километров от места взрыва не преодолеть. Ну, десять-двадцать - я еще понимаю. А здесь, в пруду, тыщи вагонов.
- Ты хватил, пацан, тыщи! – возмутился товарищ Мандат. - Сто, наверное, не больше?
- Мною сделан точный математический расчет, - решил всем утереть нос Петяня: - Помните, трактор СТЗ вальнулся с обрыва? Уровень воды в пруду на сколько высоко поднялся? На ноль целых ноль десятых. Я измерял. А ПАЗик – автобус утопили? (Это еще было при Ваньке – Барабанщике,Первом Секретаре Обкома). Картина – на том же уровне. Не –ет, тыща – это точно! Снарядами и арективными ракетами завалили мою красную пожарную «мохнатку» - хрен теперь ее нащупаешь в мутной воде…
На этой мажорной ноте все непроизвольно глянули в центр пруда. Пузыри всплывали обнадеживающе: там, на глубине, еще теплилась жизнь.
Очень трогательное зрелище: граждане помнили, граждане уважали, граждане в любую минуту готовы были начать скорбеть.
Селу никогда не везло ни с водолазами, ни с купальщиками. Тонули, сволочи, геройски те и другие так часто, что сельские мужики натерли мозолистые пузыри на затылках, сдергивая с головы картузы при каждом печальном известии.
А бабы – те хитрее. Они даже спать ложились, не снимая с головы платка. Поэтому лысых женщин в селе практически не было.
Вносило тревогу руководству сельского совета то обстоятельство, что военком области умышленно и планомерно, уничтожая генофонд села, отправлял лучших представителей призывного возраста отбывать почетную обязанность в ряды Военно-Морского Флота.
Те ребята, которые не дали себя утопить за время прохождения службы, в село возвращались, как правило, матерыми подводниками - даже трезвыми они уже не боялись водоемов.
Рассказывали, что лет тридцать назад в порыве храбрости, нагнетенной литром самогона, Колька-Срань Морозная ездил за двадцать километров к единственному на всю округу Водяному на крутую разборку – так,поглумиться маленько, привет от Нептуна передать, да вспомнить друзей, с которыми служил в рядах ВМФ.
Возил Кольку к водяному Дядя Балдей, поэтому подробности встречи двух подводников были известны всему селу.
Там, в засаде, дождавшись полуночи, Колька с крутого откоса оглоушил продолжительным журчанием и отравил своей мочой большую часть девственного озера. (Дядя Балдей видел собственными глазами, как несколько лисиц с пучками травы в пасти кинулись тут же в кислотную взвесь, чтобы избавиться от блох и других насекомых).
После чего Колька помчался по берегу к противоположной пологой части водоема, на ходу заправляясь и выкрикивая пионерскую речёвку:
- Раз, два, три, четыре, пять:
Мы готовы обоссать
Водяного, лешего,
Конного и пешего.
Дядя Балдей едва за ним поспевал.
На противоположном берегу в позе Лотоса сидел мужичок не высокого роста с густой растительностью на теле, нисколько не уступавшей кудрявым дебрям на животе и спине Гарлуши.
Мужичок грустно глядел на воду и повторял одну фразу, сакраментальную для всего прогрессивного человечества: - Ждите отстоя пены,… ждите отстоя пены.
«И правда, - рассказывал Дядя Балдей, - пахло там пивом и водорослями».
Затем состоялся с водяным живой диалог.
- Ага! Обессилила, нечисть поганая! – подбадривал себя Колька: - Ну-ка, вставай! Биться я пришел!
- Обо что? – грустно спрашивал Водяной.
- Обо все! С тобой биться будем – за землю русскую, за молодцев и красных девиц, загубленных во цвете лет, за всех невинно пострадавших!
- Меня увольте! Сами уж как-нибудь постарайтесь, - не оборачиваясь, и с той же грустью в голосе отвечал Водяной.
