машиной будет сам. Статус Председателя Сельсовета не позволял ему в своем селе находиться не у руля.
Очень быстро – не успел я три раза пожалеть, что не пошел пешком, как мы доехали.
По периметру водоема, похожего на арену полуразрушенного амфитеатра, густыми зарослями черноголовочника торчали затылки родственников, знакомых и просто зевак.
Из среза полога, наспех укрепленного шатра, возник очень теплолюбивый гражданин и, поглаживая на груди толстый свитер из верблюжьей шерсти, возмущенно объявил:
- Так и знал, Егор Борисович, сперли, все-таки, чтоб у них руки отсохли! Придется погружение отложить на неопределенный срок!
- Что опять украли?
- Кнехт сперли, чтоб им в рот - кило печенья и воды – в компрессор! –своеобразно выругался теплолюбивый.
- Больше ничего? – с изощренной хитростью спросил тесть.
- И этого пока хватает. По инструкции я крепиться за кнехт должен. А крепиться не за что. Не за кусты же мне крепиться? В инструкции ничего про кусты не сказано, - продолжил, видно, какой-то давний спор с тестем водолаз, - я не хочу, как Сопля, два года назад…
- А что с Соплей случилось? – спросил я у тестя.
Но тестя опередил очень теплолюбивый:
- Не закрепился, как следует, его вместе с компрессором и утянула ебическая сила кориолиса при вращении подвижной системе против часовой стрелки. Булькнуло два раза на середине водоема и – ага! Только через месяц компрессор нашли.
- А Соплю? – с деланной тревогой в голосе спросил я.
- Чего искать-то Соплю? Мы – профессионалы. Ко всему должны быть готовы.
- Иди, обличайся! – приказал тесть водолазу: - Кнехт у меня. Как знал. Не забери я его вчера, обязательно бы свезли во Вторчермет. И пропили. Им ведь – что потяжелей подавай…
Кому Им, тесть не стал уточнять. Главное – не мне. Тесть вышвырнул меня из числа подозреваемых. И то – ладно!
Все было сложно, все запутанно в этом сельском мире под вечно палящим солнцем .
Почему свитер из верблюжьей шерсти на водолазе? Почему у него глубоководный, трехболтовой вариант костюма, а не на 12 болтах, как положено? Почему, почему, почему?.. – спрашивал я у себя и тут же находил ответ: «Потому что лошадь!»
Лошадь стояла, печально опустив голову в новое цинковое ведро и звонко, как через трубочку, сосала всей мордой воду.
Не опасно ли? А вдруг захлебнется? – испуганно предположил я. – Кто тогда будет тянуть по кругу неподъемный шкворень динамо-машины, выведенный коромыслом вместо ручки для нагнетания воздуха в шланги? Силенок у деревенских не хватит. Да и кто за пол мешка овса возьмется вращать коромысло на шкворне?
Сложно, все было сложно и запутанно.
Из сектора зевак и знакомых утопленника, который мне никак нельзя было обойти, чтобы попасть к своим, Зубаха не сдержалась первой и принесла соболезнование.
- С почином вас, молодой человек, - с прискорбием сообщила она.
- ??
- Если уж случилось, то дальше попрет так, что только успевай подмахивать!
«Интересное соболезнование», - отметил я.
А древний старик, по прозвищу Мандат, (дед наш кликал его: «Мандат без дат», или только так мне слышалось, а на самом деле прозвище звучало грубее и конкретнее), сказал мне:
- Передай старшему Пердяку, что ни хрена они не найдут.
О Мандате я узнал еще в первый свой приезд от деда.
Давно, в 18-ом году, они с Мандатом были друзьями, фанатично выполняли приказы Свердлова – грабили церкви и перепрятывали церковную и буржуйскую утварь в надежное место до лучших времен, то есть, до полной победы Коммунизма или хотя бы Мировой Революции.
