностями, но в конце всегда пелся один и тот же куплет:
За Город свой налью ещё стакан
Железный Феликс подмигнет мне с пьедестала
Ты мне от Бога, иль от черта дан
Ты мой конец или мое начало.
ГЛАВА 4
Через некоторое время после начала учёбы в институте Саня понял, что все эти теоретические механики, сопроматы, теории машин и механизмов и многие другие науки не для него. Он осознал, что поступить в институт, оказывается, не самое главное. Главное не вылететь из него. А тогда зловещая рука армии снова поднимется над Саней. Поэтому Саня старался, как мог. Что-то учил до изнеможения, что-то пытался понять, к чему-то приспосабливался. Учиться, надо тоже было уметь, вернее научиться. Каждый преподаватель подходил к процессу вдалбливания знаний в головы студентов творчески. Но в иные головы знания укладывались легко, в иные с великим трудом, а в некоторые совсем не укладывались, не смотря на все старания преподавателей. Саня относился к последней категории студентов.
Известный в городе профессор математики, Климантович Яков Маркович, учил Саню высшей математике три с половиной года. Профессор качественно преподавал, но и спрашивал на экзамене по всей строгости. Его выдумкой был «входной билет». Перед тем как начать экзамен, он загонял всех студентов в аудиторию и давал каждому по три задачи из пройденного за семестр курса. Если ты решил все три, то может приступать к сдаче экзамена. Любой иной результат лишал тебя этой возможности. Яков Маркович за три с половиной года измучил и Саню, и всех студентов, «ополовинил» Санину группу, но, тем не менее, Саня его предмет ни разу не завалил. А почему? Он что, был умнее других? Нет, Саня приспособился. И до поступления в институт Саня замечал за собой некоторые удивительные способности. Он на подсознательном уровне, на наитии мог угадать то, как вести себя в трудной ситуации, и найти правильный и единственно верный способ поведения. Это пригодилось и при поступлении в институт, и во время учёбы. За пять лет, Саня развил в себе это качество до совершенства, что, собственно, и помогло ему не вылететь из института досрочно. Например, во время лекций профессора Климантовича, которые записывались студентами под диктовку, выяснилось, что у Сани прекрасный почерк. Профессор попросил Саню писать лекции не в большую тетрадь, а в маленькую записную книжечку, которую после сдачи экзамена Яков Маркович у Сани забирал. Для чего это надо было профессору непонятно, но ставить своему писарю двойки у Климантовича рука не поднималась. Поэтому математику Саня и не завалил ни разу.
Теоретическую механику в институте преподавал Николай Алексеевич Тихонин. Его фамилия явно ему не соответствовала. Он был уже сильно не молод, лыс, как коленка, и очень почитал больших учёных, к которым причислял и себя. Это был человек старых консервативных взглядов. Стоя у доски, он мог произнести:
- Циолковский… Мещерский…, да мало нас осталось, - как будто перечисленные им учёные были живы и здоровы, и преподавали в соседних аудиториях.
Любимым его изречением, которое он часто повторял студентам, было:
- Счастлив тот, кого родители научили трудиться.
На первой же лекции Николая Алексеевича Саня позволил себе рассмеяться над шуткой сидевшего рядом приятеля. Тихонин, прервав рассказ о биографии великого Циолковского, набросился на Быкова и после длинной тирады о недопустимости подобного поведения, сделал вывод, что Санины родители к труду Саню не приучили, и придётся ему, Николаю Алексеевичу Тихонину, восполнить этот пробел. Впереди предстояли два семестра теоретической механики, и времени на воспитание было предостаточно. В чём оно будет заключаться, Саня узнал очень скоро. Уже на следующем практическом занятии Тихонин решил проверить домашнее задание, которое задал накануне. Никто в институте домашнее задание не проверял, но у Тихонина были свои методы. Он пошёл по рядам и проверял домашнее задание у каждого. Тот из студентов, кто не смог показать выполненную работу, тут же получал двойку. У Быкова домашнего задания не было. Тихонин приближался. Тут раскрылась дверь, и начался легкий сквозняк. Надо сказать, что Тихонин, кроме лодырей, больше всего не любил сквозняков. Поэтому, не дойдя до Сани пару столов, он крикнул:
- Прикройте, кто-нибудь, дверь.