- Не желаешь биться, тля болотная? А придется! Заставим! Я тебе это как матрос, как опытный подводник заявляю! – разогревал себя Колька.
- У вас здесь субмарина затонула, что ли? Так я не при делах. Ныряйте, стучитесь, бейтесь головой о корпус, может быть, еще вам и откроют? – нарывался на драку Водяной.
- Так ты, хрен моченый, еще и лодку утопил? Он лодку с молодыми ребятами утопил! – кидался к Дяде Балдею Колька-Срань Морозная, чтобы тот своевременно осадил и не дал возможности разгоряченному подводнику нанести тяжкие повреждения болотной нечисти.
Два не совсем объяснимых обстоятельства подстрекали Дядю Балдея к немедленному урегулированию конфликта.
Первое: рыбацкие снасти, сваленные в кучу возле палатки, болотные сапоги, сохнувшие возле костра. «Ну, для чего Водяному нужны болотные сапоги?» - хоть был и пьяным, но трезво мыслил Дядя Балдей.
Второе: водяной на берегу был не один. Дядя Балдей кожей ощущал чей-то тяжелый, гонявший по телу крупные мурашки, взгляд. Глянул вправо, а там, в ветках ивы, то ли глаза, то ли блесны холодными металлическими отблесками луны нагоняли страх и сводили у Дяди Балдея глаза в кучку.
Так что, единственно правильное решение в урегулировании конфликта Дядя Балдей принимал уже на бегу, догоняя Кольку, который мчался быстрее велосипеда, но сильно припадал на правую, слава богу, не толчковую ногу.
- Ты почему, Колька, задал стрекача? Глаза в кустах увидел? – позже, при разборе полетов домогался Дядя Балдей.
- Водяной в меня выстрелил из подводного ружья! Что мне, целоваться после этого с ним, что ли? – оправдывался Колька. – Никого я не испугался. А побежал оттуда в целях самообороны.
- Понятно. Только объясни, почему гарпун в заднице у тебя застрял?
- Я, это, сильно изворачивался - подводник ведь, реакция-то – будь здоров! Любой позавидует!
С небольшими расхождениями, но факт существования водяного двумя подводниками был подтвержден. Ранее, при не менее загадочных обстоятельствах встречались с Водяным и другие официальные лица села, в чьи пересказы о встречах с коварным существом не имели права не верить рядовые колхозники.
А уж с русалками дело имел каждый уважающий себя работник агропромышленного комплекса.
Я видел на плече деда тату русалки с загнутым игриво хвостом вместо ног и, особенно обеспокоившей меня выколотым под русалкой признанием: «Не забуду мать родную».
На мой прямой вопрос о степени родства и правдивости данного тату, дед уклончиво ответил:
- Молодой был, глупый. На самом деле, русалки выглядят иначе.
- Какой же из тебя, дед, охотник за русалками? Ты воды боишься больше, чем огня!
- Но рыбу люблю больше, чем баранину. И это – не случайно, - определил мне дальнейшие цели и задачи еще в первую нашу встречу дед. И я потом целый год пристально изучал повадки жены, регулярно осматривал постельное белье, опасаясь обнаружить на нем рыбную чешую или пятна рыбьего жира.
Иной мир, иные нравы людей, ставшими вдруг родными, их жгучая тяга к воде – и не только с похмелья – внесли полную сумятицу о правильной и спокойной жизни на селе.
Здесь я быстро приучил свой желудок не отторгать крепкие напитки, а мозг - не пьянеть от крепкой правды, больше похожей на фантастический триллер, профессионально озвученный женской половиной села.
Природу поведения сельских баб невозможно разгадать без бутылки, как и с бутылкой можно лишь глубоко задуматься, а потом плюнуть и уснуть, заморозив на лице гримасу ужаса от ожидания страшных и болезненных последствий, к которым приведут попытки сельских мужиков разобраться в природе поведения их жен.