Но уже в 20-ом их дорожки разошлись. Мандат остался ортодоксальным большевиком, а дед полностью перековался в верного «ленинца», хотя оба к тому времени слабо верили в долголетие Советской Власти, ждали быстрой расправы и прятали экспроприированное еще надежней.
Однако, со слов Дяди Балдея, такая мелочь, как внутрипартийная неразбериха не могла рассорить двух отчаянных друзей. Наоборот, революционный дух легкой наживы только сильнее мог сплотить, и даже превратить их в Сиамских близнецов в борьбе с буржуазией – за всеобщую нищету и равенство.
Поэтому причиной их резкой вражды могла стать очень ценная вещь – достояние Республики и Гохрана – по своей стоимостной значимости превысившая все ранее экспроприированные побрякушки вместе взятые.
Этой безумной дорогой вещью была картина, написанная с натуры неизвестным художником, - то ли школы манержистов из Ватикана, то ли школы жиманистов из Вотякана, - с ярким, как само полотно, названием: «Сатана, тайно подмешивающий фекалии в глину, из которой Создатель вылепил первого человека Адама».
Сам Дядя Балдей картину никогда не видел, но слышал от прямых потомков случайных свидетелей, что без противогаза этой картиной любоваться невозможно, что написана она не маслом и гуашью, а естественной органикой. И – если взять "соскобы" с полотна, то можно легко, даже в лаборатории Чумы, по результатам анализов узнать всё о неземном происхождении человека и его предназначении победителя в боях с окружающей средой.
Дед и Мандат были в те революционные времена самыми умными на селе. Дед, например, читал все, что попадалось под руку, к тому же у него была уникальная память. И если попадалось при чтении незнакомое слово, он расщеплял его на составные и складывал в голову до лучших времен.
Мандат же в руки книги никогда не брал. Он считал, что все знания находились у него внутри с рождения. Всякий раз для того, чтобы извлечь из себя эти врожденные знания, Мандату приходилось долго трясти головой, мотать ею из стороны в сторону и биться лбом о твердый предмет.
Картину в подвале усадьбы графа Шпштановского первым и единственным, видимо, обнаружил Мандат. Но так как глаза сильно слезились, он ее не увидел, но почувствовал и сразу проникся всей душой, заблаговременно ударившись башкой о косяк двери.
Полотно он аккуратно срезал и надежно перепрятал. А, на брошенный им золотой багет, позже Советское Правительство приобрело в обмен у шведов паровоз и 10000 литовок для косарей - через торгпреда, товарища Красина.
Все, что осталось от картины – это устойчивый запах, пожизненно обретенный Мандатом. Несло от него, точно от дизентерийного диспансера.
Вот, именно потому, что Мандат не поделился полностью наживой с Советской Властью, дед сильно разочаровался в своем друге. Понятно, говна на всех не хватало – время было лютое – но ведь делали одно с дедом дело и делили все поровну, а не по-честному.
Наконец, дед дождался, и в 21-году Мандат проявил свою гнилую сущность, когда прибыл на переговоры с Антоновым. А этого не следовало делать, потому что у Тухачевского на руках уже был приказ о полной ликвидации банды.
Деду пришлось еще месяц гоняться за Мандатом. Доподлинно известно, что дед отловил ортодокса. Они всю ночь пили горькую, девятиэтажным матом сводили дебет с кредитом, а утром дед пристрелил Мандата из именного маузера, подаренного ему самим товарищем Трифоновым.
После расстрела все селяне приходили обнюхивать деда и догадались, что Мандат тайника так и не выдал.
Но в 38-ом, после того, как расстреляли Тухачевского, Мандат вдруг объявился в селе уже верным «ленинцем», хотя дед к тому времени напрочь забыл фамилии многих товарищей, участвовавших в Октябрьском перевороте. Но зато был убежден, и убеждал всех, что Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию он совершал в селе под чутким руководством товарища Иосифа Виссарионовича Сталина – отца народов и сына гор. Он представлял уже интересы этой партии, а не партии верных ленинцев, членов которой целенаправленно истребляли как заразную болезнь; просто как членов; и как заразную болезнь членов, передающуюся половым и воздушно-капельным путем.