Саня стремглав бросился к двери. Пока он возился с тряпочкой, пристраивая её между косяком и дверью, Тихонин миновал его стол. Саня подумал, что опасности больше нет, и вернулся на место. Однако, Николай Алексеевич, закончив процедуру и сев за свой стол, раскрыл журнал и посчитал:
- Да, плохо, товарищи студенты, плохо. Восемь двоек. Мало. Что-то я пропустил…, - он почесал лысину и вдруг произнёс:
- Быков, несите свою тетрадь. Я пропустил вас.
Саня не успел обидеться за то, что был назван именем нарицательным, быстро выхватил тетрадь у соседа и понёс её Тихонину. Но тут, Сане не повезло. Тихонин сначала его похвалил за выполненное домашнее задание, но, увидев чужую фамилию на обложке тетради, влепил Сане сразу две двойки в одну клетку. Одну за домашнее задание, а вторую за попытку обмана преподавателя.
Сев на место Саня понял, что Николая Алексеевича так просто не обведёшь. Способ, которым Саня решил перехитрить Тихонина оказался слишком прост и не был достоин соперника. Тут нужен какой-то другой подход и Саня нашёл его! Переписывая очередную контрольную работу, за которую он получил очередную двойку, Быков сумел укротить Николая Алексеевича. Собственно, контрольную работу Саня и не переписывал, так как решить заковыристую задачу не было никаких возможностей. Саня просто сидел и наблюдал, ожидая прозрения. И оно, прозрение или наваждение, начало к Сане приближаться. Сначала, Николай Алексеевич, заскучавший за своим столом, спросил сидевшего неподалеку студента Болотова:
- Как дела?
Болотов был полностью поглощён решением задачи. Он не расслышал вопрос и подумал, что у него спрашивают фамилию. Поэтому он ответил:
- Болотов.
- Ах, плохо? – обрадовался Тихонин, - сдавайте листок, два.
Болотов, ничего не поняв, сдал листок и покинул поле боя.
- Вот это да! – подумал Саня, - два глухих поговорили. Что-то тут есть.
В это время в аудиторию, где переписывалась контрольная работа, зашёл опоздавший студент. В руках у него была тетрадка.
- Тетрадку положите на окно, - приказал Тихонин, - берите задачу и садитесь.
Студент подошел к окну, ударил тетрадкой по подоконнику и засунул её себе под ремень брюк. Затем он сел на свободное место. Николай Алексеевич медленно повернулся к окну и не увидел на подоконнике тетради. На нём вообще ничего не лежало.
- Уважаемый, - обратился Тихонин к студенту, - а где ваша тетрадь?
- Какая тетрадь? – искренне удивился студент, - нет у меня никакой тетради.
- Нет, значит? Но я же её видел у вас в руках! Мне что, показалось?
- Наверное, - пожал плечами опоздавший студент.
- Ну, смотрите, будете списывать – выгоню!
На этом перепалка закончилась. Саня с пристальным вниманием следил за ситуацией. Он прекрасно знал все повадки Тихонина и понял, что опоздавший студент обречён. Теперь в этой битве удава с кроликом конец близок. И действительно, Николай Алексеевич ловко делая вид, что задремал, позволил бедолаге достать тетрадку и начать с неё списывать. Но тишина была обманчивой. Вдруг Тихонин вскочил с места, и с завидной ловкостью подбежав к обречённому, выхватил у него тетрадку. Дальше он швырнул её в дверь и пообещал, что тот теоретическую механику не сдаст никогда. И тут Саня каким-то шестым чувством понял, что его время пришло. Он поднялся с места и подошёл к преподавателю:
- Вот, Николай Алексеевич, честно признаюсь, не решил я задачу. Бился, бился, но ничего не вышло. Ставьте мне двойку.
Тихонин явно не ожидал от Сани такого фортеля, и, не сильно разобравшись в ситуации, сделал только один напрашивающийся и лежащий на поверхности вывод, что его педагогические приёмы, которыми он воспитывал Саню, дали наконец-то свои всходы. Быков стал кристально честным человеком. Это было особенно очевидно на фоне только что закончившегося инцидента.
-