Одна категория баб в селе, с короткими перерывами на обед и сон, выла и выла во весь голос на все село, вынося напрочь мозг не только своим мужьям, но также детям, домашнему скоту и соседям.
Другая – шипела, трещала погремушкой и жалила публично, но так больно, что мужику проще было самому выть с перерывами на обед и сон.
Третья – находила более изощренные, но не менее надежные способы доведения своих мужей до суицида.
Однако все бабы действовали по одному и тому же схематическому плану – едва успев выйти замуж, сразу же начинали мстить мужикам, будто месть и была главной целью их замужества.
Издавна на все село имелась в нетленном наличии женская коса из искусственного волоса, оставленная в наследие Сонькой Балбеткой, как переходящее Красное Знамя, еще до времен Октябрьского переворота. Девки ловко эту косу использовали для завлечения местных парней во время их полового созревания.
Едва юный сельский кобель успевал положить глаз на красную девицу, как та за несколько дней умудрялась отрастить волосы до пят и, игриво заплетая и теребя по вечерам косу на завалинке, легко поднимала ценовую планку себестоимости до уровня платы, установленной ЗАГСом - за регистрацию.
В недавнее время мужику всего за два рубля с копейками можно было приобрести в ЗАГСе посудомоечную, стиральную, гладильную машину, пылесос, многофункциональный комбайн в одном лице, да еще украшенную длинной пегой косой.
Дураков было мало – отказывались редко. Даже, когда под утро, после свадебного застолья молодая жена отстегивала косу и торжественно передавала ее обратно в хранилище - наследный сундук Соньки Балбетки.
Разумеется, не все выдерживали. Открывшийся натурализм так неожиданно и беспощадно бил по воспитанному в нем с детства чувству к прекрасному, что мужик, дабы забыться, уходил в глубокий запой. Иногда – пожизненно. Но из-за крестьянской прижимистости оставлять многофункциональную машину не желал, хотя на ее содержание и амортизацию средств расходовал значительно больше, чем ему удавалось заработать и украсть в колхозе.
Приходилось расплачиваться не только нервными клетками и личной свободой. Вся личная собственность мужика по неписаному закону переходила в руки жены. Да и весь мужик становился собственностью супруги – в обмен на ее товарный знак, который, собственно, мало кого мог заинтересовать среди таких же «удачливых» обладателей многофункциональных машин.
- Все в этом грешном мире решает баба. Бабы, как паучихи. Ты к ним с лаской, а они тебя сперва нежно опутают паутиной, ужалят, если сильно начнешь сопротивляться, а потом через член начнут высасывать тебе мозги, пока ты не высохнешь и не превратишься в мумию. Главное, ты все видишь, понимаешь, а сопротивляться не можешь. Висишь, опутанный паутиной, подставляешь ей то свой зад, то свой перед и ждешь, когда смертушка придет, - исповедовался Дядя Балдей в разговоре на тему: «Почему он не женился в четвертый раз?»
Тонкое чутье, переданное по наследству и знания о классовой борьбе, полученные в средней образовательной школе, вынудили сельскую бабу признать, что наилучшая форма правления в нашей стране – матриархальная диктатура, а мужской либеральный пофигизм – благодатная среда, которой питается диктатура.
Зачем нужны женщине какие-то права, если она и так во всем права, а если в чем-то и не права, то матриархальная диктатура быстро определит степень неправоты мужицкого либерализма.
Мужик пьет, потому что баба бьет.
Бросил пить – баба начинает выть.
Снова пьет – баба воет, но бьет.
Пить и не бить, что быть и не выть.
С косой я, конечно, хватил лишку. Не всякой девице в селе было дозволено пользоваться косой в корыстных целях. Она доставалась ударницам и особо отличившимся особам в боях за замужество и за мужество, проявленное в боях за замужество.
Водились в селе и такие девицы, которые на страх и риск быть заподозренными в