Доподлинно известно, что дед всю ночь разговаривал на повышенных тонах с Мандатом. Стучал костями бухгалтерских счетов, стучал по костям Мандата бухгалтерскими счетами, стучал костями черепа Мандата о бухгалтерские счеты, а утром вывез за село и расстрелял врага из именного револьвера, подаренного ему самим товарищем Вышинским.
После расстрела всем селом приходили к деду и обнюхивали, чтобы догадаться, что Мандат сокровища не сдал.
Но в 57-ом Мандат, как буек вынырнул склоненный набекрень под давлением жизненного течения: без документов, без совести, а главное – со справкой, что доживать он будет остаток жизни с отбитой головой и частичной амнезией.
Дед заявлял, что Мандат ловко притворялся на людях, а сам все помнил, держал на него зло и не хотел делиться.
- Чем делиться? – спросил я однажды.
- Чем делиться? Да хотя бы настроением.
- Видел, видел: ты ребром ладони, будто руку себе распиливал в локте, а в ответ Мандат в тебя стрелял кукишами с обеих рук.
- Вот и я говорю: все-то он помнит. Даже больше, чем надо.
Наконец я добрался до своих. Передал деду пожелания Мандата и заодно спросил у жены: как мне реагировать на соболезнования – ржать до слез со всеми или скорбеть в одиночестве?
Жена сказала:
- Никого не слушай и никак не реагируй.
Между тем теплолюбивого водолаза, упакованного по всем правилам и нормам Добровольного Общества, четверо помощников и лошадь пытались затащить на мостки и оттуда, согласно инструкции, произвести его плавное погружение.
Ноги в коленях сгибать водолаз не хотел или не мог. Лошадь сильно нервничала, предчувствуя, что ее заставят лезть в мутную воду и пристраивалась, чтобы лягнуть посильнее этого монстра с медным тазом на голове. Бригада помощников была какая-то дерганая, и все совершали лишние телодвижения.
Один тесть не суетился; сидел на кнехте, как в царском кресле, и вальяжно выводил рукой три четверти такта.
Дирижируя одной рукой, другой он ловко разворачивал конфету, закладывал ее в рот и вчетверо сворачивал обертку. Манипуляции он проводил, строго соблюдая ритм и рисунок вальса.
«Раз, два, три!» - ногу водолазу подняли…
«Раз, два, три!» - ласково опустили…
Но - на то же место, даже след от свинцового ботинка не потерял форму. Только отчетливей обозначился , будто на лунной поверхности.
- Теперь – левую! Два, три!
Безрезультатно!
- Тяги нет, Егор Борисыч! - решил Кукван: - Без тяги – что печник, что подводник – усталость испытываешь, а чувство выполненного долга – нет!
- Опять та же фигня, - хмыкнул дед. – Водолаз другой, а фигня – та же.
- Надо бы сзади водолаза подпнуть немного, - посоветовал Дядя Балдей.
- По инструкции не положено, - ответил дед: - Вот если бы жеребец его нечаянно задел.
- По живому - железной подковой? Ну ты, дед, садист! - сказал кто-то сзади и внес в мое миросозерцательное настроение смуту. Голос был знакомый.
Я медленно, точно дальнобойное морское орудие, начал разворачивать голову. В прицеле поплывшей перспективы по частям заваливался на бок неуклюжий монстр с огромной пароваркой вместо головы; лошадь с презрительным недоумением наблюдала за странным действом водолаза, фыркала и сучила ногами; помощники, точно матадоры, разбегались в разные стороны на безопасное расстояние от опасного груза, дразня и подначивая чудище под колоколом; и снова смыкались возле неподвижного и беспомощного монстра.
Солнце било удушающим светом в
